Размышления кардинала Ришелье перед сном

      Скрипело перо, выводя на бумаге каллиграфические буквы, потрескивал огонь в камине, уютно грея бок.       — Господин, уже поздно, пора спать, — в дверях возник Генрих. Кардинал оторвал взгляд от письма и посмотрел на слугу.       — Сейчас, подожди немного.       Генрих понятливо кивнул и прошаркал к креслу, стоящему возле камина. Зябко передернув плечами, слуга осуждающе покосился на господина и подбросил в камин еще дров.       — О чем судачит мир, Генрих? — не отрываясь от письма, поинтересовался Ришелье.       — А о чем он может судачить? — проворчал Генрих, — да все о том же: деньги, власть, женщины.       — И ничего нового? — приподнял в удивлении брови Его Высокопреосвященство.       — Ах, точно! Совсем запамятовал старый дурак! — хлопнул себя по лбу совсем еще не старый прохвост. — Некто будет иметь счастье получить тайное послание от герцога Бекингема.       Кардинал протянул руку, требуя письмо.       — Которое содержит в себе признание в восхищении и почитании к некой Жемчужине французского двора, что, впрочем, совсем не ново, — со вздохом закончил Генрих, напрочь игнорируя господскую ладонь.       Кардинал лишь усмехнулся на эту выходку. Генрих так долго был с кардиналом, что подобные шутки ему дозволены. Посыпав чернила песком, Ришелье отложил исписанные листы в сторону и устало потер переносицу, ночные бдения давались ему все тяжелее.       — Отдашь это письмо завтра гонцу, который отправляется в Луару.       — Да, господин.       Мельком глянув, исчезли ли чернила, Кардинал безбоязненно передал письмо слуге. Генрих, сопя, старательно складывал плохо гнущимися пальцами чистые листы в конверт. Кардинал молча наблюдал за ним, раздумывая над тем, как неосторожен он стал в последние годы. Раньше Ришелье бы не доверил слуге даже просто присутствовать в кабинете, пока Кардинал работает. А нынче? Генрих держит в своих руках вещь, способную в который раз перевернуть мир с ног на голову. И будь проклят красный кардинал, верный чертяка наверняка знал о силе этого письма. Совсем размяк старый интриган.       — Господин, Ваша печать, — будто слыша мысли хозяина, Генрих склонился в раболепном поклоне, протягивая на вытянутых руках конверт.       — Оставь свой цирк для более наивной публики, — Кардинал дернул губами в улыбке, забирая конверт. Слуга только ниже опустил глаза, пряча их дьявольский блеск в трепещущем свете свечей, и потянулся за ложкой с сургучом.       Наконец поставив свою печать на застывающем кружке, Ришелье, недостойно кардинала, сладко потянулся.       — Спать? — с надеждой предложил Генрих.       — Спать, — улыбаясь, кивнул кардинал.       В спальне было сильно натоплено, а у стены все продолжал трещать камин.       — Почитать Вам на ночь? — спросил слуга, помогая лечь в постель после вечерней молитвы. Колени священника ныли от долгого сидения и мерзкой погоды. Париж поздней осенью — не самое приятное зрелище.       — Да, пожалуйста, — кивнул Ришелье, устало прикрывая глаза. Боль маленьким молоточком стучала в голове, и не приди верный Генрих, Кардинал бы опять просидел до утра, разбирая государственные дела, а потом страдал от невыносимой мигрени. А сейчас есть надежда, что маленький молоточек так и останется методично стучать в висок.       Генрих. Этот маленький, серенький, незаметный человечек оказался с Кардиналом, а тогда - Епископом Люсонским, в самые трудные для Ришелье годы опалы и находился с ним до сих пор. Сколько людей, верных Кардиналу и не очень, не стало лишь из-за одного простого принципа Его Высокопреосвященства. «Всякий, кто узнает мои мысли, должен умереть», — часто говаривал он. Однако, Генрих, видевший и не раз участвовавший в устранении ставших ненужными слуг Кардинала, всегда умел оказаться полезным и незаменимым. Ну, а сейчас, верно, сказывалась подкрадывающаяся старость, требующая иметь при себе хоть одного близкого человека. При всех доводах рассудка Кардинал бы не решился заново привыкать к другому человеку. Возможно, Его Высокопреосвященство дорого поплатится за свою зависимость, но сейчас верный старый Генрих негромко читал размеренным голосом «Илиаду» Гомера, убаюкивая усталый ум Красного Кардинала Франции.       Может быть, герои «Илиады» существовали на самом деле, пришло в сознание, затягивающееся сонной дымкой, а теперь безвозвратно искореженны вымыслами поэта и людей. Когда-нибудь, если история о их существовании не канет в Лету, и король, и его мать, и супруга короля, и, может быть, сам Кардинал и его верный Генрих восстанут в людских умах, преображенные до неузнавания пером писателей и историков. Забавно было бы на это глянуть.