Scary love

The Neighbourhood — Scary Love

      Ночная трасса предстает перед водителями спокойной и тихой загородной дорогой, дружелюбно мерцающей золотым светом фонарей, указателями, ярко выделяющимися на фоне темной и глухой лесополосы, и мигающими яркими красками светофорами, которые разбавляли тусклый пейзаж. В половину четвертого утра на обычно оживленном маршруте машин почти нет.       Динамичные картины за окном застыли, с трепетом следя за очередным нарушителем спокойствия, затем приветливо расступились, пропуская путников, приглашая их все ближе к своим владениям. В полностью открытые окна старого и еле держащегося на колесах пикапа врывается прохладный свежий воздух, прихватывая с собой дополнительных пассажиров в виде крошечных мотыльков и мошек. Он проносится по всей кабине, бьет в нос и заставляет приоткрыть Прайс рот, пытаясь заставить ее вдохнуть как можно больше и глубже, чтобы отогнать легкую сонливость. Ветер ласкает руки Макс с худощавыми запястьями и потными ладонями, и ей кажется, будто сейчас во всем белом свете не осталось никого, кроме них с Хлоей, кажется, будто сейчас во всем белом свете не осталось никого настолько переполненного счастьем, кроме них с Хлоей. От этого хочется звонко смеяться, щуря глаза до морщинок, хочется плакать, судорожно всхлипывая и широко распахивая рот, хочется кричать, вдохнув полной грудью и срывая горло, до хрипов, хочется сильно-сильно укусить себя, сжимая мягкую и податливую кожу крепкими зубами, до крови. Хочется вылезти из машины, хорошенько оттолкнуться от земли худыми ногами в потертых джинсах и прыгнуть так сильно, насколько сможешь, достать до серого сонного неба, отщипнуть кусок облака, разломить его надвое, одну часть положить на мокрый язык и медленно смаковать целую вечность, а другую спрятать за пазуху и тщательно оберегать. Хочется крепко обнять Хлою, почти стать с ней единым целым, прятать улыбку и смешки от идиотских шуток в ее груди, укусить за розоватую мочку уха. И кормить облаком.       В голове у Макс ничего, кроме событий последнего месяца, поставленных на «повтор» и проигрывающихся с сумасшедшей скоростью. В ушах глухим шепотом, будто прорывающимся сквозь толщу воды, отдаются только ежеминутные просьбы Хлои:       «Переезжай со мной в город, я не хочу быть одна».       «Пожалуйста».       В душной крошечной спальне на съемной квартире совсем нет места для двоих. Тонкий полосатый матрац, съеденный молью, скинут на грязный линолеум, на стенах с ободранными обоями колыхаются худощавые полуобнаженные тела в тусклом свете ночника. Макс завернулась в полосатую рваную простынь и еле заметно покачивается в такт музыке, играющей фоном из шипящего динамика разбитого смартфона. Рядом лежит Хлоя, заключившая Колфилд в плотное кольцо рук. Она утыкается лбом в острые коленки шатенки и тихо произносит, прикрыв глаза:       — Пожалуйста. Куда ты хочешь? Нью-Йорк, Лос-Анджелес? Устроим набег на все казино Чикаго?       Макс молчит и только тихо выдыхает. Запускает пальцы в спутанные волосы ярко-голубого цвета, касается вспотевшего лба, слегка касается крошечной родинки на длинной шее. Ей совсем нечего ответить. У нее в этом крошечном, но таком уютном и родном городе есть мама, папа и верная собака. У Хлои в этой тесной и бесперспективной пригородной дыре есть только дребезжащая железяка на колесах, грязная студия в разваленной многоэтажке одного из неблагополучных районов и длинный, вечно пополняющийся список долгов.       — Я обещаю, что сделаю тебя счастливой. Ты нужна мне рядом.       Колфилд в замешательстве.       — Твоя любовь пугает меня.       Почти сразу же Макс становится стыдно за свои слова, и она спешит исправиться, нервно теребя ожерелье Прайс.       — Никто никогда не заботился обо мне так, как ты.       В восемь вечера город погружается в пучину ярко-малинового, кое-где кровавого, кое-где апельсиново-оранжевого заката. Он густой и тяжелый, обессиленно валится на дома-коробочки в поисках долгожданного приюта, устало окутывает едва переставляющих ноги жителей, заставляя тех зевать до слезящихся глаз, давит на голову и вытесняет все мысли и заботы прошедшего дня, оставляя после себя лишь ядовитую мглу.       Длинные руки Хлои исследуют такое спокойное и податливое тело Колфилд. Они поглаживают тонкую шею, пальцы ловко справляются с застежкой розоватого бюстгальтера. Короткие ногти, окрашенные в голубой лак, уже порядком облупившийся, еле ощутимо прикасаются к синим венам, отчетливо виднеющимся на тонкой коже аккуратной и едва выступающей, но такой правильной формы груди. Хлоя целует яремную ямку и утыкается в нее носом на мгновенье. На часах начало девятого, они провели в своем долгом и приятном сне более восемнадцати часов и только что проснулись, тела все еще слегка влажные, ноги ватные и совсем не держат, в голове сплошной нездоровый туман. Красные глаза слезились в безуспешной попытке подавить зевоту, а где-то глубоко ощущалась легкая тошнота.       — Когда я вижу тебя по утрам, ты лучше всех, кого я когда-то любила.       