Фальшь

Адриан не выглядел удивлённым, когда Маринетт наконец решилась во всем ему признаться - казалось, он знал заранее, что должно произойти. На её тихое и сдавленное, но от этого не менее искреннее «я люблю тебя» он ответил необычным мутноватым взглядом и коротким вздохом. Она даже успела подумать, что он просто не услышал ее слов, но эта мысль ушла, лишь только появившись: стояла настолько глухая тишина, что Маринетт различала стук собственного сердца. И если уж ей не составило труда услышать ответный вздох Адриана, то её шёпот наверняка звучал как крик. Кстати, что те странные вздох и взгляд означали? Разочарование? Раздражение? Злость? Она считала, что раздумывает над этим, но на самом деле следила за кончиком секундной стрелки настенных часов. Прошло более чем несколько минут, прежде чем Адриан — Маринетт была уверена в этом почти на все сто процентов — придумал и сформулировал в голове четкий ответ. — Я уже несколько лет без памяти влюблён в одну девушку. — Выдохнув, наконец медленно и ровно, словно читая с листа заранее заготовленный текст, проговорил Адриан. Маринетт стояла напротив него, неотрывно глядя в зеленые глаза. Она знала, что сейчас будет, могла предугадать каждое слово и действие стоящего напротив человека, но не смела пошевелиться, напряжённо вслушиваясь в каждую букву, произнесённую его тихим голосом. — Мне жаль, Маринетт, но… — Он прервался, на секунду зажмурившись, провёл большим пальцем правой руки по левому запястью. Девушка знала этот жест — он делал так, когда хотел сосредоточиться на реальности. Довольно быстро — на две секунды раньше, чем обычно (Маринетт считала, хотя и не подозревала об этом) Адриан, очевидно, смог сконцентрироваться и продолжил: — …но она не ты. Маринетт каждой клеточкой тела чувствовала, как на самом деле тяжело ему было сказать это ей — пусть его голос звучал холодно и равнодушно, пусть он и считал ее всегда лишь другом. Она все поняла — поняла, услышав в его тоне — в его бесстрастном, идеально ровном голосе! — и искреннее сожаление, и извинения, и даже намёк на то, что он хотел бы никогда не говорить ей этих слов вообще… Ей хотелось сейчас же рассказать ему все, она жаждала услышать от него простое, но такое значимое «люблю тебя», она чувствовала потребность ощутить его объятия, но она знала — он прав. И Маринетт ответила ему правдой на правду, этим окончательно сломав себя и разбив на кусочки его сердце. — Ледибаг, ведь так? — Один Бог знает, каких невероятных, безумных усилий стоил ей этот лихорадочный блеск в глазах и эта безразличная, так ей неподходящая ухмылка. — Это забавно, Котёнок. Я всегда была уверена, что Кот Нуар влюблён в Ледибаг безответно… Подумать только, несколько лет я ничего не замечала! — Адриан, угнетённый моментом и собственными вынужденно сказанными словами (хотя он и пытался это скрыть — но он мог бы скрыть что-либо от кого угодно, кроме неё), выдал удивление, лишь слегка шевельнув бровями да сжав правую ладонь в кулак. Едва заметно блеснуло серебристое кольцо. — Предупреждая твой вопрос: да, я знаю все. И знаешь, фактически я и есть Ледибаг, — дрожащими пальцами она потянулась к мочкам ушей, одну за другой отстегнула сережки, тут же сменившие свой цвет с темного на яркий красный в чёрную крапинку, и опустила вниз ладонь так, будто ничего не держала в ней, позволяя талисману соскользнуть. Гвоздики, дважды глухо звякнув, упали на мокрый асфальт. — Но ты прав. Она не я. И она никогда не была мной. Она заслужила всеобщую любовь, она храбрая, сильная и находчивая, она решительная и независимая, привлекательная и желанная, она та, кого ты, как и многие другие, так слепо боготворишь… Вот только она — картинка, яркая маска, я лишь манекен, на