**
Море смеется у края лагуны. Пенные зубы, лазурные губы... - Девушка с бронзовой грудью, что ты глядишь с тоскою? - Торгую водой, сеньор мой, водой морскою. - Юноша с темной кровью, что в ней шумит не смолкая? - Это вода, сеньор мой, вода морская. - Мать, отчего твои слезы льются соленой рекою? - Плачу водой, сеньор мой, водой морскою. - Сердце, скажи мне, сердце,- откуда горечь такая? - Слишком горька, сеньор мой, вода морская... А море смеется у края лагуны. Пенные зубы, лазурные губы. — Федерико Гарсиа Лорка, «Баллада морской воды»**
Шома не мигая смотрит на волны, лижущие морской берег. Двенадцатое число седьмого месяца — дата, вызывающая в памяти события и чувства, которые лучше держать где-то глубоко внутри надёжно похороненными. Как только солнце снова опустится за горизонт, Шома именно так и поступит. Прошло уже более двадцати лет, но случившееся всё так и не отпускает, продолжая всплывать откуда-то из глубин сознания на поверхность: оно липнет ночью к его потной после очередного повторяющегося кошмара коже, заставляет непрошенные слёзы застилать взор, стоит ему только услышать грустную мелодию флейты сякухати. Шома опускает взгляд, отворачивается, всеми силами стараясь избежать любопытных взглядов и так и остающихся в итоге не заданными вопросов. Оно продолжает лежать где-то у самого сердца, тяжелой каменной плитой давит на грудь и тогда к Шоме приходят мысли о том, как было бы хорошо больше не дышать вовсе. Опустившись на колени у самой кромки воды, Шома пристально вглядывается в неё. В это время года она такая тёплая и прозрачная, шепчет, словно тихо зовя. Он не позволяет коснуться его босых ног, ни одного сантиметра его обнаженной кожи, ведь он как никто знает, что вся её покорность — сплошной обман. Море уже успело забрать слишком многих из тех, кто был ему по-настоящему дорог, из тех, кого он любил. Море навсегда разделило всю его жизнь надвое: сначала было «до», а потом и безжалостное «после», наступившее вместе с тем проклятым восходом двенадцатого дня месяца июля. Шома пришёл в этот день к морю, чтобы почтить память тех, кого уже не стало. Они отошли навсегда, оставив по себе в его душе зияющую пустоту, ноющую рану с изъеденными морской солью и горечью краями. Шома закрывает глаза, ощущая нещадные лучи летнего солнца на макушке, которые, кажется, готовы поджарить его заживо и, сделав глубокий вдох, погружается в воспоминания. Он знает, что будет больно, но это мысленное путешествие в дни его далёкого детства и юности, проведённые на островах, затерянных среди необъятной морской глади, ему сейчас крайне необходимо. Ведь он обязан помнить, помнить любой ценой…**
Маленькая рыбацкая деревенька, в которой не было абсолютно ничего примечательного (только ветхие деревянные домики, разбросанные и тут и там вдоль береговой линии) была местом, где Шома вместе с двумя своими братьями появился на свет. Одного из них звали Кэйдзи, другой же носил имя Юдзуру. Между каждым из них была разница в возрасте в пять лет. Самым старшим был Кэйдзи, Шоме же суждено было родиться третьим по счёту. Все жители посёлка хорошо знали друг друга, и их родители были уважаемыми людьми благодаря своей скромности, трудолюбию и усердию. У их отца была небольшая лодка, на которой он выходил в море, чтобы потом продать улов людям с материка, мать же оставалась дома смотреть за тремя подрастающими сыновьями. Дожидаясь возвращения мужа, она никогда не сидела без дела. В перерывах между домашними делами она занималась всевозможными поделками, чаще всего изготовляя незамысловатые ожерелья из ракушек и маленьких, блестящих чешуек рыб. Шома даже сейчас помнил, насколько ловко и быстро двигались её пальцы, пока она сидела, склонившись над своей работой, и пусть много выручить за эти поделки не удавалось, маленькому Шоме они казались настоящими произведениями искусства. Дни проходили рутинно, медленно перетекая из одного в другой и весь ритм жизни в деревеньке был, прежде всего, подчинён велениям моря, его неустанно сменяющейся череде яростных бурь и великодушных штилей. Шома до сих пор помнил смех матери, такой живой и заразительно весёлый, казалось, что он способен рассеять собой уныние даже в самые трудные времена. Она