Пошёл ты

Ким Чживон больной ублюдок. Безумец, психопат, извращенец и самовлюбленный кретин до мозга костей. Мудак отбитый, который совершенно не интересуется чужим комфортом. Его даже не колышет такое понятие, как «личное пространство». Донхёка это бесит пиздецки. Ему НЕ нравится постоянно быть зажатым между стеной и Чживоном, ему НЕ нравится, когда Бобби лапает его повсюду, лапает постоянно и грубо. А ещё Донхёку НЕ нравится в очередной раз чувствовать, как его трахают. Ебут, прям вот так, уже без растяжки или хоть какой-то смазки. Хватают за волосы, ударяют лбом об стену, спускают штаны и вставляют. И Хёку бы вырваться, закричать, но это блядский Бобби, блядский Чживон, которого он любит всем сердцем и душой. Жизни без которого не видит. — Ты такой слабак, — и слушать этого не хочется каждый раз. Каждый блядский раз, как Чживон снова выебет. У него как будто свой обряд. Называется «влюби, зажми, изнасилуй и разбей сердце дохуллион миллиардов раз на бесконечность маленьких осколков». Очень, к слову, неприятно. А ещё Донхёк боится с ним наедине оставаться. И каждый, к а ж д ы й из их компании об этом знает. И каждый раз Дон умоляет парней остаться на подольше, пить не так много, проводить его до дома. И каждый раз Чживон сидит дольше всех, пьёт меньше всех и проводит не только до дома, но и до кровати, а когда родителей у Донхёка дома нет, то иногда и до стола на кухне, и до душа, и до чулана, даже до родительской комнаты он пару раз Дона довел. Но чаще всего Бобби доводит младшего до истерик, болезненных слез и разрывающейся души, вот прям сердце разрывается, ужасно больно. Чживон Донхёка не любит, Чживон Донхёка не хочет и второй совершенно не понимает, зачем он каждый раз подчиняется, рвет жопу (во всех смыслах), чтобы удовлетворить этого ублюдка. — Ханбин, пожалуйста, — у парня уже глаза слезятся. Чживон сейчас ушел отлить, а из всей их вечерней компании только Бин остался сидеть в БЛЯДСКОМ ЛЕСУ У КОСТРА В ДВА ЧАСА НОЧИ, — Умоляю, останься с нами до утра. — Почему ты так его боишься? — парень вопросительно глядит в сторону Хёка, допивая банку пива и бросая её куда-то за спину, — Он же тебя не съест. Хуже, думает Донхёк, но сказать ничего не успевает, как на его плечо приземляется тяжелая горячая рука, приятно ласкающая (искусанную Чживоном же) кожу прямо через ветровку. — О чем болтаете, подружки? — Чживон приятно улыбается и Донхёк старается не смотреть. Старается с такой пиздецкой силой не прижаться к теплому Бобби, не положить голову ему на плечо и не прикрыть глаза в умиротворенном жесте. Этот сучий ублюдок такой только в компании. Добрый и пушистый песик Бобби из приветливого и милого, наедине превращается в грубого пидора, которому так и хочется въебать. Хочется, но не можется. — Да так, о страстной любви Донхёка, — лучше бы Ханбин всё-таки съебался, заткнулся или просто получил по ебалу кирпичом, потому что Хёк чувствует, как теплая сильная рука сжимает его плечо, давя на больной синяк. — Он, что, влюбился в кого-то? — либо Чживон идиот полнейший, либо круглый дебил. Он действительно не понимает о ком идет речь или так, подыгрывает всей этой «дружелюбной» атмосфере? — Он мне практически ничего не рассказывает, когда мы одни остаемся. — Чем же вы вдвоем занимаетесь? — пошлая ухмылка Биая и его дергающиеся брови вызывают радость на лице Чживона. Это, блять, не смешно. Не смешно от слова совсем. Донхёка можно сказать насилуют, каждую пятницу, субботу и иногда воскресение. Иногда даже по понедельникам домогаются, когда он помогает старшему с математикой. Черт бы побрал этого дебила, блять. — Мы трахаемся, — Бобби говорит это шепотом, а потом два парня из трех заливаются громким смехом. Хёку всё ещё не смешно, хотя бы потому что это хуева НЕ шутка. Хотя, сексом это вряд ли можно назвать. Скорее, изнасилованием с использованием посторонних предметов в виде хуевой Хёковской привязанности. Донхёк всё ещё не понимает, когда он, блять, успел так облажаться? Впустил этого урода комнатного не только в своё сердце, но и в свою задницу, которая болеть уже перестала от слишком частых её посещений. — Сегодня