i filled the canyons with my ego

      Выпендрёжник постукивает тонкими пальцами по столу, застеленному тонкой клеёнкой в цветочек (астры, розы и крупные грозди сирени распускаются под его ладонями) и мерит критическим взглядом устройство, лежащее перед ним на столе.       — Ну и что это за пейджер? — с очевидным скепсисом в интонации спрашивает он, рассматривая пластмассовый корпус с множеством кнопочек и практически крошечным экранчиком. — Я от одного взгляда на него возвращаюсь в детство.       — Дурак ты, Выпендрёжник, — резюмирует сиреневый заяц, хватая устройство со стола и приподнимая лапку с зажатым в ней пейджером в желании что-то наглядно объяснить. — Это низкочастотный передатчик. Позволяет воспроизводить звуки, недоступные голосовым связкам обычного живого существа, на дальние расстояния.       Охламон перестаёт катать по столу хлебный мякиш, сбитый в плотный сероватый шарик. Сегодня он был на удивление молчалив: только смотрел и изредка вздыхал то согласно (если сказанное кем-то из присутствующих его удовлетворяло), то осуждающе или устало (если, напротив, не устраивало). Бо подозревал, что причина необычайного смирения Охламона заключалась в головной боли от тяжёлого похмелья, но наблюдал за страданиями приятеля не без удовольствия и помогать не собирался.       — Ну и зачем оно может пригодиться? Лучше бы штуку для перемотки времени вернул, тьфу.       — Ты тоже дурак, — Бо даёт ему лёгкий подзатыльник, от которого Охламон тихонько ойкает. — Все вы дураки. Тут же столько возможностей: вмешательство в секретные каналы связи, провокация тектонических процессов, манипуляция поведением диких животных, влияние на здоровье, в конце концов… — Бо замолкает, когда замечает, что взгляды собеседников отнюдь не прикованы к нему, а с тенью заинтересованности блуждают вдоль сероватых кухонных ящичков и трещин на штукатурке. Он разочарованно поводит носом: — Ой, да ну вас, не буду вам больше ничего никогда показывать.       Заяц спрыгивает с высокой табуретки, специально купленной для того, чтобы ему было удобно сидеть за столом, и шлёпает длинными лапами по холодному кафелю, направляясь в коридор, на антресоли. Его даже не пытаются остановить, впрочем, только за спиной раздаются скучающие шёпоты:       — Ну и ладно. Подумаешь, не оценили его низкочаст… тьфу, не могу выговорить.       — Зайцы во всей красе.       

***

      В человеческих руках передатчик выглядит несуразно маленьким, но для кроличьих лапок — в самый раз: делают их под заказ, чтобы идеально подходили обладателям. Набор звуков тоже специфический.       Глаза-бусинки Бо отражаются в сером экране двумя тусклыми огоньками. Когда его отправили закрывать эту ферму, ему стало… горько как-то, наверно. Он никогда не любил свою работу: не любил забирать людей, не любил вести их на аукционы, не любил всю эту возню с документами, а больше всего не любил наблюдать, как люди превращаются в инертную массу из мяса, кожи, костей и волос — Бо, в конце концов, был гуманистом. И весь этот цирк с маскировкой он тоже ой как не любил.       Он слёзно вымаливал сначала один месяц командировки вместо трёх дней, потом второй, потом сразу полгода, но терпение «верхов» таяло, а андроиды, как и образец, за которым его послали, не проявляли ни единого признака прозрения или понимания происходящего. Они, кажется, даже не задавались вопросом, а что же, собственно, происходит и почему какой-то инопланетный заяц водит с ними знакомство. Этот металлолом он хочет спасти? Нет уж, больше — нет.       Раз за разом Бо верит в зачатки самосознания у искусственного интеллекта и раз за разом ошибается. Раз за разом Бо верит, что можно возродить человечество как независимую космическую расу, но раз за разом люди доказывают, что вымерли ой как не зря. В следующий раз он так не обожжётся.       

***

      Осенний питерский ветерок колышет его длинные уши, и черепица под лапами врезается в подушечки. В ногах у Бо — город, кишащий народом, ползущим по улицам, мелькающим крошечными точками в светящихся прямоугольниках окон.       Нажатие кнопки — и город замирает прямо у Бо на глазах. Ровно через полторы секунды его оглушает свист, сопровождающий открытие грудных пластин, обнажающих механизмы внутри тел тех, кого Охламон наивно считал людьми: шестерёнки и проводки, трубочки и стальные прутья каркаса. Бо знает их устройство наизусть.       Всё, может быть, могло быть по-другому: они могли быть спасены, могли быть оставлены здесь бесконечно блуждать, следуя своей сложноустроенной программе, могли, в конце концов, взбунтоваться против своих создателей, — но Бо не мессия, Бо слишком эгоистичен для такого рода альтруизма. Это же так скучно.       Аттракционы в парке развлечений отключили. Осталось проводить последнего посетителя.