сама, словно излучала мягкое сияние, шедшее изнутри, и Шоме часто думалось, что оно освещает их скромное жилище подобно тёплым, солнечным лучам, согревая и привнося уют даже в самый захудалый уголок их деревянного домика. Столь же ярко он помнил и руки отца — натруженные, с мозолями от сетей и вёсел, которые в то же время были такими ласковыми, особенно когда трепали Шоме волосы или вдруг неожиданно заключали его в свои крепкие и такие родные объятия. Он полагал, что так будет длиться вечно. Он был мал и наивен тогда, всего лишь маленький мальчик, ещё не успевший познать то каким жестоким на самом деле может вдруг сделаться море, играя жизнями тех, кто зависел от его изменчивых прихотей и капризов. Небо было затянуто тяжёлыми тучами и даже в самом воздухе, казалось, повисло дурное предзнаменование чего-то неминуемого. Ленивое осеннее солнце отказывалось даже взглянуть на жалкие дела жителей деревни сквозь непроглядную завесу облаков. А затем налетел порывистый ветер и принёс бурю, которая бушевала целых два дня. Многим рыбакам больше никогда не было суждено вернуться домой и отец Шомы, Юдзуру и Кэйдзи был среди тех, кому не удалось избежать этой печальной участи. Их мать была безутешной, и Шоме казалось, что поток её слёз никогда не иссякнет. Он помнил, как местный шаман и знахарь Кикучи говорил скорбящим, что это Морской Бог призвал погибших рыбаков в свои подводные чертоги, чтобы они пировали там с ним вместе на самом дне, поедая лобстеров и иссушая кубки золотистого имбирного эля всю оставшуюся вечность напролёт. Юдзуру тогда вдруг резко встал со своего места и крикнул прямо старику в лицо, что не верит ни единому его слову. Он выбежал из комнаты, громко хлопнув дверью, от чего матери пришлось приносить свои извинения за поведение одного из её сыновей. По правде сказать, Шома считал точно также, но он в отличие от Юдзуру не промолвил об этом ни слова. Что касается Кэйдзи, то он молчал целыми днями, пока однажды утром не взял отцовскую лодку, перед этим крепко обняв мать. В то утро он впервые вышел в море сам. Шоме никогда не доводилось видеть, чтобы кто-нибудь взрослел столь быстро — всего за каких-то несколько дней его вечно улыбающийся и открытый старший брат превратился в серьёзного молодого человека, которому нужно было заново учиться улыбаться. У каждого из них троих детство было украдено — в той или иной степени. На этом их несчастья не кончились. Холодные и влажные зимние ветра принесли с собой поветрие, которое не щадило ни кого и слабую грудь их матери стали мучить приступы надрывного сухого кашля. С тех пор в их маленькой хижине поселился болезненный запах смерти. Кикучи приходил к ним каждый день, сидя у кровати больной часами, он раскачивался и неустанно шептал непонятные заклинания и его старые, морщинистые пальцы всегда до одури сильно пахли неизвестными Шоме лечебными травами. Сострадание и беспомощность смешивались во взгляде его чёрных, проницательных глаз, когда он тихим голосом сообщил им троим о её смерти. Её худое, маленькое тело неподвижно лежало на пропитанных потом простынях, и дорогое лицо было смертельно бледным, когда старик закрывал навсегда её лишенные блеска, неживые глаза. Всю ту страшную ночь они просидели у горящего очага, тесно прижимаясь друг к дружке, отчаянно борясь за остатки драгоценного тепла и за то, чтобы огонёк жизни не угас в их собственных сердцах. Теперь они остались один на один с жестокой реальностью, чтобы бороться за своё место под солнцем и выживать в этом непростом мире. Но они будут делать это непременно вместе, защищая и поддерживая друг друга. Именно это казалось тогда Шоме чем-то несоизмеримо важным, способным победить весь мрак, сгустившийся вокруг них в ту долгую, не желавшую кончаться ночь. И пусть Шома плакал навзрыд, уткнувшись Кэйдзи в плечо, пока Юдзуру пытался унять свои рвущееся наружу душераздирающие всхлипы, влажно дыша ему на ухо, Шома не сомневался, что втроём они выживут.**