спим в машине? — но этот блядский хуев ебаный пидор Ким Чживон такой теплый, и тембр голоса у него приятный, хрипловатый и домашний. И Боже, храни Ким Ханбина, который всё ещё сидит напротив и смотрит на эту прелюдию с непонятным контекстом. Уйдёт – Донхёку пизда, а Чживону жопа... Донхёкавская жопа, — Заодно расскажешь о себе что-нибудь, не ломайся, — Дон чувствует горячее дыхание рядом со своим ухом и лишь на секунду прикрывает глаза. На блядскую секунду, тут же спокойно выдыхая и обреченно пропадая в теплых объятиях, — Ты когда уходишь, Ханбин? Донхёк резко распахивает глаза, чувствуя кое-что очень неладное. Во-первых, этот херов вопрос. Чего ты задумал, Ким Чживон (а то ты не знаешь, Ким Донхёк)? А во-вторых, горячая рука, поглаживающая внутреннюю часть Хёковского бедра, такую близкую к интимной зоне. И блять, Бобби, это очень подлый ход с твоей стороны. — Примерно… — явно не желая разглядывать эту картину, Ханбин тут же вглядывается в свои несуществующие наручные часы, громко сглатывая (возможно, подступившую к горлу блевотину), — примерно сейчас, да! Пока!!! Знаете, как это бывает в мультиках. Когда не успеваешь моргнуть, а мультяшного героя уже и след простыл, остался только ветер и звук, отдаленно напоминающий свист. Ханбин сейчас вот так легко съебался, конечно, его же не держат горячие крепкие руки, его не держит опаляющее уши дыхание и этот блядский Ким Чживон, которого хочется нежно и с любовью, с лаской и трепетанием, а не со всем этим дерьмом, которым он свалился на Хёковскую голову. И этим мультяшным героем хотел бы быть Донхёк, вместо Ханбина. Но он сейчас явно главный герой гейской порнухи, с хэштегами типа «БДСМ», «Изнасилование» и прочая хуйня. — Ну так что? — рука Чживона продолжает гладить внутреннюю сторону Хёковского бедра, а его дыхание младший чувствует на своей шее особенно сильно. Он судорожно глотает носом воздух, причем слишком часто и слишком жадно. Конечно, потом дышать ему никто не разрешит, сжимая тонкое горло своих шершавых блядских руках, — Расскажешь мне о том, кто тебе нравится? О, сейчас должен быть тупой неожиданный поворот событий в виде сопливого диалога, типа - ты мне нравишься, - ты мне тоже, а потом цветы, конфетки, сопли и радуга, но нет, Донхёку хочется взвыть, потому что Бобби прекрасно знает, кто ему нравится. Это и стало самой большой ошибкой Донхёка в его жизни. И жилось бы ему спокойно без всяких этих признаний тупоголовому, наглому, похуистичному (тогда ещё) натуралу Ким Чживону, нет, Хёк объебался романтикой и гейскими фильмами, что вот, сейчас он признается, они сыграют свадьбу, родят детишек и будут выплачивать кредит на большую квартиру двадцать лет, но не тут-то было, пососите, пожалуйста, dick, потому что у Бобби в голове хуй знает что. И как вообще можно после признания в симпатии сначала избить, потом выебать, потом ещё раз избить. И так уже на постоянной основе, причем Чживон как-то умудряется совмещать избиение и секс, который Дону не приносит удовольствия от слова совсем. — Отвали, — Донхёк как-то слишком уж жалобно, но всё же просит (читать: умоляет) Чживона отодвинуться, даже подняться пытается, но кто тебе разрешал? Сидеть на месте и не сопротивляться, — Не надо. — Иначе что? — Хёк чувствует чужой нос на своей шее. Старший определенно творит хуйню, стараясь успокоить непривычно бунтующего (хоть и совсем немного) Донхёка, — Что мне сделает выебанная мною же шлюха, у которой ни силы, ни гордости? Донхёку больно руку. Бобби сжимает её уже слишком сильно. Донхёку больно ногу, в которую старший вцепился своими короткими ногтями. Но ещё больше Донхёку больно слушать это. Это не возбуждает, не помогает расслабится. Это делает бешено неприятно и еще более страшно. Донхёку страшно за свою жизнь, особенно страшно ему становится тогда, когда он слышит звуки отъезжающей машины Ханбина. Машина тут осталась одна, Чживонова, а шанс удачно отоспаться в ней с каждой секундой всё быстрее покидает Хёкову голову. Давай же, тряпка. Соберись уже и скажи ему, чтобы отъебался. Скажи, пошел нахуй Ким Чживон, я ненавижу тебя, я ненавижу тебя всем сердцем, блять. Хватит