который её повесили. А ты столько лет говорил, что любишь, но не знаешь ни одну из нас по-настоящему, и никогда не сможешь узнать. — Уже не сдержать собирающиеся в уголках глаз слезы, уже не скрыть сквозящую в каждом слове боль, но она должна продержаться ещё немного, ещё несколько минут до конца этого невыносимого разговора. — Маринетт… — Адриан сделал шаг вперёд, протягивая к ней ладонь, и она видела в его взгляде больше, чем он когда-либо смог бы выразить словами, видела всю преданность и граничащую с помешательством влюблённость, безотчётное желание и готовность отдать жизнь за неё, но не могла позволить себе поверить. Ледибаг. Ледибаг. Дурацкая идеальная маска, а не она сама. — Нет! — Сорвалась на крик, уже не пытаясь скрыть слез. Пыталась вначале, не хотела заставлять его чувствовать себя виноватым — как глупо. А теперь… пусть знает. Это легко сойдёт за ещё один аргумент в её пользу, добавит весомости её правде — она надеялась, что не больше. — Я лишь пытаюсь доказать тебе, что я не она… Как и она не я. — Голос затих, и крик, вспарывавший горло, рвавшийся наружу лишь пару мгновений назад, утонул в новых слезах. — Мы два совершенно разных человека, пойми, прошу тебя. — Она знает: это ложь. Под маской Ледибаг всегда была Маринетт Дюпен-Чен — она сама, да вот только эта маска как раз и разделяла две личности, существующие в одном теле. И Маринетт на самом деле давно не считала свое геройское альтер-эго собой, так что сейчас она врала разве что фактически, но не самой себе. И Адриан должен был знать об этом не хуже неё. — В таком случае я и Кот — тоже разные люди! — Гнев, отразившийся на его лице, стал для Маринетт полной неожиданностью. Да, она знала его насквозь, обе его личности, знала все его достоинства и слабости, его тайные страхи, почти выучила наизусть его биографию, даже могла предсказать его слова или действия в подавляющем большинстве ситуаций, но его внезапная злость, обретшая плоть в короткой фразе, которую он почти швырнул ей в лицо, стала для неё полнейшим потрясением. Была уверена, что ему все равно, и внезапно получила прямое доказательство того, что он что-то до сих пор чувствует… Если даже не к ней, то вообще. — Нет, не так, сам знаешь, — Маринетт ответила глухим шепотом. — Кот — часть тебя. Если бы ты был по-настоящему свободен, то вел бы себя как Кот и в обычной жизни, а я… — Разве ты не понимаешь?! — В голосе перебившего её парня слышалось отчаяние, смешанное со злостью. — Не Кот — маска, а Адриан. Маринетт перестала дышать. Все, что она знала, было неправдой. А истина всегда была прямо перед ней, на поверхности, и оказалось такой болезненно простой… Она тоже все это время любила маску. — В таком случае, Адриан, фальшивая у нас любовь. — Слезы снова медленно скапливаются в уголках глаз, а она замечает их лишь когда любимые зеленые глаза расплываются, размытые соленой водой. — А чувства тогда и не стоят ничего. — Что бы мы с тобой о себе не думали, мы же все равно два, а не четыре человека! — Казалось, Адриан пытался убедить в этом и себя, и её, но Маринетт не поверила — и знала, что он тоже не верит, что обманывает себя, пытаясь удержаться за то, что было для него правдой в течение нескольких лет. — Принцесса, пожалуйста… — Быстрым движением откинув волосы со лба, он посмотрел на неё — глаза блестели, и она не знала, слезы были этому причиной или что-то иное. — Я люблю тебя. Маринетт моргнула, и слезы покатились по щекам, оставляя мокрые дорожки. Это казалось невозможно глупым, но Адриан снова был прав, пусть даже они оба и отказывались это принять. Не важно, как считала она сама, все равно, что думали сотни тысяч людей, которых она столько лет защищала, на самом деле Ледибаг