Но вот, наконец, пришла долгожданная весна. Дни становились всё длиннее, и Шоме нравилось проводить своё время на пляже, ведь там он мог найти нелюдимость и простор среди бесчисленного множества всегда безмолвных, серых камней. Он любил подолгу сидеть у кромки волн, вслушиваясь в их тихие, мерные вздохи. Иногда он вертел в пальцах маленькие камушки и дерзко бросал их потом в море, как можно дальше, вглядываясь в чуть размытую линию горизонта в надежде увидеть там белый парус лодчонки Кэйдзи. Время от времени он брал с собой Нобунари — безобидного паренька, слывшего среди местных жителей простым деревенским дурачком. Нобунари всегда с охотой увязывался за Шомой, чтобы потом сидеть рядом с ним, бормоча себе под нос что-то, пока лёгкая улыбка кривила его толстые губы или, чтобы носиться по всему пляжу гоняясь за чайками, будто это имело какой-то особый, только ему одному известный смысл. Время от времени Шома звал с собой и Юдзуру, но его брат всегда отказывался, предпочитая оставаться в своей комнате, чтобы часами играть там на своей драгоценной флейте сякухати или смотреться в своё горячо любимое бронзовое зеркало, которое всегда держал неподалёку от постели. Иногда поздно вечером Шома тайком заглядывал в комнату Юдзуру, видя, как тот завороженно смотрит на собственное отражение в гладкой, отполированной поверхности — его лицо выхвачено из темноты светом одиноко горящей свечи. Молва о редкостной красоте его брата ширилась день за днём. Шома искренне считал, что никакие слова неспособны воздать должное облику Юдзуру — ни его бледной и нежной, словно лепестки лилии, коже, на которой не было ни единого изъяна, ни его утонченным чертам лица, ни карминовой красноте его прекрасных губ, ни его стройному и тонкому, словно струна, стану… Юдзуру был пугающе совершенен. Стоило ему лишь появиться на единственной в деревне улице, как все взгляды тотчас же были прикованы к нему. Его неизменно чёрное, скромное одеяние, доходившее почти до щиколоток, казалось, только подчёркивало своей простотой всё столь щедро дарованное ему от природы. От контраста с тёмными одеждами кожа Юдзуру казалось почти прозрачной в своей бледности, в то время как его чёрные, шелковистые волосы сочетались с ними безупречно. Его поразительно узкая талия была всегда опоясана изящным, плетёным пояском, который дополнял собой этот незатейливый ансамбль. Шома думал, что Кэйдзи тоже по-своему красив только совсем иной более мужественной красотой. Его высокие скулы казались Шоме благородными, его мускулистое и закалённое тело свидетельствовало о скрытой силе. Возможно, его обветренная кожа и не могла сравниться своей гладкостью с кожей Юдзуру, но зато у него были длинные волосы цвета вороного крыла, которые красиво ниспадали на плечи (Кэйдзи часто собирал их частично или целиком в пучок в случаях, когда это было необходимо). Однажды направляясь на деревенский рынок вместе с Кэйдзи Шома слышал, как девушки смущенно хихикали и шептались у них за спинами, бросая украдкой взгляды из-под трепещущих ресниц. Что-то внутри говорило ему, что не он являлся причиной такого их поведения. Как-то, когда Юдзуру не было дома, Шома прокрался в его комнату и долго смотрел на своё отражение в его бронзовое зеркало. Нельзя сказать, что он был особо впечатлён тем, что в нём увидел: пошерхшие губы, которые он часто любил прикусывать, и спутанные тёмно-каштановые волосы. Ему показалось, что он выглядел диким и, что в нём не было ничего от внешности его старших братьев. Не то, чтобы вопросы собственного внешнего вида сильно заботили Шому. Он знал, что его главное оружие сокрыто от посторонних глаз и находится внутри — его врожденная тонкая восприимчивость и наблюдательность, его сдержанный нрав и прагматичный ум, его способность видеть как отдельно взятые части, так и выстраивать из них чёткую картину ситуации в целом. Шома знал, что о вещах никогда не стоит судить по их виду вне зависимости от того насколько блестящими и привлекательными они могут казаться. Вся подлинная суть всегда внутри.**
