***
Небо укрылось свинцом; то тут, то там через его непроглядную серость рвались редкие всполохи. Пригнувшись под порывами ветра, Карти быстро шагал по опустевшей улице. Ветер трепал его волосы, пробирался под одежду, хлёстко бил по лицу. Отяжелевшие тучи вот-вот должны были излиться распирающей их водой, и первые рокочущие раскаты сотрясали воздух. Вот оно. Карти ускорил шаг, спеша укрыться от надвигающейся бури. Из-за нестерпимого гула в ушах он плохо слышал даже собственные мысли, в голове крутились только обрывки когда-то услышанных фраз, бессмысленные и ненужные. Карти на ходу вытащил сигарету из кармана и попытался закурить, но спичка погасла, не успев разгореться. Возле знакомого дома он с шумом выдохнул скопившийся в лёгких воздух. Три стука привычным движением в приоткрытое окно. Тишина. Раз. Два. Три. Ещё раз. Элвис высунул голову наружу, и первые холодные капли тут же упали ему на лицо. Сейчас при виде Карти он не рассыпался в своих неизменных шуточках, не улыбнулся так, будто в одиночку уложил пару-тройку скинхедов из Честерфилда. По его взгляду ничего не возможно было понять, и на мгновение Карти показалось, что сейчас он просто исчезнет, навсегда растворится в сгустившейся дымной мгле. Голова Элвиса и правда скрылась в проёме, но уже через секунду дверь перед Карти открылась, и он ступил в неприветливую полутьму. Элвис не включил свет, и Карти пришлось самому шарить рукой по стене в поисках выключателя, попутно вдыхая знакомую горечь. Ветер врывался в комнату, надувая занавеску, как парус пиратского корабля. Свисающая с потолка петля шевелилась и извивалась, словно живая, отбрасывала на стену отвратительную пляшущую тень, и Карти вдруг стало муторно. Он не понимал, зачем вообще сюда пришёл. Искусственный свет разогнал наконец полумрак. Теперь Карти мог отчётливо видеть вереницу пустых бутылок, расхристанную постель, разбросанные по полу пластинки, заполненные пепельницы, усыпанный пеплом столик и обрывки смятой фольги. Сам воздух этой комнаты, казалось, был пропитан тленом и безысходностью, каждая деталь этого мрачного пристанища кричала о безразличии своего хозяина. Он видел этот хаос не впервые, хоть в последнее время и бывал у Элвиса всё реже. Но раньше ему не бросались в глаза царившие здесь повсюду следы распада. Он в самом деле многого не замечал — или упорно не хотел замечать. Элвис стоял к нему спиной, упершись кулаками в подоконник, позволяя ветру терзать свои волосы в каком-то немыслимом упоении беснующейся стихией. Даже здесь, в другом конце комнаты, Карти чувствовал холодное дуновение; сырая одежда неприятно липла к телу. Ему захотелось подойти и со стуком закрыть окно, разом прогнать наваждение, но он подавил в себе этот порыв. Здесь, в этой обители, он был бесправным, и то, что казалось естественным ещё вчера, сегодня стало невозможным. После признания Элвиса он понятия не имел, как себя с ним вести — и уже во второй раз за последнюю минуту Карти пожалел, что пришёл. Но разве он не сам этого хотел? — Элвис… Имя мягко легло на язык. Это Карти тоже заметил впервые. — Эл! Элвис не шелохнулся. Карти больше почувствовал, чем осознал: не то чтобы Элвис не хочет с ним разговаривать — скорее не знает, к чему этот разговор может привести, и оттого боится. Но Карти и сам ничего не знал — все слова, которые приходили в голову, казались сейчас вымученными, неискренними. Их разделяло уже не несколько шагов, а бездонно-чёрная пропасть из несбывшихся ожиданий, невыполненных обещаний и непрошеного, пугающего откровения. Призрачный канат, перетянутый через бездну, рвался, треща в такт ломающимся ветвям деревьев. Молчание затянулось. Холодный воздух постепенно вытеснял тёплый, а вместе с ним уходил и пепельно-сизый дым. Карти тряхнул головой. — Послушай, Эл, дружище. Ты думаешь, это так просто — похерить всё и свалить с тобой в грёбаную неизвестность? Такие решения не даются вот так легко. Мне нужно время. Ну вот, он сказал. Элвис развернулся. Его мокрое лицо блестело, и на секунду Карти показалось, что тот плакал. Но нет, это всего лишь дождь оставил на его щеках свои капли. Элвис казался спокойным; его неторопливые движения полнились ленивой, размеренной тяжестью, а в прищуренных глазах плясала усмешка. За окном бушевал уже настоящий ад. Раскаты поминутно сотрясали не только воздух, но и стены, и каждый новый взрыв спазмом отдавался у Карти в груди. Они были вдвоём, он и Элвис, отрезанные от всего мира, а сам мир, захлёбывающийся потоками и тонущий в слиянии вспышек и звуков, становился всё более нереальным и чужим. Элвис взял со стола сигарету и щёлкнул зажигалкой. Рывками выпущенный дым медленно поплыл вверх. — Знаешь что я тебе скажу, Карти? — он заговорил нараспев, немного растягивая слова. — Ты привык искать лёгких путей, а ещё привык получать желаемое. Это всегда прокатывает, правда? Хорошему мальчику наскучил пыльный офис с восьми до пяти. Хорошему мальчику захотелось примазаться к плохим парням, чтоб на минутку почувствовать себя крутым! Это же не настоящий ты, верно? Думаешь, парням не заметны твои понты? Они уёбки, но не идиоты, не все из них. И рано или поздно тебе надоест вся