***
Рождество в этом году я встречаю вместе с Лоном, и это куда предпочтительнее удушающего одиночества, сопровождавшего меня год назад. Несмотря на начавшуюся Вторую Мировую, безработицу и экономический спад, китайцы с каждым месяцем лишь еще больше укрепляют свое положение. Их затянувшееся противостояние с Албанским Синдикатом заканчивается капитуляцией последних, заключением взаимовыгодных (выгодных в большей степени китайцам) договоров, дележом территорий, принадлежавших прежде албанцам и грандиозной пирушкой всей китайской мафии. После этого Лон становится ко мне… добрее, что ли. Грубость и жестокость почти полностью сменяют осторожные ласки. Он намного нежнее в постели, и я подозреваю, что основной причиной его садистских издевательств надо мной прежде всего был именно стресс из-за постоянного напряжения, в котором он пребывал, пока не разобрался с «албанской проблемой». Его нежность практически удушающая. Я тону в ней, чувствуя себя впервые в жизни… любимой, наверное. Лон целует меня трепетно. Начинает заботиться о моем удовольствии в постели, уделяет моему телу большую часть внимания, и если раньше это означало боль, то теперь становится чем-то абсолютно противоположным, чему я боюсь дать название. Я все чаще задерживаюсь в его постели после секса, Лон удерживает меня рядом с собой и вынуждает оставаться на ночевки. Несколько раз даже приносит в постель кофе, и я отчего-то чувствую себя запредельно счастливой. Мне нравится просто лежать с ним в обнимку, чувствовать его защиту, покровительство. Вкладывать свои маленькие ладони в его огромные руки и сравнивать наши пальцы. Смеяться и поддразнивать про его «медвежьи лапы» и слышать наигранные возмущения в ответ. Идиллия никогда не длится вечно, и это та непреложная истина, которую мне никогда не следовало бы забывать. Ближе к концу мая я внезапно понимаю, что у меня не было менструации как минимум больше месяца, и, перепуганная, еще около трех дней откладываю поход к гинекологу, страшась узнать ответ на вертящийся в голове вопрос. — Вы беременны, — говорит мне акушер в ближайшей клинике, и я понимаю, что не хочу этого ребенка. Только не сейчас. Да и никогда, наверное. Жизнь во мне вызывает отвращение. Я не хочу и не готова становиться матерью. И уж тем более не готова рожать от больного садиста-мафиози, содержащего меня за секс. Даже несмотря на то, что последние пять месяцев Лон стал куда внимательнее, заботливее, почти любящим. На вопрос об аборте врач отшатывается от меня, как от прокаженной, и весьма грубо доносит до моего сведения, что абортирование является подсудным делом, прерывание беременности запрещено законом. Из кабинета меня практически выгоняют, слишком страшась за свою репутацию. Растерянная, я некоторое время не знаю, что мне делать дальше. Вспомнив о Мунго, направляюсь в Дырявый Котел, узнаю у бармена адрес магической больницы и тут же иду туда. Процедура осмотра повторяется, хотя волшебники используют заклинания для диагностики. — Плоду девять недель, — говорит пожилая лекарка и добродушно, ободряюще улыбается, вот только улыбка моментально сходит с ее губ, стоит мне быстро, взволнованно задать вопрос о прерывании беременности. — Мерлин упаси, деточка! Это же запрещено! — каркает она и, сокрушенно покачав головой, выписывает мне какие-то витаминные зелья. Даже несмотря на свою профессию, я никогда не делала абортов в своем мире. Меня всегда спасали противозачаточные, и, хотя у некоторых девочек даже они давали промашки, мне несказанно везло. Я ничего не знала об абортах, но у меня не было выбора. Я должна была найти подпольных врачей, которые согласились бы избавить меня от этого… ребенка.***
