Несколько строк о Солдате

      Рамлоу был невероятно счастлив войти в группу, работающую с легендарным Призраком — лучшим снайпером столетия, идеальным бойцом ближнего боя, обладающим бионическим протезом, способным пробивать стены и прочее. Конечно, он понимал, что при допуске такого уровня о пенсии можно было забыть, но кто думал о пенсии, когда сбылась мечта почти трети жизни? Именно столько Брок искал возможность лично взглянуть на Зимнего Солдата в деле, после того как его наставник, изрядно напившись, рассказал о невероятном убийце.       Несколько недель на новой базе прошли в организационной кутерьме, и наконец в один из дней Рамлоу еще на шаг приблизился к своему наваждению. Тренировка ударной группы включала спарринги с Солдатом. Наблюдая, как тот легко валял по рингу троих или четверых противников, каждый из которых был одним из лучших бойцов ближнего боя, которых он знал, Брок трясся от нетерпения самому взойти на ринг и проверить, чего же он стоил в бою с тем, кто заведомо был намного сильнее. Конечно, он ожидал, что его как новобранца не отпустят с тренировки без мелкой травмы, сам много раз видел такие способы «обламывания» новых людей, но готов был заплатить любую цену.       У него банально дрожали руки, когда он смотрел на смертоносную мощь Зимнего. Как же он любил навороченное, инновационное оружие! Пожалуй, в его жизни именно оружие было единственной страстью и отрадой, а Солдат был прекрасен, даже совершенен, он был неповторим. Именно так он ему и сказал, когда лежал на полу придавленный за горло живой рукой.       И каково же было его удивление, когда Зимний отпустил его без команды куратора, да еще и помог подняться, окинув странным взглядом, в котором на мгновение мелькнула тень каких-то непонятных эмоций. Экстаз, который охватил Брока, трудно было передать словами. Сложно было остаться равнодушным, когда к тебе, казалось, благоволила сама смерть.       Однако тем же вечером Рамлоу предстояло испытать гораздо более сильные эмоции. В его комнату пришел Солдат и молча снял кевларовые штаны, ложась животом на стол. Сказать, что Брок был удивлен, — значит не сказать ничего. Он молча пялился на сильные, отлично проработанные мышцы ягодиц, на бледные, безволосые ноги, напряженную спину и покорно склоненную голову. Намек был прозрачен, но Рамлоу любил оружие платонической любовью и не собирался совать член в винтовку, какой бы невероятной она не была, как бы она не походила на человека.       Полежав некоторое время, Зимний бросил через плечо печальный взгляд и поднялся.       — Что я должен сделать? — механически спросил он, глядя ледяными серыми глазами лучшего киллера Гидры прямо на своего опешившего собеседника, но тут же разрушил все впечатление, осторожно погладив Брока по щеке. Жест явно был каким-то знаком, паролем, на него нужно было ответить, но не представлялось возможным понять, как именно. Что за бред тут происходил?       — Мне скорее интересно, что я по-твоему должен сделать? — пробормотал Рамлоу, и тут же получил ответ на свой вопрос — его просто закинули на плечо и понесли легко, как пушинку, и с весьма приличной скоростью.       Пролетев по базе, как реактивный самолет, — благо, был поздний вечер и по пути им никто не попался, — он остановился перед старой кирпичной стеной в каком-то тупике, в самой старой части базы. Прислонив слегка дезориентированного долгим пребыванием вверх ногами Брока к стене, Зимний осмотрел на первый взгляд абсолютно одинаковые блоки, и ни с того ни сего, саданул металлической рукой аккурат над плечом офигевшего от такого поворота Рамлоу.       За пробитой стеной оказалась небольшая ниша, в которой лежали несколько писем и старая, потертая фотография. Солдат, не двигаясь и почти не дыша, стоял и смотрел на Брока, будто намекая на что-то.       — Это мне? Ладно. Доведешь обратно? А то в этом лабиринте сам черт ногу сломит. Эээ! Я сам пойду! Не надо меня как мешок с картошкой таскать…       Открывать письма было откровенно страшно. Что такого могло содержаться в них, что их так хорошо спрятали, и почему именно Зимний знал, где они хранятся? От некоторых тайн лучше было держаться подальше, но выбора, похоже, ему не оставили — в случае неповиновения Солдат в любой момент мог из молчаливого истукана стать агрессивным убийцей. Что ж…       Приступим.       В письмах содержались дневники некой женщины, которая, скорее всего, была одним из техников, приставленных к Солдату, и писала она совершенно невероятные вещи.       «Я хотела бы написать о самом странном существе, которое встречала в своей жизни, весьма богатой на события. Организация, на которую я работала, и род деятельности позволили мне прикоснуться к самым загадочным артефактам, к самым передовым технологиям, но никогда ничто не вызывало во мне столько противоречивых эмоций, как Актив.       Помню, что, когда мы впервые столкнулись с ним лично, я еще работала в дальней лаборатории и изучала взятые у него ткани, подвергнутые заморозке и разморозке. Но, даже находясь так далеко от места содержания Агента, прекрасно понимала, что он чрезвычайно опасен. Мы все боялись его — от директора Гидры, что изредка наведывался к нам, до младшего лаборанта, — не столько потому, что наше лучшее оружие выглядело как вечно хмурый, огромный, накаченный мужчина, который был совершенен в искусстве убивать, а скорее, из-за того, что он был непредсказуем. Никогда не было понятно, что вызовет сбой программы.       В тот день я пошла в душевые в женское время. Дикость, конечно, что душ был один на всех, но хотя бы было время, отведенное отдельно для женщин и для мужчин. Разумеется, Активу никто об этом не говорил, хотя он пришел бы выполнять приказ куратора, даже если бы дверь в душевую заложили кирпичами и залили бетоном.       Он разделся, не обращая внимания на невольного зрителя, без стеснения демонстрируя свое тело, металлическую руку, шрамы. И замер ненадолго, словно мытье представлялось ему неприятной работой, и сейчас, в отсутствие куратора, он мог позволить себе эту маленькую задержку. А потом он осторожно стал подходить ближе ко мне, маскируя передвижения выбором подходящего душа. Включил воду, почему-то только холодную, но не спешил становиться под нее. Он жался к теплому пару, что исходил от воды в моем отсеке, словно бездомный котенок к порогу дома.       До сих пор не знаю, что на меня тогда нашло. Я бы не пустила к себе в душ ни одной особи мужского пола возрастом от десяти до ста лет, ведь женщина, работающая в мужском коллективе, очень быстро учится понимать, что обнаженность — не то, что она может себе позволить. Но Актив выглядел таким беззащитным, таким восторженным, когда я позвала его, и сумел быть таким деликатным, что, находясь в тесном отсеке, умудрялся не касаться меня, довольствуясь малым, ловя губами редкие капли обжигающе горячей воды, прикрывая глаза, как от удовольствия. Такая реакция была удивительна, все считали, что он не чувствовал ничего, что он был киборгом, бездушной машиной.       Наверное, я бы прекрасно обошлась без знания, что Агент любил теплую воду, но никогда не получал ее, потому что никому не приходило в голову объяснить ему, как ее включить, никто не задумывался, что она ему была нужна. В любом случае, работать с ним стало в разы тяжелее: я постоянно пыталась понять, испытывал ли он боль от наших манипуляций, нравилась ли ему еда, чувствовал ли он удовлетворение от хорошо проделанной работы?       Мое помешательство дошло до того, что, зная, как он любил тепло, я принесла ему одеяло, красное байковое одеяло. Конечно, ожидать, что он поблагодарит меня и предложит выпить чашечку чая, было глупо, но отсутствие какой бы то ни было реакции словно открыло мне глаза: у него нет чувств, нет эмоций, нет отклика, не прописанного в протоколах. Он запрограммированная на определенные действия машина, не человек, и нечего было приписывать ему человеческие качества: любит, испытывает… Тогда мое отношение к нему стало прежним.       Так продолжалось до тех пор, пока меня не повысили и не выделили комнаты рядом с комнатами куратора Агента.       В первый же вечер после заселения я услышала, как Актив пришел к куратору. Его появление легко было определить: дверь открылась и закрылась, пропуская кого-то, а шагов не было слышно — он двигался абсолютно бесшумно. Через некоторое время раздался ритмичный скрип: у куратора в комнатах был металлический стол, массивный, тяжелый, уже очень старый, местами его крепления разболтались, и многие сотрудники не понимали, почему не выкинуть его на свалку. Когда к скрипу прибавились стоны, меня будто обожгло. То, чем занимались эти двое, не вызывало сомнений, и отвращение, испытываемое мной, было запредельным.       Я не осуждала куратора, Гидра не одобряет осуждение старшего по званию, однако принуждать к сексу того, кто не мог ответить согласием в силу своей природы и не мог отказаться, потому что сама возможность воспротивиться приказу не была прописана в его программе, казалось мне диким. Возможно, именно поэтому в какой-то из вечеров я выскочила в коридор, едва заслышав, что Агент уходит, и осторожно последовала за ним, сама не зная, что собираюсь делать.       