Безбожница

      Машина скорой помощи мчится в реанимацию, и моё тело, зафиксированное на трясущейся каталке, уже переживает клиническую смерть. Фельдшер бьёт меня по грудной клетке в отчаянной попытке почувствовать ритмичный стук сердца. Я наблюдаю за собой со стороны. Я призрак.       Я ждала этого момента. Я ждала своей смерти. Забавно, когда слышишь это от такой праведной женщины, как я. Да, это неправильно — желать смерти. Обрекать на страдания своих близких. Но я устала от жизни. Но не от веры, боже упаси! Я надеюсь, что Бог простит мне этот неприятный момент, и Святой Пётр отворит Райские Врата. О Боже, как я этого хочу! Я заслужила это за годы своих мучений.       Как же некрасиво выглядит умирающий человек. Моё лицо похоже на старое, изжеванное папье-маше, изрисованное тёмно-синими подтёками. Мои открытые глаза подчёркнуты тёмными отёками.       Фельдшер берёт в руки дефибрилляторы — эти знаменитые утюги из фильмов про докторов, где кричат — «разряд!». Он прислоняет их к моей грудной клетке, и электрический разряд подбрасывает моё тело вверх.       Ещё раз.       Мой забинтованный бок стал заливаться чёрной краской. Фельдшер матерится всеми матами, которые придумал наш могучий язык. Но я умираю, и мне всё равно. Пока, бренный мир.       Меня тянет вверх и в сторону от своего тела. В прямом смысле «тянет». Я оказываюсь над машиной скорой помощи, я видела это в фильмах — призраки умеют парить. Перед глазами проносятся суетные толпы людей и машины города. Проносится место аварии. Мой велосипед, превратившийся в бараний рог, и куча разбросанных продуктов. Сбивший меня мужчина перед машиной с помятым бампером. Этот мужчина чуть ли не рвёт на себе волосы, он объясняется перед инспектором.       Меня продолжает тянуть куда-то, но уже не вверх, а только в сторону. Я начинаю волноваться: в Рай ли меня тянут неведомые силы? Перебираю в голове все плохие поступки, которые совершила: украденные в детстве десять рублей из сумки любимой бабули, несоблюдение великого поста, секс до свадьбы, и многое, и многое, и многое. Если всё сложить, то получается приличный список, но я же замаливала грехи!       Меня продолжает тянуть куда-то в сторону. Я ускоряюсь. От скорости, серая панорама города сливается в толстые горизонтальные мазки кисти. Я покидаю город и вижу лес, который тоже смазывается, и разобрать всю эту зелень становится невозможно — так быстро я лечу. Я ускоряюсь настолько, что перестаю видеть вообще что-то. Перестаю видеть реальность.       Я ощутила твердь под ногами. Наконец-то полёт со скоростью света был завершён, и меня ждут Врата… но, я чувствую запах смерти и разложения, а хорошо осмотревшись, я понимаю, что тут не так, как обещали священнослужители. Тут темно и туманно. Лишь мост подо мной сияет ослепительным золотом, сотрясаемый сотнями тысяч ног. Вокруг люди всех возрастов и расовых принадлежностей, которые нескончаемым потоком двигаются вперед, все эти люди — мертвецы, и им нет конца. Они шепчутся, переговариваются и кричат на разных языках, формируя гнетущий гул сотен тысяч голосов, что пострашнее сотен работающих заводских цехов. Вдалеке едва различимо возвышаются две тёмные горы, на горах мелькают костры, четыре на одной, два — на другой. А что находится дальше гор, я не могу разобрать из-за тумана. Мне страшно, но ноги идут сами. Вся эта нескончаемая толпа, как стадо баранов, не сможет остановить свой поток, даже если захочет. Я чувствую их баранью волю всем естеством. Если я остановлюсь, меня понесут вперёд, хотя остановиться я не могу тоже.       «Видно, желающих попасть в Рай много» — первые мои предположения. Рядом идёт бородатый мужчина. На шее у него висит украшение, похожее на перевёрнутую букву «Т». Мужчина заливается гулким смехом, он кричит громче всех. Кричит на русском, так что я прислушиваюсь:       — Я же говорил! Я говорил, что Асатру единственно верное мировоззрение! Вы, глупцы, не верили, теперь я смеюсь вам в лицо, неверные! Борода мужчины покрыта паутинками застывшей слюны. Он заливается смехом, и пена изо рта, словно у бешеного, продолжает ручьями стекать вниз. Сначала я в смятении, но смятение быстро сменяется яростью.       — Простите, мужчина! — кричу я, пытаясь обратить на себя его внимание. Похоже, сработало. — Какое Асатру? Вы знаете, что такое ад? Если не одумаетесь, Вы туда попадёте, когда предстанете перед судом Бога нашего…       Мужчина, выслушав это, снова смеётся. Возмущению моему нет предела. Я жду, пока этот, прости господи, урод, заткнётся. Всё равно не перекричать.       — Как же ты ошибаешься, барышня, — наконец отвечает он, — мы уже идём в ад. Это Гьяллабру — мост, ведущий в Хельхейм. Я отказываюсь верить его словам, пока силуэты двух гор впереди не начинают проясняться. На горе с четырьмя кострами проясняются леса, которыми она покрыта. Нет, не леса — шерсть. А то, что я приняла за костры — четыре сверкающих во тьме глаза. Гора громко рычит, пропуская вибрации по мосту и телам людей. И по моему телу. Становится понятно, что это огромная собака.       — Это Гарм. — объясняет бородатый мужчина. Гарм открывает свою пасть и опускает нижнюю челюсть в бесконечный поток людей, что за километры впереди меня. Он водит нижней челюстью в разные стороны и я слышу крики тех, кому не посчастливилось оказаться впереди, даже через километры гула всеобщей толпы они проникают в ушные перепонки как иглы. Гарм, своей огромной пастью, словно ковшом, собрал несколько тысяч букашек. Эти букашки — люди, они вопят из полости собачьего рта, карабкаются по сотне огромных клыков — они маленькие чёрные точечки среди острых жёлтых скал. Гарм захлопывает пасть и, о боже, клыками перемалывает этих людей. Крик людей впереди собирается в огромную волну и, подхватываемый остальными, доходит с передних рядов до задних, где стою я.       — Гарм сожрал недостойных, — объясняет бородатый мужчина. — Не все имеют право пройти даже в Хельхейм, не то, что в Вальхаллу. Вторая гора становится великаншей с лицом, бледным как мел. Я заметила её только сейчас. Она протягивает руку и гладит Гарма. Во второй руке у неё копьё, что выше любого дерева, когда-либо росшего на Земле. Бородатый мужчина замечает мой прикованный к великанше взгляд и спешит со следующим объяснением:       — Это Модгуд, стражница ворот Хельхейма. Хозяйка Гарма.       Я в шоке. Я трепещу. Не могу выдавить из себя и слова. Какой Гарм, какой Хельхейм? Где белоснежные облака под ногами и Жемчужные Врата, ведущие в Рай?       Мне всё это снится.       Я оглядываюсь назад, а люди всё прибывают. За моей спиной идёт на убой несколько сотен новоприбывших.       Я хочу развернуться, убежать прочь, но ноги меня не слушаются, я могу идти лишь вперёд.       Мне всё это снится.       Мои руки сжимают серебряный крестик на шее, а губы начинают бормотать молитвы за спасение:       — Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его. Яко исчезает дым, да исчезнут…       Мужчина пристально смотрит на меня, а затем злорадствует, улыбаясь:       — Молишься? Ха! Бесполезно!       Я игнорирую его, продолжаю читать:       — Яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением...       — Не можешь поверить своим глазам? Ты и правда думала, что вера в Христа приведёт тебя к спасению? Всё это ложь и враньё! Ты поклонялась ложному мессии, теперь узри!       Он вновь взрывается громким хохотом и новые ручейки пены изо рта стекает по его бороде. Моё терпение заканчивается, и я прекращаю молитву. Рядом со мной идёт, прости господи, самый мерзкий человек, которого я когда-либо встречала. Но этот мерзкий человек… прав? Нет. Этого не может быть. Не может быть то, чему меня учили с детства, неправильным! Это Лукавый, он искушает меня.       — Этого не может быть, — говорю я. Стою на своём. Бородатый мужчина перестаёт смеяться, он сжимает своё свисающее с шеи украшение в виде перевёрнутой буквы «Т» и подносит к моему лицу. Это украшение — молот.       — Выбирать веру, — говорит он, — это как упражняться в метании молота, в надежде, что он угодит куда ты хочешь. Никогда не знаешь, попал ты куда нужно, или нет. Я попал. Знаешь, я даже сказать точно не мог, почему Асатру, Одинизм, но я чувствовал, моя рука с молотом была тверда перед броском…       Словно моя вера не была тверда.       —… И вот результат, — продолжает он, — мы идём по Гьялларбру, мосту, что над непроходимой рекой Гьёлль. Эх, жаль, что не в бою меня убили, так бы в Вальхаллу попал. Ну ничего, в Хельхейме я устроюсь. Места хорошие даже тут есть. Я ничего не отвечаю. Иду, понурив голову. Почему мир так несправедлив? Почему скандинавские поверья, придуманные где-то в медвежьем углу, оказались правдивее древней мировой веры, которой руководствуются миллиарды людей и сейчас? Может, этот мерзкий мужик, прости господи, прав?       Всё, чего я сейчас хочу — это оказаться в операционной. Вернуться к мирскому и всё обдумать. Я щипаю себя, кусаю, пытаюсь выколоть себе глаза и кричу. Боль настоящая. Если это сон, то слишком затянувшийся. Я вновь начинаю молиться, уже рефлекторно. Мужчина с бородой, видя это, продолжает смеяться. Этот, прости господи, выродок. Проходит ещё несколько мгновений, и мои ноги отрываются от земли, а челюсть мужчины с бородой отвисает. Глядя на меня, он начинает кричать:       — Тебе дали второй шанс! Не профукай его!       Я показываю ему совсем не христианский жест — средний палец, и меня несёт той же неизвестной силой обратно, против потока идущих в Хельхейм мертвецов. Всё было как в прошлый раз: я ускоряюсь и ускоряюсь, пока не теряю связь с реальностью. Слава богу, я спасена!

***

      Меня откачали. Я провела в реанимации несколько дней. Потом пролежала в травматологическом отделении полторы недели. Меня навещали мои муж и трое моих сыновей. Они приносили фрукты и желали скорого выздоровления. Ещё муж купил мне новый телефон (старый куда-то пропал после аварии), чтобы быть на связи. Это телефон из тех, которые без кнопок. Неудобный и непонятный. Это называется смартфон. Слава Богу, сыновья показали, как этим пользоваться.       Я радовалась им и спрашивала, как у них без меня дела. «Не очень» — честно отвечал муж. Время от времени он рассуждал о том, как засудит ублюдка, который меня сбил.       И сейчас он сидит у моей койки на стуле, а сыновья стоят рядом. В палате пахнет спиртом, фруктами и, прости господи, дерьмом — моя пожилая соседка по палате не в состоянии ходить, поэтому делает все свои дела в подгузники. Сейчас она спит, как убитая. Муж морщится и говорит старшему сыну позвать санитарку. Мой муж, мой сильный лысеющий медвежонок. Он берёт своей огромной, покрытой длинными вьющимися волосами рукой, грушу, трёт о футболку, натянутую на его могучее пузо. И разом откусывает половину от несчастного фрукта. Муж чавкает. По его мощной щетинистой челюсти стекает сок, капли падают на футболку. Сквозь мокрую ткань футболки просвечивает крестик. Муж, да и сыновья, стали выглядеть неряшливо пока я находилась в больнице. Мы так и находимся в палате, не проронив и слова за долгие минуты, нам не о чем поговорить. Если сыновья раньше расспрашивали о том, каково это попасть в аварию, то сейчас они просто стоят и глядят по сторонам, скучают.       Но я всё равно не рассказываю своей семье о том месте, в котором побывала, даже если бы это помогло оживить беседу. Затянувшегося молчание, нарушается звуками чавканья моего мужа. Проходит ещё какое-то время и, наконец, он встаёт, желает мне выздоровления, целует в щёку. Я чувствую запах свежей груши и нестиранной одежды. Муж направляется к выходу. Приходит старший сын и говорит, что санитарка не может подойти сейчас.       — Очень жаль, — говорит муж, — попрощайся с мамой.       Старший сын подходит, я целую его в щёку, и он вытирается рукавом.       — Пока, мама, — прощаются сыновья, и я их целую.       В палату входит женщина с яркими синими волосами и косухе-безрукавке. Она смотрит на мою уходящую семью, они смотрят на неё. Сыновья выходят, а муж останавливается рядом с женщиной, гипнотизирует её недовольным взглядом. Она гипнотизирует в ответ. Проходит несколько долгих мгновений, и он, всё ещё глядя на неё, бросает мне:       — Выздоравливай, дорогая.       И уходит.       Я смотрю на эту женщину. И узнаю не сразу, её внешность кардинально изменилась. Ну конечно же, это моя сестра — моя подколодная змея, прости господи.       — Привет, сеструня, — говорит она.       — Зачем пришла? — спрашиваю я.       Она засовывает руки в карманы своих узких джинсов. Плечи у сестры мясистые и рельефные, покрытые множеством пёстрых татуировок. Она упирается спиной в стену у дверного проёма.       — Я подумала, — говорит она, — что могу больше тебя не увидеть.       — Что же ты не пришла раньше?       — Да я только вчера узнала!       На её лице проскальзывает злость, она начинает жевать нижнюю губу. Я замечаю пожелтевший синяк под её глазом.       — Вчера? — я приподнимаюсь на своей койке, повреждённую почку пронзает боль, и моё лицо искажает злая гримаса. — Видимо, стоило попасть в аварию раньше, чтобы ты обо мне вспомнила. Сколько лет прошло?       Сестра какое-то время морщится от злости, ну, или от запаха дерьма, прости господи. Затем успокаивается и выглядит больше опечаленной, чем сердитой.       — Вы с мужем тоже не божьи одуванчики, — она слегка улыбнулась, — прости за неуместное сравнение. Вы могли и понять, что я другого пошива, не такая, как вы.       — Мы хотели помочь, а ты не слушала, — говорю я. Сестра качает головой. В этот раз она не рассердилась.       — Я тоже хотела тебе помочь, — говорит она.       Сестра достаёт из кармана косухи пёструю карточку и направляется ко мне. Её лицо переполнено жалостью. О боже, как меня бесит это её выражение лица.       — Значит, мы друг другу не помогли, — говорю я, ложусь на кровать и поворачиваюсь к стене, скрипя старыми пружинами.       Она подходит и кладёт карточку на тумбочку.       — Я оставлю это здесь, — говорит она, — мой номер телефона.       И уходит.       Пришла санитарка.       Я поворачиваюсь и смотрю на оставленную визитку. «НаСТОящая тату-кудесница: 8905…» — написано на визитке.       Лёжа в больнице, я думаю о загробном мире. Я верю, что это Бог шлёт новые испытания, что он показал мне ад. Ну не может древняя мировая вера быть неправильной! И всё же, чтобы убедиться наверняка, я открываю так называемый Гугул, и ввожу: «Скандинавская мифология». Перехожу по первому запросу и экран перекрывают рекламы средств для похудания. Кое-как пробравшись до нужного текста, я начинаю читать.       Как же смешно норвежцы рассказывали о сотворении мира! Наш мир, то есть Мидгард, создали три первых бога: Один, Вилли и Ве. Но что самое ужасное, они использовали как материал для сотворения — первого великана, которого им пришлось умертвить. Звали того великана Имир. Так и получилось, что почва — его плоть, скалы — его кости и зубы, моря — его кровь и пот, небосвод — его череп. Если верить всему этому, то Земля — это продукт хладнокровного убийства. Также я ищу информацию про Хельхейм и, к моему удивлению, некое сходство с тем местом имеется. Тот бородатый мужчина с поразительной точностью дал название золотого моста, по которому мы шли, а также имя огромного пса и великанши были такие же, как в интернете. Но боже, я отказываюсь верить, что какие-то варварские поверья разрушили мои догмы, которые со мной с детства.       Я закрываю браузер с богохульными вкладками и откладываю телефон. Я молюсь, чтобы Бог, МОЙ Бог, единый Бог, дал мне силы.