Иногда

      Иногда Достоевский кажется самому себе ужасным человеком, портящим эту картину мира одним своим существованием. Он не может понять, за что ему досталась его ненавистная ему хрупкая душа и чувственное сердце, за что ему досталось влюбиться в того, кто не любит его. Он знал, что Штирлиц его не любит, и пусть тот заботится о нем и всячески помогает этому круглому идиоту, но любить — нет, увольте. Любит Штирлиц только свое рабочее место и чертову Есенину, которая настолько сильно раздражает его, что стала самой важной частью его жизни.       Достоевский знает, он знает о нем все, ведь он всегда слушал его, всегда поддерживал, скрепя сердце говорил, что у него есть все шансы. Какой он идиот. Ведь если бы он тогда не поддержал Штира, то не было бы ничего. А сейчас — собирай по осколкам свое сердце, уважаемый Достоевский, ты сам его себе разбил.       Иногда Достоевский плачет дома, ночью, потому что больше не остается ничего, кроме пустоты внутри. Он слышит взволнованный голос Штирлица, его строго-обеспокоенное «Все в порядке?» на судорожное, рванное «Да?», и хочет закричать, что все плохо, черт возьми, но только кивает, как идиот, а потом тихо, шепотом, «Все хорошо, Штир, я спать пойду».       Иногда Достоевский носит свитера с длинными рукавами. Гюго их обожает, он говорит, что они Досту к лицу, он так совсем домашний становится и ручной. Он же понятия не имеет, что под длинными рукавами у него до локтей изрезанные руки, которые Достоевский ненавидит. Он ненавидит их ужасный вид, это идиотское напоминание о своих слабостях, но мимолетное чувство свободы, когда эта душевная боль уходит, стоит только лезвию войти чуть глубже под кожу того стоят.       Иногда Достоевский просит Габена или Гюго провести его домой, иногда просит остаться, иногда, очень редко, просит позвонить Штирлицу и узнать, как у него дела. — Почему ты не расскажешь ему? — сжимая в руке телефон, спрашивает как-то Гюго, пока Дост, кутаясь в свитер, пытается собрать воедино, почему же. Но причина одна, он не должен ее забывать. — Потому что он не любит меня. Гюго никогда не уходит в такие моменты, он просто ложится с ним рядом и рассказывает всякий бред, который только приходит на ум, чтобы Дост отвлекся. Гюго замечательный, может, было бы проще, люби Дост его.       Иногда Достоевский не отвечает на звонки Штирлица, и обычно это значит, что все очень и очень плохо, и Штирлиц приезжает к нему или просит Гюго, если не может. Но если приезжает, то заваривает чай, самый вкусный на свете, и кормит чем-то, словно знает, как Достоевскому сейчас плохо. Садится рядом, кутает в плед, включает фильм. Штирлиц знает, что Достоевскому плохо, не знает почему. Или не подает виду, что знает. Но всегда остается рядом, чтобы не случилось не оставляет его одного со своими тараканами, пока те ему не выгрызли мозг. Вы такой хороший, Герр Штирлиц, за что вы такой хороший? Иногда Достоевский его ненавидит.       Когда он сдури говорит о своей любви Бальзаку, тот советует лечь на проезжую часть и посмотреть на звезды, потому что ничего больше не поможет, и иногда Достоевскому кажется, что это хорошая идея. На дорогу он не ложится, но ложится в вану, и руки режет вдоль, а не поперек, и просто ждет. Он смотрит на фотографию из инстаграмма Есениной, с ее идиотским счастливым лицом, с ее идиотским кольцом на пальце, боже, за что это все? Он долго смотрит, как вода окрашивается в розовый, а затем в красный, и ждет, ждет, как глупо и бессмысленно, боже, как же все это глупо и бессмысленно.       Иногда Достоевский думает, что ни о чем не жалеет. Особенно сейчас, глядя, как Штир, с этим глупым милым фартуком готовит омлет, и что-то насвистывает под нос, так просто и мило. В такие моменты Достоевский не жалеет об этих ужасных шрамах, которые хоть и затянулись, все равно слишком заметны, и кроме длинных рукавов ничего не остается носить. Не жалеет о сорванном голосе Штирлица, пока Достоевский приходил в чувства, не жалеет о своей испорченной репутации, ни о чем не жалеет. Может быть, это и глупо, понимать, что их свел, по сути, суицид, но все-таки. Есенина пишет Досту о том, как она проводит отпуск со своим мужем, и Достоевский, впервые искренне, желает ей счастья. Штирлиц ставит тарелки на стол, снимает фартук и что-то рассказывает, Достоевский кивает и улыбается. Как же глупо это все. Но Достоевский ни о чем не жалеет.