срок

Вечер приходит мокрым колючим дождем, мелкими каплями оседающим на тонких плечах, ключицы кожу режут, тень красиво забирается под них и дальше — милая-милая Аня все еще помнит сказку про опасных мужчин, забирающих девичьи сердца, но у нее внутри глянцевая пустота, свое она давно отдает Борису, все, в конечном итоге, она отдает ему. Ветер леденящим холодом забирается за розовую куртку, выбеленные волосы совсем иссохли, мать, помнится, говорила, чтобы она не портила себя, мать осталась неясным туманом рыжих волос и сигаретного дыма, София устало повторяла, что такое случается, ромашковым чаем вписывалась в жизнь, можно было и не стараться — у Ани все равно никого не было. Она замершими руками оттягивает рукав дорогого пиджака, ее ободранные колени в рваных джинсах смотрятся ужасно смешно и нелепо, Борис обнимает ее одной рукой, в запотевшем стекле очков она такая же пустая и красивая, как и без них, он отдает свое внимание розовым облакам, куртка того же оттенка его не впечатляет; в восемнадцать Аня слишком обыденная и отвратительно простая — теряет передавшуюся от матери привычку доводить до крайности, скулит по-собачьи, окоченелыми ногами забираясь под одеяло, ругается о долгом рабочем дне и пропахшей гарью форме официантки. Борис помнит старую романтику: тихие разговоры через окно, горько-сладкие поцелуи, куча мальчишек вокруг особенно красивой в свои пятнадцать Ани, неизменно выбирающей его, не поддающейся сомнениям, верной, привязанной и с десяти и до конца жизни, травяной запах леса в медных волосах, которые проволокой и огнем в мечтах его, в небрежности скоро написанных стихов; их "Ромео и Джульетта" сменяются раздражающим повторяемостью бытом, рыжие волосы становятся белыми, сухими и ломкими, счета за квартиру в прозрачном пакете навевают скуку, Аня глаза закрывает устало и вздыхает болезненно — на прогулки под луной не остается времени, Ане приходится быть обыденной за них двоих. Он болезненный, иррациональный, жизнь свою видящий в неаккуратно выведенных строках, которые никто не берет задаром — из поэтов при жизни великую известность получают немногие, он упрямство свое возводит в масштабы древнегреческой трагедии, и она смеется, тихо и устало; Ане восемнадцать, она не нужна даже прожженной жизнью Софие, меняющей травяной чай на дорогое вино и сигары, Аня навечно привязана к поэту-неудачнику. Она вспоминает долгие уговоры, обещание пристроить ее куда-нибудь к знакомым и деньги, которых едва хватило бы, чтобы получить образование, помнит смотревшего на нее сквозь призму влюбленности Колю, главного спортсмена школы, Нюта помнит, ненавидит и редко плачет; любовь задыхается, пересохшими жабрами хватает воздух и живет, Аня по большей части выживает, ломает хрупкие лодыжки на высоких каблуках, разбивает колени, в ней драмы много, в каждом дне неудавшейся совершенно жизни. Драма ее выходит слишком домашней, Борис хочет долгие закаты в мутной радужке глаз и изрисованные горем слезы, каплями-самоубийцами падающими с щек; в городе день сменяет ночь бесцветно, голубые глаза все еще отчаянно пусты внутри, и плачет она некрасиво, размазывая дешевую тушь по слишком бледной коже, ужасно краснеющей от сильного нажима пытающихся остановить слезы рук. В восемнадцать Аня все еще красива, но недостаточно, на взгляды его, полные равнодушия, не обижается — безденежные мальчики-неудачники с большой душой не нужны никому, как и разочаровавшиеся в жизни официантки, ее старая пожухлая любовь привязывает их обоих, Ане нравится его любить, Борису — быть кем-то любимым; руки ее холодные он греет нехотя, тонкая куртка пользы не приносит, он не понимает — на себя ей давно все равно, в ней все ему отдано. Заслушанные и отпечатавшиеся в памяти лекции об искусстве ее раздражают, их жизнь собирается в чертовый круг, осознание жалости к самой себе приходит по воскресеньям, она оттирает разлитое по ковру вино, у Бориса вдохновения нет третью неделю и заработка — год; все просто: она любит его, а он любит себя, никакой взаимности на целую вечность вперед. Она на колени лезет ему в своей старой крепкой верности, он хрупкий весь, тонкий, рубашка фиолетовая свисает особенно красиво в правильной небрежности, и она жмется сильнее; выжженные в странном желании навредить волосы неровно подрезаны, выцветший топ напоминает о нервных признаниях и первой встрече с практически матерью — ближе Софии у нее родителей не было — вынесший приговор, далеко с ним она и не продвинулась, только ломкой стала, нервной, уставшей. — Я знаю, что ты не любишь меня, — шепчет слабо, характер свой теряя рядом, оставляя обиженное и надоевшее, — но я могу любить за двоих, — усмехается неловко, жалеет и ненавидит; она перестает вдохновлять его, когда забывает о карьере актрисы и начинает выживать. Он по коленям ее ободранным неосторожно, как надоевшую собачонку, которую некому отдать; все просто: у его вдохновения есть срок, которого у ее любви никогда не будет.