Нобунари ухватил Шому за рукав рубахи и настойчиво тянул куда-то, буквально сияя при этом от радости. Улыбка не сходила с его лица, пока он вёл Шому за собой по затерявшейся среди больших камней тропе, о существовании которой Шома раньше даже и не подозревал. Уже вскоре они вышли к малюсенькой бухточке у подножия крутого утёса, надёжно укрытой со всех сторон огромными, серыми валунами. Даже плеск волн, кажется, звучал здесь тише обычного, словно убаюкивая. — Морской Бог! Морской Бог! Нобунари настойчиво указывал вперёд пальцем, не переставая кланяться. Шома же не видел вокруг никого кроме Юдзуру одиноко сидящего на корточках у самой кромки пенящихся морских волн. Его брат резко обернулся, ощутив их присутствие. Он выглядел искренне расстроенным. Похоже, Юдзуру не желал, чтобы кто-либо узнал об этом особом месте, затерянным среди камней, которое он уже успел начать считать своим. К тому же Шома знал, что Юдзуру просто терпеть не мог, когда его уединению мешают. Выражение его лица красноречиво свидетельствовало об этом, как и его дрожащая нижняя губа и трепещущие от возмущения ноздри. В длинных пальцах он судорожно сжимал свою бамбуковую флейту. — Что не мог найти себе компанию получше, Шома? Юдзуру быстрым шагом направился прочь, не удостоив их больше ни единым взглядом. Галька шуршала под подошвами его кожаных сандалий и, казалось, что само море разделяет его раздражение, плюясь морской пенной во все стороны и возмущенно ударяясь о каменный берег с всё возрастающим отчаянием. — Морской Бог! Выкрикнул Нобунари громко и с чувством, совершенно оставляя без внимания столь возмутительное поведение Юдзуру. — Это всего лишь Юдзуру, ты глупый Нобу. Шома знал, что не было никакого смысла пытаться что-либо доказывать ему или переубеждать, так как упрямство Нобу зачастую граничило с безумием. — Глупый, глупый Шома! Морской Бог любит Юдзуру. Любит Юдзуру больше…Больше всех на свете. — Да, да конечно…Кто бы сомневался! Все любят Юдзуру. А теперь пойдём! Тяжело вздохнув, Шома крепко взял Нобунари за руку, уводя за собой обратно на пляж, и его навязчивое бормотание звучало потом у Шомы в голове весь оставшейся день.**
В горящем очаге весло потрескивал можжевельник, наполняя весь дом своим свежим, приятным ароматом и длинные тени на деревянных стенах казались живыми, танцуя вокруг. Кэйдзи вернулся домой усталый, но довольный — улов в тот день выдался хороший. Он подозвал к себе Шому и Юдзуру, говоря, что, пока был на материке, прикупил каждому из них по небольшому подарку. Шома радостно захлопал в свои маленькие ладошки, увидев, что его старший брат приобрёл ему подзорную трубу. Пусть она явно была не новой, но Шоме так давно хотелось заполучить себе столь полезную, по его мнению, вещь. Теперь он сможет высматривать лодку Кэйдзи на необъятном морском горизонте. Застенчиво пряча глаза, Кэйдзи подошёл к Юдзуру. Он молча протянул ему маленький свёрток. Юдзуру прикусил губу, возясь с тканью подрагивающими от нетерпения пальцами. Справившись, он увидел внутри маленькую чёрную жемчужинку, тускло поблёскивающую в свете очага. Шома тогда ещё подумал, какой это красивый, но совершенно бесполезный подарок. Кроме того она должно быть была довольно дорогой ведь чёрный жемчуг считался редкостью. Иногда Кэйдзи был склонен совершать необдуманные и глупые поступки. — О Кэйдзи! Юдзуру бросился старшему брату в объятия, запуская пальцы в его длинные, чёрные волосы и утыкаясь лицом ему в шею. Шома уже мысленно представлял себе его сидящим в своей комнате и неустанно любующимся на драгоценность. До боли прикусив щёку, он неожиданно даже для самого себя выпалил: — Почему ты всегда покупаешь ему такие подарки, будто он какая-то девушка? Сначала было бронзовое зеркало, а теперь это…украшение? Лицо Кэйдзи вспыхнуло. Тёмные глаза Юдзуру метали молнии, и его тонкие губы обижено задрожали. — Никакая я не девушка! И тебе лучше заткнуться, прежде чем я покажу тебе, как на самом деле дерутся настоящие парни! — Ну-ка немедленно перестаньте! Вы оба! Кэйдзи перехватил уже занесённую руку Юдзуру за запястье.**