пользоваться моим телом, исполняя свои тупые грязные прихоти. — Беспомощный маленький мальчик, — чужой смешок заставляет сжать кулаки и свести брови. Этот блядский тембр звучит так идеально, но тот посыл, те слова, которые Бобби имеет наглость произносить… Да разве это нормально? Это пиздец, — Сейчас ты со мной один-на-один в этом лесу, смекаешь? — Донхёк кивает, прикрывая глаза ,почему-то блять прижимаясь к Вону своим телом. Наверное, потому что сейчас конец августа, затухающий костер уже не так теплит, а холод пробирает до костей и единственным спасением является собственный насильник, — Раздевайся. Вот теперь Донхёк чувствует холод. Бешеный холод, сопровождаемый желанием умереть, потому что Чживон выпускает из своих зверских ублюдских лап, насмешливо разглядывая хлюпающего носом Донхёка. И младший поднимается. Поднимается со своего места, сейчас бы рвануть к машине, да уехать отсюда, а не вот это вот всё, но опять же, кого волнуют его желания? Правильно, здесь и сейчас всех присутствующих волнуют только желания ненормального Ким Бобби. — Повернись, — глухо командует старший, но этот тихий приказ звучит отчетливо громко в ушах Донхёка. Он поворачивается к Чживону, стараясь смотреть как можно более умоляюще, но знает – не прокатит, — Снимай ветровку. Собственные замерзшие пальцы трясутся, неуверенно поднимаются вверх и хватаются на молнию. Зрительный контакт с Чживоном дается младшему с трудом. Его хочется и избить, и поцеловать. И эта блядская непостоянность убивает младшего сильнее всего. И эта блядская морда, сидячая напротив и властно улыбающаяся бесит до неприличия, Хёк готов вмазать ему прямо здесь и сейчас, но вместо этого он медленно расстегивает молнию, переводя взгляд куда-то вниз. Чтобы не смотреть на эту суку, на этого извращенца, ублюдка и просто редкостного пидораса. — Побыстрее, блять, — рычит старший и Донхёк правда ускоряется, чужие рыки не к добру, хотя что тут вообще к добру? — Я не заказывал приватный танец от раздолбленного, уродливого и никчемного мальчика. Сука. Да пошел ты нахуй, Ким Чживон! Пошел ты нахуй! Донхёк снимает ветровку быстро, швыряя её в лицо старшему и грозно глядя. Зрительный контакт снова восстановлен и это блядская сексуальная ухмылка отдает приятным покалыванием под ребрами. Не это ты должен чувствовать сейчас, Донхёк, ой не это… — Футболку и джинсы тоже снимай, — Бобби шмыгает носом, надевая на себя чужую ветровку и немного усмехаясь. Холодно, ублюдок? Угадай кому сейчас так же холодно? Угадай кому сейчас вообще пиздец, как отвратительно. Но Донхёк реально снимает. Снимает и даже подносит этому уроду в руки, обиженно глядя в глаза и стараясь не заплакать. Не разреветься прямо здесь и сейчас, потому что холодно, сука, потому что они вдвоем в лесу, Ханбин уехал, а Чживон отнимает у него одежду, кидая её вниз и хватая Донхёка за волосы. И что больнее сейчас: чувствовать, как кожу и волосы неприятно сжимает чужая рука или то, что ты такая размазня, не способная ответить «нет». А смысла от этого «нет»? В этом «нет» и смысла нет. — А теперь на колени вставай, — Бобби сжимает волосы крепко и давит сильно, а у Донхёка и так ноги ватные, хватает пары секунд, чтобы он коленными чашечками приземлился на грязную холодную землю. Болезненный вскрик вырывается изо рта и Дон тут же получает пощечину, — Нехуй орать, терпи. И Донхёк терпит. Терпит, даже когда чувствует, как Чживон его голову практически бьет об собственные джинсы, приставляя к набухшему члену. И волосы его сжимает другой рукой, а правой расстегивает собственную ширинку и стягивает штаны. Нет, Донхёк на такое не подписывался, чем он всё это заслужил? Он дёргается. Извивается как только может, и даже кряхтит, но блять, это Чживон. Он в разы сильнее, в разы любимее. Донхёк ненавидит Чживона, но себя он ненавидит в первую очередь. Как он может позволять этому происходить? Как он может? И он снова получает по лицу, но уже не ладонью, а кулаком. В глазах темнеет ещё сильнее и Донхёк чувствует жар на месте удара. Завтра будет синяк, а сегодня силы уже иссякли. Донхёк не уверен, что сможет сопротивляться, что