никогда не существовала как личность. А красная маска всего лишь помогала носившей её девушке быть героиней, ловко скрывая все её недостатки и подчеркивая достоинства, которыми она на самом деле обладала — пусть в повседневной жизни они и не проявлялись так сильно. Это было похоже на разбавленную краску — Ледибаг была ярким цветом поразительной чистоты, Маринетт же была его рефлексом, слабым отголоском, смешанным к тому же с его негативным отражением. Там, где Ледибаг была уверена, Маринетт сомневалась, где героиня демонстрировала чудеса ловкости и изящества, её гражданская личность спотыкалась о собственные ноги. Она давно перестала винить себя за это, поняв, что Маринетт вовсе не была плохим человеком — её характер, сочетающий в себе как сильные стороны, так и слабости, делал её многогранной и живой. Ледибаг же она намеренно сделала однобокой, плоской, а оттого настолько же идеальной, насколько неестественно приторной. Даже самые близкие, которые, как она думала когда-то, знали о ней все и видели её насквозь, не смогли узнать свою Маринетт в героине Парижа… и Кот Нуар, тот, кто клялся в любви, кто говорил, что узнает её из миллиона, безошибочно отыщет с закрытыми глазами, отличит лишь по стуку сердца, не смог. Маринетт пронзило такой страшной, убивающей горечью и парализующей болью от осознания этого факта, что она упустила из виду одну очень важную деталь. Так и должно было быть. Чертова тайна личности, которую она ревностно оберегала столько лет, боясь раскрытия, разочарования со стороны напарника, внезапного нападения и мало ли чего ещё, и была всему причиной. Для всех Ледибаг и Маринетт должны были быть разными людьми, и то, что сейчас даже она сама не видела их одним целым, значило, что все произошло именно так, как было нужно. О том, кто скрывается за масками героев Парижа, не должен был знать ни один человек. А знать правду хотели все: и журналисты, постоянно преследовавшие и Ледибаг, и Кота Нуара, и сумасшедшие фанаты, готовые на все ради автографа, и даже некоторые весьма состоятельные личности, предлагавшие крупные суммы денег за секрет. Знать правду жаждал и Кот, потерявший голову от приторной и, как выяснилось, фальшивой влюбленности в напарницу. Она сама была тем единственным человеком, которому было необходимо сохранять тайну личностей. Официально имелось множество объяснений этой позиции: опасность, исходящая от Бражника, истинный долг супергероя, желание избежать ажиотажа вокруг своей персоны хотя бы в обычной жизни… Но на самом деле причина была всего одна. Маринетт боялась. Боялась жестокого осуждения и непонимания, критики, потери доверия людей, боялась однажды услышать, что такая, как она, недостойна быть героиней, что все рано или поздно разочаруются в ней: и Кот Нуар, когда поймёт, что под маской скрывается глупая неуклюжая девчонка, и Алья, когда осознает, какую серьёзную тайну хранила от неё лучшая подруга столько времени, и родители, когда подумают, дочь не доверяет им, и все остальные знакомые или незнакомые с ней люди, когда выяснят, что их героиня вовсе не так идеальна, как они думали. Маринетт казалось, что ложь мощной петлей обвивает её шею, что руки опутали жёсткие верёвки, что узлы лишь затягиваются, забирая её жизненные силы, удушая, когда она пытается выпутаться. И что ответить «да» сейчас будет равносильно немедленному добровольному самоубийству. Принятое решение было тяжелым, но выглядело единственно верным, хотя его словесное воплощение куда больше напоминало поражение, чем победу. — Прости, Кот Нуар. — Сморгнув повисшие на ресницах слезинки, произнесла Маринетт. Голос звучал достаточно ровно и уверенно, чтобы Адриан не понял, насколько пустыми были слова. — Я не люблю тебя.