Вечер был бы непоправимо испорчен, если бы не неожиданный визит к ним Мики, местной девушки, которая решила угостить их своим фирменным блюдом из тушеного тунца. Кэйдзи вежливо настоял на том, чтобы гостья отужинала вместе с ними. Они все уселись за круглый стол, и Шома сосредоточенно уплетал уже вторую порцию (хоть блюдо по виду и консистенции чем-то напоминало ему медузу, на вкус оно оказалось на удивление приемлемым), пока Кэйдзи неустанно заверял Мики, что это однозначно её лучшая кулинарная попытка. Юдзуру в свою очередь не был столь дипломатичен, оставив свою тарелку практически не тронутой и не сказав ни слова удалился в свою комнату. Мики от души смеялась над не очень удачными попытками Кэйдзи пошутить и маленькие ямочки на её щеках казались Шоме невероятно милыми. Её струящиеся подобно тёмному шёлку волосы блестели в свете огня, и Шома отчётливо понимал, почему именно её считали одной из самых красивых девушек на всём побережье. Все вокруг замечали то, какие взгляды она часто бросала на Кэйдзи из-под своих длинных ресниц. Было очевидно, что он ей очень нравился, и она старалась сделать всё, чтобы понравиться ему. Кэйдзи вернулся, проводив Мики, и не успел он ещё закрыть за собой дверь, как тут же наткнулся на тяжёлый взгляд Шомы, который без обиняков, напрямую спросил: — Почему бы тебе не жениться на ней, а? Она очень милая и к тому же она явно не против. Кэйдзи усмехнулся, задумчиво почёсывая гладко выбритый подбородок. — Да, она действительно очень милая, с этим не поспоришь, но… — Но она не Юдзуру. У Кэйдзи вырвался сдавленный, нервный смешок, перед тем как выражение его лица сделалось необычайно строгим и серьёзным. — Прекрати нести чушь, Шома! Это не смешно! Кстати тебе уже давно пора спать! Теперь в его голосе сквозило откровенное раздражение. Не произнеся больше ни слова, Шома развернулся и вышел, направляясь в постель. В ту ночь он долго не мог уснуть, уставившись в потолок немигающим взглядом, пока, наконец, не погрузился в беспокойный сон.**
На следующий день Юдзуру куда-то ушёл сразу же, как только Кэйдзи вышел в море, и его нигде не возможно было найти. Шома встретил вернувшегося в сумерках старшего брата новостями о том, что Юдзуру пропал. На лице Кэйдзи отразилась такая неподдельная паника, что у Шомы буквально сжалось сердце. Они искали его среди прибрежных скал, вглядываясь в темноту и надрывая голоса, зная, что подчас Юдзуру мог бывать необычайно скрытным. Но он никогда ранее не пропадал так надолго и безо всякого предупреждения. Уже спустилась ночь, когда Юдзуру наконец объявился на пороге их дома. Он стоял, потупив взгляд, с большой плетёной корзиной в руках. В ней было множество крабов. Их клешни всё ещё шевелились. Он заметно дрожал от усталости и холода. Кэйдзи же кипел от еле сдерживаемого гнева и беспокойства и его щёки просто пылали, когда он рявкнул: — Где ты пропадал весь день?! Ты же можешь теперь заболеть! Только посмотри на себя! Он притянул к себе Юдзуру, порывистыми движениями срывая с него промокшую одежду и закутывая в шерстяной плед под нечитаемым взглядом Шомы. — Шома, сделай горячего чаю! Чего смотришь! Быстрее! Возясь у очага, Шома продолжал краем глаза наблюдать за тем, как Кэйдзи суетится вокруг Юдзуру. Он положил его ноги себе на колени, внимательно осматривая. Он расстроенно покачал головой при обнаружении на гладкой коже нескольких глубоких порезов от острых камней. Кэйдзи аккуратно обрабатывал ранки, сильно пахнущей лечебной мазью, стараясь причинить как можно меньше боли, пока Юдзуру втягивал воздух сквозь стиснутые зубы, мужественно пытаясь не издавать ни звука. — Никогда больше не смей так делать, Юдзуру! Хоть Кэйдзи и вычитывал их брата, его голос теперь казался Шоме до невозможности мягким. — Но я просто хотел помочь! Ты ведь можешь продать этих крабов и… Кэйдзи резко поднялся, аккуратно убирая ногу Юдзуру со своих колен, и вышел из комнаты. Он вернулся обратно спустя несколько минут, держа в руке его флейту сякухати. — Вот! Если действительно хочешь сделать что-нибудь полезное, то лучше сыграй для меня одну из своих мелодий! Я так люблю слушать как ты играешь, Юзу…Очень, очень сильно. Юдзуру исполнил просьбу брата и его тонкие длинные пальцы, казалось, порхают, извлекая из музыкального инструмента нежную, протяжную мелодию, которая заполнила собой всё пространство комнаты. Взор Кэйдзи затуманился, и его лицо приобрело мечтательное выражение, пока трепетные звуки флейты поднимались всё выше, нарастая и нарастая подобно вздымающимся гребням волн; они уносили слушателя далеко лишь за тем, чтобы, достигнув пика, обрушиться прибоем, резко затихнув и бросив его одного беспомощно стоять на опустошенном берегу. Игра Юдзуру завораживала и подчиняла. Он медленно открыл томно прикрытые веки, встречаясь взглядом с горящими глазами Кэйдзи. Они оба тяжело дышали, и Шома смущённо отвернулся, отчего-то не желая смотреть на своих братьев. Смутное беспокойство, которому он пока не мог найти точного определения, стянуло всё у него внутри в тугой узел. Весь последующий день Юдзуру провёл, валяясь в постели, то и дело, давая Шоме различные поручения, действуя ему на нервы своими прихотями и угрожая в случае неповиновения пожаловаться на него Кэйдзи. Шоме казалось, что он ненавидел Юдзуру тогда, в то же время, парадоксально любя и искренне заботясь о нём. Тем вечером Кэйдзи вернулся домой позднее, чем обычно и ноги Шомы гудели от усталости.**
