вертикаль

На острове Миньон снег падает вертикально. Там полнейшее безветрие, холод — и снег. Куда ни иди, везде снег и руины, проглядывающие из-под снега. Покинутые дома, разрушенные дорожки. Необъятная белая мгла. Холод кусает Луччи за пальцы, не спасает тонкая ткань перчаток. Тяжёлое пальто ещё сильнее вдавливает в сугробы, ноги вязнут. Луччи уходит дальше от побережья. Группа рассредоточена по острову, она сосредоточенно безмолвие разрушает. Безмолвие моря разрушают пушечные ядра, они ложатся в гладь моря, как в масло, бурлят волны, перекатываются, и удаляется пиратский корабль. Вице-адмирал Цуру пожелала продолжить преследование семьи Донкихот, а у Луччи не было ни полномочий, ни желания ей в этом препятствовать. Его цель в ином – фрукт Опе-опе но Ми, передача которого должна была состояться на этом острове. Официальная позиция Мирового Правительства такова: компетентности морского дозора может быть недостаточно для того, чтобы этот фрукт гарантированно не попал в руки преступников. Задание Луччи: найти фрукт Опе-Опе но Ми или его обладателя (в случае, если фрукт будет съеден – убить обладателя, дабы ускорить перерождение фрукта). Наконец Луччи находит дорожку, среди непроглядных снегов; следы волочения, грязь – Луччи аккуратно присаживается на корточки, пальцами проводит – на северо-запад. Руины встречаются всё чаще, ввысь вырастают. Во всех сводках этот остров фигурирует как база пиратской команды. Изо рта идёт пар. Луччи ненавидит Норт-Блю, потому что ненавидит холода; кажется, что ресницы покрываются инеем. Он щурится, по следу идёт (Джабура любит всласть позубаскалить: «Драный кот да по следу, ха, смех, да и только!»). Тащили что-то тяжёлое, тащили быстро: где-то щепки лежат, сбиты снеговые шапки с камней. Луччи уходит от побережья всё дальше, пока не натыкается на крупные алые пятна. Они лежат цепочкой, в целую дорожку складываются; мелкая крапь, алый снег, будто кто-то упал – и снова. И Луччи наконец видит — человек. Шесть огнестрельных ранений, потухшая сигарета в зубах. В воздухе железно пахнет, тяжело — кровь мешается со снегом и с не рассеявшимся табачным дымом. Человек тоже дышит тяжело — хриплый присвист, булькающий кашель. Луччи вспоминает все сводки, все личные досье, которые он получил вместе с заданием. Смотрит. Размазанный грим, – на алой помаде не видно алой крови, глаза закрыты. Дрожащие пальцы правой руки стиснуты в кулак. Луччи выучил все лица из толстых папок личных дел, он узнает любого. Донкихот Росинант. Луччи выпускает в воздух сигнальную ракету. *** Луччи не умеет _спасать_ людей — но он знает, как сохранить человеку жизнь. Он пытается остановить кровь, пока не пребудут остальные. Донкихот — единственная зацепка, ведущая к фрукту Опе-Опе, помимо его удравшего братца (дозорным, будь даже это чуть ли не великая Цуру не схватить Дофламинго, по крайней мере, сейчас). То короткое время, пока Луччи зажимает чужие раны кажется вечностью; чужая кровь пропитывает перчатки, он не чувствует рук, пальцы — как чужие. Луччи не умеет спасать людей — не обучен — но он пытается. Донкихот в полузабытье, в бреду шепчет: — Л-ло... спас... ите Ло... я не ... не м-мог-гу ... с-сейч-час ум-мереть, — слова на буквы распадаются, на слога. Дробятся, звуки удваиваются. Луччи коротко отвечает: — Заткнись. Луччи ненавидит холода, пальцы зябнут под мокрой тканью перчаток. Белый Донкихот лежит на белом снегу, и вокруг него — кровь. Луччи едва ощущает чужой пульс. И даже не вздыхает с облегчением, завидев форменные куртки. Он просто передаёт Донкихота другим дозорным и — уже потом — молча, наблюдает за тем, как над ним суетятся, пули извлекают. Кажется, Донкихот всё-таки будет жить. *** Корабль качает, они умудряются попасть в шторм. Луччи перерывает весь остров, верх с низом меняет местами, но так и не находит Опе-Опе. Цуру так же упускает Дофламинго. Это провал. Сильнейший фрукт — потерян из-за безалаберности Дозора. Единственное, что теперь ждёт Донкихота — это трибунал. Луччи сидит в каюте — единственной на весь корабль — и ждёт, пока он очнётся. Но на самом деле, конечно, Луччи читает книгу. Какую-то чушь о революционерах, баррикадах и несбывшихся мечтах, щедро приправленную ещё большей любовной чушью. Вроде ещё есть какой-то беглый каторжник, священник — Луччи не вникает в сюжет, просто пробегает глазами текст, который его ни капли не затрагивает. Размеренно дышит Донкихот. Луччи невыносимо скучно; штормовые волны бьются о борт, на палубе гам, переполох, канаты тянут, убирают паруса. Ещё немного, и они войдут в Калм Белт. Луччи скучно — но эту скуку он бы ни за что не променял на компанию кого-то из дозорных. Они все — глупы и импульсивны. Может, Цуру и не так глупа, но не менее импульсивна. Они все подвержены _эмоциям_, так называемому, зову сердца. Хромает дисциплина, слабое понятие субординации и, главное, — полнейшая некомпетентность. Они теряют пиратов, сильные дьявольские фрукты, своих солдат, они слабы. Луччи в тягость находиться с ними. Но куда он денется с корабля? *** Они плывут уже четыре дня, Донкихот приходит в себя на пятый. Он слабо шевелит рукой, стонет и морщится — Луччи за эти четыре дня настолько изучил его лицо, что даже не отрывает взгляда от книги. Уж лучше выдуманные революционеры, чем дозорные-неумёхи. Луччи вроде как даже начинает нравится книга, когда Донкихот пытается сесть. Наверное, он удивлён. Наверное, раздираем вопросами. Луччи морщится, кладёт палец между страниц, закрывает книгу и спрашивает: — Опе-опе но Ми. Что с ним стало? Донкихот молчит, часто моргает, его взгляд расфокусированно мечется — захватывает Луччи, перескакивает на дверь, потом снова. Молчание давит, конечно, не на Луччи, он терпеливо ждет ответа. Донкихот — молчит. Минута, две. Луччи понимает, что ответа не дождётся. Он встаёт, намереваясь оповестить вице-адмирала Цуру о том, что морской дозор всё-таки не лишился ещё одного олуха, и перед тем, как уйти, говорит: — Вам грозит трибунал за предательство. Подумайте над этим. Перед тем, как выйти из каюты, Луччи бросает короткий взгляд; ему кажется, что Донкихот слабо улыбается. Что за чушь, думает Луччи. Что за чушь. На следующий день он приходит вновь