Конечно, не мне пытаться остаться незамеченной для одного из лучших бойцов Гидры. Когда он обернулся, безошибочно находя меня взглядом в темном коридоре, я чуть было не побежала, вопреки инструкции не совершать резких движений при Активе. Мы молча дошли до его комнаты, и хорошенько рассмотрев его при свете, я поняла, что он возбужден. Безумие какое-то! Его не просто насиловали, его заставляли испытывать удовольствие от этого, но не позволяли достичь разрядки. Судя по рассказам сослуживцев, которые я регулярно слышала в комнатах отдыха, потому что они не давали себе труд меня стесняться, для мужчины нет ничего хуже. И Агент был мужчиной хотя бы в физиологическом смысле этого слова, раз его тело было способно на определенные реакции.       Наверное, в моем взгляде отразилось что-то — жалость, негодование или желание помочь, — но он неосознанно шагнул ко мне, молча умоляя о чем-то, чего, наверное, и сам не понимал.       Я не знала, будет ли он слушаться моих приказов, но мне нужно было хоть как-то обезопасить себя, ведь то, что я собиралась сделать, выходило за рамки программы.       Он безропотно расстегнул штаны и поднял руки вверх, цепляясь за балки, замирая, напряженный, измученный. Я подошла к нему со спины в нарушение всех протоколов безопасности и коснулась члена ладонью.       Все оказалось не так уж противно. То, что происходило между нами, не имело к сексу никакого отношения, скорее, медицинская операция, вроде извлечения пули, просто помощь пациенту. Но вид его расслабленного, обмякшего тела поселил во мне странное удовлетворение.       Возможно, правы те, кто считают, что разделенная постель сближает, даже то подобие секса, что было у нас, позволило установить некую связь. Теперь он приходил ко мне после особенно жестоких изнасилований, и я лечила его, а он принимал мои осторожные прикосновения, непривычно не приносящие ему боли, за ласку и снова возбуждался.       Как главный техник я наблюдала за его тренировками и иногда за его работой, если миссии требовали долгого отсутствия на базе и нужно было техобслуживание, и не могла не признать, что действовал он очень красиво. Такой прекрасный, такой смертоносный, такой неповторимый. Эти слова словно стали дополнительными триггерами, вписанными в его программу, только не болью, а удовольствием, именно они возвращали его обратно ко мне после обнулений, которых становилось все больше.       Должна сказать, что никогда не испытывала к Агенту сексуального интереса, скорее, мое сочувствие со временем переросло в почти материнскую заботу. И как мать, остро чувствующая любую опасность, угрожающую ее ребенку, я знала, что скоро его отберут у меня, что наше время заканчивается.       Когда пришел приказ перевести Актива в Штаты, стало понятно, что всех, кроме самых старших техников, ликвидируют. И сделать это предстояло именно Агенту.       Я помню, как он шел по базе, оставляя за спиной одни трупы, и плакала, потому что он убивал не людей, он убивал всю ту человечность, которую сумел выстроить в себе. Когда он дошел до меня, я не собиралась сопротивляться или умолять, напоминать ему о том, что между нами было, молча смотрела, как он взводит курок, и прощалась с ним.       Но он пощадил меня, помог выбраться с базы незамеченной. Благодаря ему я могла начать новую жизнь.       Но он не мог.       Именно поэтому я пишу эти строки и пересылаю эти письма главному технику с просьбой спрятать их так, чтобы только Агент мог найти. Я не могу ничего для него сделать, но, может быть, когда-нибудь найдется человек, который сумеет освободить несчастного мальчишку, дать ему шанс на нормальную жизнь.»       Брок потер уставшие глаза: разбирать незнакомый почерк, скорее всего, давно умершей женщины было сложно. А то, о чем она писала, и вовсе не укладывалось в голове. Неужели и вправду живая винтовка, которой все считали Солдата, имел какие-то чувства, желания, неужели он и вправду человек? Тот, кто с каменным лицом мог перестрелять десятки человек, тот, у кого напрочь отсутствовал инстинкт самосохранения и страх, тот, кто и не говорил вне протокола?       Рамлоу обернулся к Зимнему, собираясь уточнить что-то, вытрясти из того хоть какую-то информацию, что за дичь тут происходит, но замер с открытым ртом: Солдат самыми кончиками пальцев гладил фотографию женщины, нежно, аккуратно, словно самое дорогое, хрупкое сокровище.       Захлопнув рот, Брок судорожно соображал, где ему взять красное одеяло…