Однажды посреди ночи глаза Шомы резко распахнулись, и он увидел на небе круглую луну, заглядывавшую в комнату сквозь приоткрытое окно. Повинуясь какому-то неведомому порыву, Шома спрыгнул с постели, надел сандалии и набросил тёмный плащ прямо поверх длинной рубахи, в которой спал. Он тихо вышел за двери дома (по пути заметив пустующую кровать Юдзуру) и направился в сторону пляжа, словно влекомый туда таинственной силой. Ночной ветерок прохладно касался кожи, принося с собой солоноватую свежесть и запах моря. Летняя ночь была тёплой и тихой. Высокие сосны отбрасывали свои густые тени на залитую лунным светом тропу, ведущую вниз с холма прямо к шепчущему морю. Позже Шома не мог точно сказать, что именно заставило его направиться прямиком в секретное место Юдзуру, которое Нобу как-то раз показал ему. Он бесшумно двигался, безошибочно находя нужную дорогу среди огромных, мёртвых камней. Но ничто на свете не могло подготовить Шому к тому, что открылось его взору, когда он пришёл в маленькую, затерянную бухту. Он увидел полностью обнажённого и стоящего на коленях Юдзуру. Море похотливо лизало его чуть подрагивающие от напряжения бёдра. Он откинул голову назад и его, казавшееся белым в лунном свете лицо, выражало неподдельный экстаз пока несколько блестящих, скользких щупалец оплетали его тело, медленно двигаясь в едином ритме: одно из них обвивало его стройную талию, другое ласкало его между ног, третье проникало в его содрогающееся тело снизу промеж бесстыдно разведённых колен. Сам же владелец извивающихся щупалец оставался сокрытым от глаз в бурлящих морских волнах, видимо, не желая покидать свои владения. Крик умер так и не успев сорваться с пересохших губ Шомы. У него подкосились ноги, отказываясь держать его вес, и в голове, казалось, не было ни единой мысли, так как он полностью утратил способность соображать. Неописуемый ужас сковал всё тело и заставил холодный пот выступить на коже, от которого рубаха липла к телу, опутывая, словно те щупальца, которые сейчас вырывали у Юдзуру сладострастные стоны, ни на мгновение, не прекращая своих противоестественных ласк. Казалось, что обнаженное тело Юдзуру потусторонне сияет в серебристом свете луны, и он походил на греховное видение, без труда способное свести с ума любого смертного, которому довелось волею судьбы оказаться рядом. Морской Бог любит Юзу. Внезапно ясно прозвучавший в сознании голос Нобу выдернул Шому из его транса. Он не помнил того, как брёл до кровати на плохо слушающихся и постоянно подгибающихся ногах, не помнил того, как натыкаясь в темноте на предметы разбудил, спящего в своей постели Кэйдзи. Словно сквозь густую пелену откуда-то издалека он услышал обеспокоенный голос старшего брата: — Эй, Шо, ты в порядке? Что с тобой? В ответ Шома был способен лишь на едва связное бормотание вместо нормальных объяснений, так как, его временно-отказывающийся-действовать разум не мог предложить нечто большее. — Юдзуру…Юзу…Он там…Нобу знал…Он всё знал… В глазах Кэйдзи промелькнуло сильное беспокойство, стоило Шоме лишь произнести имя Юдзуру. Он бросил взгляд на его всё ещё пустую разобранную постель и резко втянул грудью воздух. — Не надо Кэйдзи, не ходи туда…Пожалуйста… Голос Шомы был слаб и скорее всего его старший брат даже не услышал его просьбы. Скрип закрывшейся двери послужил Шоме единственным ответом за мгновение до того, как он провалился в темноту, которая приняла его в свои милосердные объятия, позволяя забыться в тяжёлом, отупляющем сне.**
