Единение

У Алисы статная фигура. Она действительно очень стройная и притягательная, но не это Вортигерн замечает первым делом — а её выправку. Это выправка сильного воина, настоящего защитника своего королевства, и Вортигерн понимает это, понимает и восхищается ею. Алиса стоит перед ним навытяжку, но без всякого подобострастия — казалось бы, зачем здесь оно? — и ждёт, когда же король соизволит встать со своего места и обратить внимание на неё и на тот свиток, который она принесла. Вортигерн не торопится. Он не спеша оборачивается к гостье и смотрит на неё несколько свысока, но всё же с одобрением и неожиданной симпатией. Кто она, девчонка-выскочка, ставшая придворным главнокомандующим? Кто она, Алиса Кингсли, убившая Бармаглота и подчинившая себе Время? У Вортигерна нет ответов. И это ещё больше интригует его, захватывает его воображение, и мысленно он уже видит себя на троне этой страны — никакой Белой Королевы, даже если она хоть сейчас вернётся из плавания, Боже сохрани — и эту золотоволосую леди по правую руку от себя. Вортигерн задумывается, и только ненавязчивый кашель Алисы выводит его из размышлений. Она говорит — и он с ума сходит, слушая её твёрдый, уверенный голос. Она говорит не о капитуляции, а о соглашении между двумя державами, говорит спокойно и смело, будто её с детства учили красноречию. Заканчивая и пряча под латами свиток, она смотрит на Вортигерна в упор, и тот, поднявшись, пересекает палатку в несколько шагов и оказывается прямо напротив Алисы. Он выше её, но и она не коротышка, и в её худенькой фигурке столько достоинства и гордости, что ему на миг становится неловко. И, не понимая, что говорит, он кивает неожиданно для самого себя и произносит слова согласия. Согласия на союз между двумя королевствами. Войну можно избежать — и ты это доказала, Алиса Кингсли, один-ноль в твою пользу. У Алисы сильные руки. Они скрепляют союз рукопожатием, и Вортигерн поражается, какое оно сильное со стороны гостьи, сколько в нём власти и уверенности, но ни капли самодовольства и грубости. Он не отпускает сразу её ладонь, высвобожденную ненадолго из латной перчатки — узкую, прохладную от металла ладонь, которую так хочется удержать подольше, но не смять, не стиснуть, а держать с каким-то отчаянным трепетом, покуда хватит сил. Алиса не противится долгому рукопожатию. Она чуть заметно движет своей рукой в его руке, и это просто сбивает его с толку, заставляет мучиться в непонимании того, что это: жест дружбы? Просьба оставить её руку в покое? Или намёк на что-то большее, что могло бы произойти между ними? Вортигерн снова понятия не имеет. Он ненавидит незнание, но ещё больше ненавидит быть незнающим, оставаться в дураках, особенно в такой ответственный момент единения с представительницей чужого ему государства, с которой он хотел развязать войну, а теперь стоит, ошеломлённый и околдованный, не знающий, какой следующий шаг сделать… Да что же значат эти прикосновения? Есть лишь один способ проверить. У Алисы мягкие губы. Он ощущает это сразу же, едва наклоняется к её лицу, вслепую отыскивая её рот своим — и понимая, что это то, с чего следовало начинать. То, что было на уме, едва она только вошла, едва только вообще он её увидел: это нужно было сделать с самого начала. Алиса лишь слегка приоткрывает бледные губы, но этого ему хватает, чтобы сделать поцелуй более настойчивым, но не требовательным — и Алиса понимает и это, она отвечает ему с горечью и нежностью, ведь теперь, когда они союзники, всё можно. Вортигерн чувствует, что причина этой горечи даже не в ней и не в нём, она в самом здешнем воздухе, отравленном безумием, текущим сейчас по его венам, обжигающим его изнутри и душащим ровно до тех пор, пока свежие губы защитницы этой страны вновь не касаются лёгким отпечатком его лица, заставляя его хозяина вздохнуть снова с облегчением и почувствовать себя живым. А Алиса… улыбается. Она раздвигает нежные уголки губ и смотрит на Вортигерна с тихим смехом, словно всё, что только что происходило — игра, подобная тем, в которые привыкли играть жители Страны Чудес. Вортигерн ошарашен, но улыбка Алисы так заразительна, что он и сам неловко улыбается в ответ. Он готов простоять так целую вечность, однако руки Алисы уже торопятся, развязывая наплечные доспехи, и он помогает ей, помня, что оруженосца рядом нет. У Алисы золотые волосы. Они рассыпаются по её плечам, прикрывая грудь и обнажая лишь острые ключицы, и заворожённый Вортигерн стоит напротив неё, держа её за руки, а она, вдруг вздохнув, делает шаг к нему, обвивая одной рукой его за шею, а другой принимаясь за тяжёлые золотистые пуговицы его камзола. Он помогает ей, и когда со всем этим покончено, её маленькие мозолистые ладони ложатся ему на грудь, осторожно поглаживая и задерживаясь там, где под кожей и рёбрами бьётся что-то живое, вопреки всем рассказам вечно недовольных подданных. И Вортигерн соглашается на этот её жест, и сам опускает свою широкую руку ей на сердце, словно ощущая, как по их рукам, словно по ручьям из реки в реку, течёт жизнь, со всеми её радостями и горестями, их жизнь, теперь общая на двоих. И уже становится неважно, как они опускаются на меховые одеяла и подушки, как сплетаются их руки, тела и дыхания, и как тихо становится в палатке, так что даже им страшно нарушить эту тишину лишним возгласом или вздохом. У Алисы синие глаза. Они мерцают в полумраке палатки, глядя на него снизу вверх, и Вортигерну чудится, что это магические огоньки, околдовывающие его и увлекающие за собой. Но это вздор, ведь Алиса — не болотная ведьма из его родных земель, она живая, тёплая и светлая, такая, какой не встречалось ещё королю на превратившихся в поля сражений дорогах победителя… Да какой там победитель: здесь, в этой палатке он побеждённый, сражённый наземь воительницей армии Белой Королевы. И как он забыл, что сражение бывает и без доспехов? А тут его даже и не было. Было что-то другое. Было единение — и в этом единении было всё — и радость, и боль, и нежность, и ярость — все горько-приторные чувства, случившиеся с ними в эту зимнюю ночь. Но до конца ночи ещё далеко, а пока он, король Вортигерн, объединяется с той, с кем хотел воевать, и смотрит в её синие глаза, и тонет в них, тонет в Алисе, весь без возврата. И она принимает его в себе, ведь в единении иначе быть не может.