Колфилд слышит эти слова и в голове внезапно возникает образ светло-русой миловидной Рэйчел Эмбер, которую, исходя из местных слухов, можно было увидеть рядом с Хлоей. До того как та уехала в счастливую семейную жизнь вместе с местным дилером. Шатенка сглатывает вязкую слюну и хрипло выдает:       — Сейчас вечер.       — Вечер — это утро наоборот. Люди точно так же спешат, собаки точно так же лают, а по телеку показывают новости. И небо точно такое же красивое.       Прайс пересчитывает сухими губами выступающие позвонки на спине Макс, ладони аккуратно прикасаются к животу и спускаются все ниже, задевая такое тонкое и чувствительное к прикосновениям кружево.       — Портленд, — внезапно произносит Колфилд, ложась в объятья синеволосой.       — Что?       — Я хочу уехать с тобой в «город роз».       — Ты хотела сказать в «несчастливый город». Мы там прославимся как гомосексуальные безработные преступники, которые умрут в один день, расплескав свои мозги по ковру. Черт, ну почему он?       — Ты же знаешь, что я верю в контроль над оружием.       — Тогда я случайно запутаюсь в своих длинных модельных ногах и наткнусь на штырь, который проткнет меня.       — Я буду держать тебя за руку, когда ты идешь.       На щеках Макс появляется светлый румянец, кожа начинает гореть от осознания собственных слов. Колфилд ускользает из рук синеволосой, скатывается на мягкий матрац собственной кровати и ложится животом на махровое покрывало с причудливым узором. Эта комната буквально пропитана детством — набитые подушки в виде мордочек зверей, пестрые книги и комиксы на книжных полках, пыльный кукольный домик и наполовину незаконченные раскраски. Эта комната буквально пропитана детством, таким недолговечным и тающим на глазах, подгоняемым отрочеством, а затем и юностью. Юностью, вошедшей в ярко-голубую дверь без стука, в сопровождении неловкого петтинга с подругой детства, теперь уже в новом амплуа, и вином, разлитым в пачки из-под сока.       Макс утыкается носом в живот Хлое и слышит насмешливый голос сверху:       — В таком случае у меня точно обнаружат рак.       — Я обеспечу тебе наилучшую терапию во всем мире.       Синеволосая нежно улыбается, ложась на спину и утягивая Макс на себя.       — Твоя любовь — это терапия. Никакое лекарство мне не поможет так же, как ты.       Колфилд резко дергается и просыпается, тщательно хрустит пальцами, а затем разминает затекшую шею. Ее слегка мутит, в глазах все еще пелена, а ночную трассу готовится сменить дневная, перед этим пропуская утреннюю, плавно готовя широкую дорогу к очередному утомительному и шумному дню. Серое сонное небо начинает светлеть, дает слабину и начинает пропускать скромные, несмелые лучи июньского солнца, впускает в свои просторы шумных птиц, пробуждающих пейзажи вокруг. Зеленым пятном мелькнул указатель, оповещая, что до пункта назначения осталось менее двадцати километров. В горле у Макс вдруг что-то сжалось, эйфорию внезапно сменила необъяснимая жалость, чувство невыносимого одиночества и непроходимой тоски. Геройский порыв уже не кажется геройским, скорее безрассудным, осознание накатывает с новой силой и не хочется больше смеяться звонко — до морщинок под глазами, не хочется больше плакать и всхлипывать судорожно, не хочется больше драть горло криком, не хочется кусаться и прыгать.       Кажется, если сейчас просто повести кусочком облака возле носа Макс, ее вырвет прямо себе на колени.       Хочется только спрятаться рядом с Хлоей, укутаться в нее. Подползти как можно ближе и зарыться поглубже, как слепой котенок.       — Осталась буквально пара километров, — Прайс замечает резкую перемену настроения шатенки после поверхностного сна. — Но нам срочно нужно заехать заправиться, а заодно залить в себя самого знаменитого горького и самого дешевого кофе с заправки.       — Заодно разомнем свои шикарные ноги.       Спустя три минуты пикап вскарабкивается на заправочную станцию из последних сил, скрипя внутренностями и лязгая дверьми. Это была одна из тех живописных заправок, где предлагалось пользоваться ржавыми пистолетами, в окошко кассы не могла протиснуться даже самая крошечная кошка, а работники отсыпались за огромными цистернами.       Хлоя кладет в окошко три измятые купюры, свернутые в трубочку, а взамен получает десять литров топлива, две чашки темно-коричневого, почти черного растворимого горького кофе в белых пластиковых стаканчиках и заплесневелую булочку с сыром. Макс в это время стоит около кузова машины, кутаясь в огромную желтую толстовку, которая насквозь пропиталась запахом детства и Прайс, и ковыряет потертым носком кроссовка щебень.       Хлоя протягивает стакан шатенке.       — У меня сейчас ощущение, будто я досмотрела самый длинный фильм своей жизни. А сейчас сижу с постным лицом на финальных титрах и слушаю грустную музыку, — Макс глотает обжигающую жидкость и морщится, то ли от вкуса, то ли от собственной реплики.       Синеволосая удивленно вскидывает брови вверх и хватает Колфилд за свободную руку. Обводит большим пальцем каждую косточку, чувствует каждую складочку самых родных на свете ладоней и едва шевелит языком.       — Я не знала, что мы доберемся сюда, но это только начало.       Она улыбается.