Кэйдзи заметил одинокую фигурку Юдзуру потеряно бредущую по пляжу ещё издалека. Он побежал ему навстречу, и галька под ногами затрудняла его бег, но Кэйдзи, не замечая ничего вокруг, изо всех сил мчался навстречу своей печальной участи. Увидев, абсолютно обнажённого Юдзуру Кэйдзи застыл в неописуемом изумлении. Он вглядывался в лицо младшего брата, и неподдельный страх заставлял его сердце учащенно биться. Затуманенные глаза Юдзуру лихорадочно блестели, и его тело мелко дрожало. Он со всей силы вцепился в плечи Кэйдзи, увлекая в объятия и прижимаясь всем телом, находя дрожащими губами его губы, грубо проникая языком в его приоткрытый рот. Кэйдзи не мог пошевелиться, настолько сильно он был ошеломлён. Каждая клеточка его тела стремилась ответить на поцелуи Юдзуру, пугавшие неистовством своего желания. Он разорвал рубашку Кэйдзи с поразительной силой, впиваясь ногтями в его обнаженную грудь и оставляя на коже красные отметины, порождая где-то глубоко внутри Кэйдзи губительное пламя запретной страсти, которая угрожала сжечь его заживо без остатка. Внутренний голос кричал Кэйдзи о том, что это подлинное безумие, и он попытался оттолкнуть Юдзуру, призывая на помощь все остатки стремительно исчезающего разума. Ему казалось, что он в очередной раз видит один из своих снов, после которых он часто просыпался в холодном поту, мучимый дикими угрызениями совести из-за своей сводящей с ума, преступной похоти к собственному младшему брату. — Пожалуйста…пожалуйста… Страстный шёпот Юдзуру лишал Кэйдзи воли, и он почувствовал, что земля уходит у него из-под ног, когда влажные губы сомкнулись вокруг головки его возбужденного члена. Кэйдзи громко стонал, полностью утратив контроль, запуская руки Юдзуру в волосы и подаваясь вперёд бёдрами. Всё плыло у него перед глазами, и кровь оглушительно шумела в висках. Чувствуя, что уже почти на грани Кэйдзи резко отстранил Юдзуру, поднимая на ноги и глубоко целуя в припухшие губы. Спустя всего несколько пьянящих мгновений Юдзуру вырвался из его объятий, толкая со всей силы и заставляя потерять равновесие. Юдзуру оседлал лежащего на спине Кэйдзи, наклоняясь и подставляя ему шею, позволяя ему попробовать на вкус свою солоноватую, нежную кожу. Кэйдзи исступлённо вскрикнул от наслаждения, почувствовав как Юдзуру начал медленно опускаться, насаживаясь и принимая его в себя. Судорожно хватая ртами воздух, они замерли на несколько мучительно долгих мгновений, прежде чем Юдзуру начал двигаться, отдаваясь Кэйдзи полностью, с каждым порывистым движением узких бёдер. Он сразу же задал быстрый темп и Кэйдзи слышал, как его прерывистые, отчаянные стоны сливаются с шумом морского прибоя. Кэйдзи следил за маленькой капелькой пота, скользящей по шее Юдзуру и ему до боли хотелось коснуться её губами. Схватив Юдзуру за плечи, он притянул его к себе, заставив лечь на себя сверху так, чтобы между их переплетёнными, влажными от пота телами не осталось больше и миллиметра пространства. Он скользил руками по тонкой талии Юдзуру, по его острым лопаткам и гладкой спине, спускаясь к пояснице. Его руки были в постоянном движении — то больно впиваясь, то едва касаясь, бережно проводя самыми кончиками пальцев, словно он боялся, что Юдзуру вдруг исчезнет как мираж. Голос Юдзуру охрип от криков, когда Кэйдзи стал подаваться вверх бёдрами, резко входя в него снизу и задевая сокровенное местечко внутри его тела, заставляя испытывать болезненное, ни с чем несравнимое наслаждение. Юдзуру задыхался горячо шепча: — Заполни меня…Заполни меня полностью, Кэйдзи…Да…Да… Кэйдзи почувствовал, как зубы Юдзуру сомкнулись у него на шее, но последовавшая боль не шла ни в какое сравнение с неожиданно захлестнувшим тело острым удовольствием, от которого темнело в глазах. Оргазм настиг Кэйдзи ослепляющей вспышкой, испепеляя, и он кончил, оставаясь глубоко внутри Юдзуру. Он хотел бы оставаться в нём вечно. Спустя всего несколько мгновений Юдзуру выгнулся всем телом, замерев и Кэйдзи почувствовал, как его сперма брызнула ему на живот и грудь. Безумие. Чистое безумие. Кэйдзи не знал, сколько прошло времени, прежде чем он вновь обрёл способность двигаться. Он крепко обнимал Юдзуру, слушая его сбившееся дыхание. Кэйдзи невесомо целовал его влажный лоб и щёки, стараясь поделиться своим теплом и согреть его всё ещё дрожащее тело. Юдзуру