ты не со мной...

…улетает время — тяжелей, но дольше. я тебя не встречу, не увижу больше… Чайф «Не со мной»

      Месяц без тебя.       Долгий тяжёлый месяц.       Первые дни я был словно в лихорадке. От мыслей о тебе я чуть не сошёл с ума, раз за разом прокручивая в голове прощание с тобой.       Дни текли вязким отравленным мёдом, заполняли меня горькими мучительными воспоминаниями.       Как ты мог так поступить со мной, с нами?       Я прожил эти тридцать дней без твоих сильных, жилистых рук, которые сжимали, стискивали, гладили, касались, дарили…       Господи… Как же не хватает твоих ласк, умелых проворных пальцев, которые могли заставить моё податливое тело петь.       Словно блистательный пианист, ты, терзая невидимые клавиши моей разгоряченной плоти, доводил до сверхнаслаждения, до экстаза, безумного и божественного.       Прошло семьсот двадцать часов без твоих улыбающихся губ, которыми ты касался моих, сомкнутых, раздвигая их языком, и целовал, покусывая. А потом, дразня — вниз по шее: то медленно и бережно, до изнеможения, то порывисто и ненасытно, до боли, до горящей кожи.        Эти часы без тебя — как наказание свыше: помнить и не иметь возможности насладиться.       Я, как одержимый, считаю минуты проведённые без тебя. Их сорок две тысячи двести. Именно столько я не видел твоих зелёных, берендеевых глаз, дерзко приподнятой брови и мальчишеского прищура.       А эта твоя дурацкая привычка — молча смотреть, не разрывая контакта и не отвечая на мои вопросы, мгновенно приблизившись, резким движением развернуть спиной к себе и…       Я же всегда сопротивлялся, не позволяя собой управлять и вырывался. Но ты всегда был сильнее меня. Как я ненавидел тебя в эти моменты!       И как я жажду этого теперь!       Два миллиона пятьсот девяносто две чёртовы секунды я не слышал твоего голоса — вкрадчивого, бархатного.       Почему это случилось с нами?       Почему ты оставил меня, не долюбив, не досказав, не дослушав?       Как мне дальше жить, скажи?       …Будь ты проклят!       Ненавижу!..       Вечерело. Царившее безмолвие нарушал лишь ветер, который шелестел в ветвях берёз и перекатывал опустевший стаканчик на ребристом пластиковом боку. Второй стоял поодаль, накрытый кусочком хлеба.