эта муть, и ты забьёшь на мобы большой болт. И вернёшься к своей прежней жизни, которая на самом деле тебя вполне устраивает! Хочешь, расскажу, что будет дальше? Хавка перед телеком, серые будни и вылазки в вонючие пабы по выходным. И в одном из таких пабов ты подцепишь очередную шлюху, которая вцепится в тебя мёртвой хваткой, чтоб из года в год ебать тебе мозг! — Элвис перевел дыхание. — Твоя жизнь — замкнутый круг, Карти. И моя тоже, и у каждого из нас он свой. И ты никогда из него не выберешься. Зачем ты пришёл и говоришь то, что не хочешь? Ты такой же, блять, фальшивый, как эти сраные монеты! — он смахнул со стола жестяную банку, и пятидесятипенсовики рассыпались в разные стороны, ударяясь и отскакивая от пола. — Я сегодня прямо угоратель-вещатель, — пробормотал Элвис, усмехаясь. Он стоял, расставив ноги и покачиваясь, словно хмельной моряк на палубе, а позади него то и дело искрили молнии. Карти безотчётно сжал кулаки. Эти слова задели его сильнее, чем хотелось бы. Помедлив, он сделал пару шагов вперёд. Освещённый тусклым светом настольной лампы, Элвис был неимоверно бледен. Он весь напрягся, выжидая; его глаза, обведённые тёмными кругами, горели безумием человека, которому нечего больше терять, почти истлевшая сигарета подрагивала между сжатыми пальцами. Внезапно Карти нестерпимо захотелось уйти, оставить позади и эту комнату и Элвиса, с которым когда-то встречал рассвет на тонущем в дымке пустом причале. Сбежать в свою никчёмную жизнь, где так легко уклоняться от принятия решений, спрятавшись под маской ничего не понимающего простачка. А ведь Элвис был не так уж и неправ. Карти усмехнулся про себя, но не ушёл. Оттого ли, что, как всегда, не мог оставить слова Элвиса без ответа, оттого ли, что за рёбрами внезапно сжалось, как после выверенного удара кулаком, и мешало дышать — он и сам толком не понимал. Собственное молчание раздражало. — Тебе не надоело говорить, как будто при любом раскладе ты прав? Считать себя непохожим на остальных и упиваться своей исключительностью? А, Эл? Строить из себя этакого старшего братца и ставить других перед выбором, а самому сидеть здесь, в этом фаталистическом мраке, и рассуждать о тщетности бытия! Это же так романтично — махаться бок о бок с парнями, которых считаешь уёбками. Это твой выбор, Эл? Раз за разом находить повод для раскумарки и убеждать себя, что знаешь, что делаешь? Что ты вообще всё знаешь лучше других? Ну, почему ты так уверен, что я не хотел говорить, что сказал? Откуда тебе вообще знать, о чём я думаю и что чувствую? Он опять говорил совсем не то, но старался, чтобы голос звучал увереннее. — Посмотри вокруг, Эл. Посмотри, что ты с собой сделал. Что я с тобой сделал. Что мы с собой сделали. Элвис, слушавший его как будто даже с интересом, приблизился к нему почти вплотную. Карти никогда не знал наверняка, чего от него ожидать. И сейчас, когда они стояли друг против друга настолько близко, что Карти мог слышать его дыхание, ему на секунду показалось, что тот его ударит. Но Элвис, напоминающий сжатую пружину, внезапно расплылся в улыбке. — Какая проницательность, приятель! Какое удивительное взаимопонимание. Только тебе-то что за дело до всего этого? Говорить больше не хотелось. Минутная злость схлынула так же быстро, как появилась, и Карти почувствовал себя усталым и опустошённым. К чему продолжать это их вечное чёртово противостояние? Уйти — самый простой вариант из возможных, и разве неиствовавшая буря смогла бы ему помешать? Вот только… Какое ему, действительно, было дело до Элвиса, который играючи оставлял на руках и лицах противников алые рваные росчерки — и становился растерянным и притихшим, когда никто, кроме Карти, его не видел? До Элвиса, который никогда ничего не обещал — и всегда приходил на помощь. До того самого человека, с которым совсем недавно они обсуждали возможность совместного самоубийства — конечно же, не всерьёз, — и чью боль он никогда не чувствовал, как свою, отказывался принимать, потому что принять значило бы разделить. Преодолеть оставшийся полушаг оказалось труднее, чем гнаться вдоль платформы за отбывающим поездом. Он никогда не делал этого первым, а теперь обнял Элвиса — неуверенно, неловко, словно не до конца понимая, действительно ли это то, чего он хочет, впуская в душу, как в распахнувшееся окно, хрупкое и невесомое, в котором страшно признаваться даже самому себе. Обнял его, не верившего до конца, наверное, и понял, что Эл дрожит. И когда Элвис судорожно выдохнул ему в плечо и как-то совсем по-детски прижался к нему, так, что частый стук сердца стал отчётливее глухих раскатов за окном, Карти впервые по-настоящему почувствовал его тепло.***
Раз. Два. Три. Дождь отбивает по крышам дурацкий ритм. Карти просыпается от холода на рассвете. Чувство эфемерного, непрожитого умиротворения постепенно рассеивается, уступая место тревоге. Он закуривает у окна. На земле нет ни изломанных веток, ни оборванных проводов — ни единого напоминания о вчерашней буре. Асфальт блёкло мерцает в неясном свете, и капли, дрожа, монотонно срываются с карниза. Грозы не было. Только привычный дождь, от которого к полудню не останется и следа.