Предупреждение — ниже описываются крайне неприятные сцены процедуры аборта. Читать на свой страх и риск. Я сижу на грязном гинекологическом кресле, еще хранящем несмываемые, нестираемые следы крови предыдущих пациенток, и с замиранием сердца жду начала операции по выскабливанию плода из матки. Найденный мной подпольный врач, занимающийся незаконными в этом времени абортами, по словам пары знакомых проституток является лучшим в своем деле. К нему часто обращаются те, у кого есть на это деньги. Процент смертности после его абортов ничтожно мал — в отличие от его более «дешевых» коллег. Голые ноги широко разведены в стороны. Медсестра вкалывает мне анестезию и безразлично поясняет: — Введение инструментария в матку через шеечный канал подразумевает его расширение, а это крайне болезненный этап. — Анестезия поможет? — испуганно спрашиваю я. — Не очень, — пожимает плечами она. — Это слишком больно. Наркоз у нас не предусмотрен. Мне хочется сбежать. Хочется малодушно плюнуть на все, родить ублюдка и скинуть на Лона, но я заставляю себя оставаться на месте и ждать. — Вы помните о том, что можете стать бесплодны? — повторяет уже озвученное ранее предупреждение вернувшийся акушер, и я напряженно киваю. — Расслабьтесь, я введу зеркала во влагалище и закреплю шейку щипцами, измерю размер матки, а после при помощи расширителей расширю канал шейки до размера кюретки. Расширение — самый болезненный процесс, само выскабливание почти безболезненно, — сухо объясняет он, натягивая на руки перчатки, и я уже мечтаю о том, когда же он заткнется. — Хватит, — прошу я, закрывая глаза. — Не хочу ничего знать. До слуха доносится тихий хмык, и за ним следует первый дискомфорт. Я чувствую, как он вводит в меня пресловутые зеркала, морщусь, стараясь абстрагироваться. Это уже немного больно, и я боюсь представить, что будет дальше. Щипцы холодят кожу металлом, и я ощущаю, как в меня вводится какая-то чертовщина, а этот болтливый индюк бубнит что-то о дюймах. Он тянет на себя измеритель, который легко выскальзывает из меня, бубнит: — Начинаю расширение, — и вводит в меня первый расширитель из нескольких. Боль затмевает разум, затопляет все вокруг, и я кричу, пытаюсь вырваться, извернуться, но не могу ни дернуться, ни пошевелиться, тем самым навредив самой себе, так как была предусмотрительно привязана к кушетке мертвыми узлами. Я чувствую каждое движение проклятых палок во мне, ощущаю грубое, недостаточно медленное, неделикатное вторжение, схожу с ума от боли и кричу, надрывая горло. Липкий пот стекает по вискам, рассыпается бисеринками по всему телу, покрывает кожу лихорадочной испариной. Акушер безразлично сменяет один расширитель другим, насильно раскрывая мою матку, и я хочу убить его, зарезать к чертям за эту адскую боль, жажду умереть и вслух проклинаю ребенка, из-за которого вынуждена проходить через эту агонию. — Кюретаж, — сквозь шум в ушах слышу я голос доктора, и понимаю остатками уплывающего сознания, что медсестра передает ему новый инструмент, вспоминаю его слова о том, что дальше уже будет не так больно. Он начинает выскабливание, а я уже практически ничего не соображаю, находясь на какой-то безумной грани яви и болезненного беспамятства. — Черт, — шипит акушер и раздраженно цедит, — часть осталась внутри. Придется повторить выскабливание… Вторжение повторяется, только на этот раз еще больнее. Я ощущаю кровь, текущую по бедрам, заливающую кушетку подо мной. Краем разума понимаю, что крови слишком много, все это время продолжаю то кричать, то всхлипывать, давно не слыша себя из-за заложенных ушей. Сознание покидает меня, и я лишь надеюсь на то, что избавилась от ребенка, что никогда больше не буду вынуждена вновь повторить эту процедуру и никогда не смогу иметь детей. Мне хочется и жить, и умереть.