же прижимался к нему, пряча лицо на его влажной от пота груди. Звёзды бесстрастно и равнодушно взирали на них с небес и Кэйдзи постепенно начал осознавать всю непоправимость только что произошедшего между ними. Пути назад больше не было и уже ничто не будет, так как прежде. Чувство вины раздирало его грудь, безжалостно терзая, и глаза обожгли горячие слёзы стыда. Одевшись, Кэйдзи бережно взял Юдзуру на руки и отнёс обратно в кровать, стараясь не разбудить спящего в своей постели Шому. Наклонившись, и практически ничего не видя из-за хлынувших слёз, он в последний раз коснулся губ Юдзуру, вливая в этот поцелуй всю горечь своей изначально обреченной любви. Бросив полный сожаления взгляд на ничего не подозревающего Шому, и мысленно простившись с ним, Кэйдзи тихо вышел из дома. Он бесшумно затворил за собой дверь, уходя чтобы впредь уже никогда не вернуться. Ранним летним утром первые лучи загорающегося восхода облекли тело Кэйдзи в золото, когда он шагнул в морской прибой, и волны пели ему погребальную песнь, и солёная вода стала ему похоронным саваном.**
Скорбный голос Кикучи, силясь перекричать рёв волн, разносился по пляжу над толпой собравшихся проводить Кэйдзи в последний путь. Море исторгло тело утопленника тремя днями ранее, выбросив на пустынный берег. Шома смотрел на осунувшееся от горя лицо Мики и на чёрные круги под её заплаканными глазами. Сейчас она стояла онемевшая, такая же, как и он сам, у него тоже казалось не осталось больше ни одного слова, ни единой слезинки. Юдзуру же нигде не было видно. Шома помнил, как ворвался к нему в комнату в день, когда было обнаружено тело Кэйдзи. Он захлёбывался рыданиями, чувствуя как что-то внутри него безвозвратно ломается, полностью теряя над собой контроль. Он выкрикивал обвинения прямо в лицо Юдзуру, желая только одного — лежать сейчас там, на пляже вместо Кэйдзи. — Что ты наделал?! Что ты и та тварь с ним сделали?! Юдзуру вздрогнул, словно вынырнув на поверхность из пучины собственных мыслей. Он выглядел истощенным и его заострившиеся от бессонных ночей черты, его нечеловечески бледное лицо и чёрные, лихорадочно блестящие глаза показались Шоме пугающими. Его тонкие, запёкшиеся губы искривила мрачная усмешка, расколов лик надвое, словно треснувшее зеркало. Шома отступил на несколько шагов, когда Юдзуру вдруг резко встал и подошёл к нему, протягивая свою тонкую руку так, чтобы его хрупкое запястье оказалось перед его самым лицом. — Ты чувствуешь его запах? Его запах всё ещё здесь на моей коже…Он хотел только меня, он любил только меня…Я… — Поэтому ты и убил его, самовлюблённый ублюдок! Шома дал Юдзуру пощёчину, наблюдая за тем, как алеет его щека и ощущая пустоту внутри. Юдзуру не предпринял попытки ни уклониться, ни ответить, лишь потупив вмиг потухшие глаза. На его лицо вернулась ничего не выражающая маска апатичности и отстранённости. Непробиваемая стена, через которую Шоме не перебраться вовек. И тогда он развернулся и побежал прочь, прочь из своего дома, прочь от своей прежней жизни, прочь от самого себя…**
Прошли годы, прежде чем Шома услышал о внезапном и таинственном исчезновении Юдзуру. До него доходили самые разные слухи о его брате: некоторые утверждали, что он отплыл в далёкие земли, взойдя на проходящее судно и не сказав никому ни слова; Кикучи настаивал на том, что его призвал к себе Морской Бог, также как и Кэйдзи до него, Нобунари же уверял, что Юдзуру превратился в белоснежную чайку, чтобы летать везде, где ему только вздумается. Не то, чтобы это имело сейчас для Шомы большое значение, так как Юдзуру превратился для него в живого призрака в тот самый день, когда жестокое море выплюнуло бездыханное тело его брата на берег. В двенадцатый день седьмого месяца. Шома уже собирался уйти, когда внезапно увидел приземлившуюся неподалёку от него крупную чайку. Её черные глазки-бусинки, кажется, с любопытством следили за каждым его движением. Шома засунул руки в карманы брюк и отвернулся, всё ещё ощущая на себе пристальный и странно осмысленный взгляд маленьких птичьих глаз. — Передай ему, что я простил его. Пусть эта чуть слышно произнесённая просьба и могла показаться абсурдной, но на душе у Шомы после неё сделалось значительно легче.**