сопротивление тут вообще чем-то поможет. Откусить бы член этому уроду, да только вот у них машина одна, а у Хёка ни прав, ни ключей, ни желания спать на улице в холодном лесу. Приходится выкручиваться, вернее, не выкручиваться, а брать чужой член в свою руку и сразу заглатывать, не так глубоко, но всё же заглатывать. И стоны эти слышать так пиздецки приятно. Донхёку хочется верить, что это у них игра такая, что на самом деле Бобби его любит, просто извращенец немного, в самую малость, ага. И, блять, что уж там, член его сосать тоже в удовольствие. Бобби обмудок ебаный, но с размерами у него всё нормально, как и с голосовыми связками. — Убери руки, — рычит старший, сильнее сжимая волосы на Хёковском затылке и ускоряясь в темпе. Донхёк убирает, сейчас не время выебываться, — Хорошая девочка. И это, блять так обидно. Да пошел ты нахуй! Нахуй нахуй нахуй наухуй нахуй, Хёк может тебе дорогу указать и проезд оплатить, только, пожалуйста, съеби из его жизни. Из его рта тоже можешь съебать, потому что дыхание заканчивается, а колени, кажется, в кровь стираются. Бобби себя не жалеет, стонет громко, насилует Хёков рот чертовски быстро и грубо, сжимая волосы и иногда давая очередную пощечину. А Донхёку холодно, страшно, больно ужасно и просто отвратительно. Чживон мерзкий кусок собачьего дерьма, который, наконец, вынимает свой член. Но не стоит так быстро радоваться, подружка. Тело Донхёка целуется с холодной землей, а когда до него доходит, что Бобби пихнул его вниз и теперь переворачивает его на живот, то он начинает вырываться по-настоящему. А до этого было, так, детские забавы. — Чживон, пожалуйста, не надо, — он пытается перевернуться, но выходит, откровенно говоря, не очень. Бобби вжимает его почти голое тело ботинком в грязь, заставляя задыхаться. Сука, давит на легкие, мудила. С Донхёка слетают трусы и вот сейчас, когда глаза уже не могут терпеть, он плачет. Громко и истерично, а после сталкивается лбом всё с той же землей. Конечно – Бобби не любит, когда младший плачет. Донхёк должен терпеть. И входит он снова грубо, и лежать на холодной земле в грязи, да ещё и голышом, вообще не в кайф. Но Хёк терпит. Бьётся головой о твердую поверхность, чувствуя, как руки скручивают, а на заднице, кажется, живых мест не останется. Чживон сегодня переходит все границы. Донхёку больно дышать, больно лежать, каждое движение отдается отвратительной болью во всем теле, но это, блять, Чживон. Он этого спина самостоятельно прогибается, а тихие стоны вырываются наружу. Как будто это не изнасилование, а просто жесткий секс с любимым человеком. Если не вдаваться в подробности, то так оно и есть. Его горячее тело, тяжелые вздохи и гортанные стоны заставляют Донхёка даже расслабиться, даже удовольствие получать, чувствуя, как Бобби движется в нем. — Заткнись, — лежать становится всё же больнее, а чужая фраза убивает изнутри и Хёк кусает свои губы, лишь бы угодить. Лишь бы ты, блять, не жаловался, царь. И Бобби кончает прямо внутрь, тут же выходя и натягивая свои штаны. Сейчас нахуй пошел не он, а неподвижно валяющийся на земле Ким Донхёк, тихо плачущий в землю. — Ты такая блядина, — слышится чужой смех, на который Донхёк лишь тяжело вздыхает, пытаясь подняться, но через мгновение прощаясь с этой мыслью, потому что больно неебически. Сейчас просто хочется лежать. А ещё хочется нахуй прикончить говняного обмудка Ким Чживона, пошел он нахуй, — Приятного время провождения. У Донхёка недопонимание в голове, а у Чживона ключи от машины противно звенят, оповещая о своем использовании. Донхёк почему-то так не звенит, хотя использован он точно не меньше. Горячие слезы скатываются с щек на этот раз не так тихо, а в уши охуенно громким шумом врезается заведенный мотор и ревущий двигатель машины. Ревёт сегодня не только он. Сегодня с ним на пару на пару будет реветь истерзанным, избитый, убитый и никому не нужный Ким Донхёк, лежащий в грязи посреди леса, голый и изнасилованный. — Да пошёл ты нахуй, Ким Чживон, — скулит парень, слушая, как уезжает чужая машина и стараясь мысленно не умереть, хотя что уж там, Донхёк уже давно, — Пошёл ты нахуй.