Слышишь, это тепло не от моря

***

      Море небо пишет, в красках определенности не желает — полутонами пользуется, рамок четких рисунку не задает, перетекать с горизонта на песок белоснежный разрешает.       А песчинки бесчисленные только рады этому — в платья цветов заката поспешно переоделись, теперь одна на другую точно похожа не будет. С волнами, прибывающими, в плаванье далекое уплыть поскорее, от побережья родного, как от вечного огня спасение.       Силуэтами городов больших зачарованные, что судьбой предначертано им, узнавать не собираются. Против воли пойти, зубы сцепить, достаток в недостатках найти — вот, что впереди ждет, а они перспективы только сомнительные замечают и всем доказать намерены, что наоборот все.       «Мне повезет» — вселенной громадной песчинки твердят, шаг в пустоту ускоряя, через плечо на отстающих не оглядываются. Свободы запах вдохнуть нетерпеливо жаждят, здесь на берегу душно им, тесно, одинаковости лиц своих, как забвения вечного боятся, никого не напоминает?       Другие же песчинки от проблем билет на волну следующую покупают, от забот, навалившихся, скрыться пытаются, ответственность за жизнь свою, как в детстве хотят — н и к а к о й, чтобы взрослые себе дела забрали, беспечность оставили, и выдавали деньги, еду и одежду по первому требованию «детей» своих ненаглядных.       В волны стремятся, как в парк развлечений вечный, прыгать, плескаться — дитя пятилетние, на вид же лет 30. Только детство давно уже кончилось, очки розовые обратно требует вернуть, а песчинка за пазуху их прячет, головой мотает — мое, не отдам! никого не напоминает?       Человек каждый вроде и сам решает, куда пойти ему, чем в жизни заниматься, по-своему поступает, напролом голову расшибая, судьбу свою вершить в одиночестве гордом пытается, только так ли это? или рамки позволяемого уже давно, до рождения нашего, поставлены были? социумом, культурой, космосом?       Почему Тельцы терпеливые, Раки в себе замкнутые, а Близнецам благоприятный союз только с Водолеем светит? Как мозгоправ модель поведения выявляет, личность твою интровертную описывая, если ты сам решаешь с какой ноги тебе сегодня встать?       Чайки звезды неоновые на крыльях широких за собою с горизонта приносят, по небу, засыпающему, хаотично раскидывают.       Птица свободнее человека? Взмахнула, мазнула перьями по небу и нету, растворилась в воздухе соленом, морем пропитанном, но…       Разве птица от судьбы независима? Разве ветра попутного, потока восходящего не дожидается?

***

      Обнимает, крепко-крепко, из объятий выпускать, в ближайшую вечность не собирается, к груди широкой прижимая, носом трется, запаха любимого отголоски ищет, теперь и она пучиной сине-зеленой пахнуть стала, видимо у него запах переняла и общим их сделала, аура морская вокруг ореолом светлым на солнце, заходящем, отливает.       На колени к себе ненавязчиво тянет, кольцо рук вокруг талии ее тонкой смыкает, греет теплом своим, ночь на исходные позиции заходит, а она так и не смогла привыкнуть к прохладе воды вечерней.       Поцелуй невесомый в макушку, а губы убирать хоть ненадолго с кожи ее фарфоровой, никак научиться не может — кажется, задерживает их на мгновенье, а когда от эйфории, плавящей, в себя приходит, оказывается, что день целый прошел, а они так и стоят молча, как птенцы замерзающие, к друг другу отчаянно прижимаются.       Холодно ему без света ее белоснежного, других слепящего вспышками софитов, а его изнутри греющего — еще ближе, еще плотнее сливаться с ней хочет. Постоянно.       Собственнический инстинкт пороги все возможные перешагнул, на новый уровень вышел — никого на расстоянии 2 метров к девочке своей не подпускает, а если и уговорит его с подругой поздороваться, в щечку поцеловаться, то за руку ее держать — условие обязательное, так и обнимается теперь одной, левой, а приятельницы улыбаются понимающе в ответ, смущенно глаза отводят — так повезти в любви — удача, судьбой преподнесенная.       А она подарку своему цену очень хорошо осознает и как за соломинку спасательную, за него держится, руки вокруг шеи длинной покрепче обвивает — «Мой Максим» на весь мир кричать готова, а он в ответ лишь улыбается, к губам, сладко манящим, тянется — теперь, когда дружбы оковы навсегда разбиты, можно любовь свою напрямую показывать, не прибегая к помощи слов многозначных и намеков туманных.       Ничуть не противится заботы его, такой чрезмерной, в губы родные смеется заразительно, между поцелуями мокрыми дыхание переводя, голову слегка отклонив, лицо его до боли знакомое любимое изучает, с завязанными глазами, родинки все до одной могла бы нежно пальчиком на коже шершавой пересчитать.       Попутно замечая, что вновь в глазах противоположных тонуть душа ее собирается, копной непослушной встряхивает, мысли навязчиво-сладкие нехотя отгоняет и спрашивает наконец вопрос, ею излюбленный:       — Анисимов, тебе печати в паспорте мало? — нарочно фамилию его произносит, чтоб взгляд, бессовестно пожирающий, в глаза ее хоть на секунду вернуть.       За сменой выражения лица с легкой усмешкой наблюдает и хохочет тепло, до звездочек в зрачках зеленющих, ведь знает, что в секунду следующую будет — такое из раза в раз повторяется: губу нижнюю обиженно оттопыривает, нахохливается весь, расстраивается наигранно — ситуация со стороны комичная выходит.        — Нуууууу, Максииииим, сколько раз я тебе объясняла? Ну, не могу фамилию поменять, с Фадеевым миллион раз говорила, нельзя, образ сценический, люди Кошелевой знают, он меня из лейбла скоро выгонит за вопросы твои провокационные.       Но может я уговорю его и сделаю тогда двойную фамилию, чтобы и тебе спокойнее, и для поклонников не странно.       Успокаивается вроде, оттаивает, улыбаться широко лучам ее начинает, ладони мягкие все ниже изучать идут, у них всегда все, как в первый раз, сначала трепетно, осторожно, будто убеждаясь, что на самом деле в руках друг друга держат, затем настойчивее, сильнее, темп ускоряя, словно потерять боятся.       Он в омут глаз ее с головой бросается, слова, одним им понятные, на ухо ей сладко нашептывает, страсть всепоглащающая накатывает — остатки выдержки пожирает, все жестче под себя подминает, а она глаза безрассудно закатывает, еще ближе, еще сильнее.       На утро отметины, в порывах особенно забвенных, на бедрах хрупких ее замечая, целовать бросается, прощения просит, что боль ей причинил, принцессу свою хрупкую обидел, а она смотрит непонимающе, в волосах блондинистых пальцы путает и размышляет, как человек любимый больно сделать может? Не знает.       Опять его утешает, в ключицы, щетину, куда дотянется — губами мажет, говорит, что страшного ничего не произошло, ей же приятно, хорошо с ним было, а он вновь верит, потому что искренность в глазах изумрудных читает.       — Крииииис, — томно, горячо, страстно в шею ей выдыхает, поспешно воздуха в легкие набрать пытается — напрасно, любовь разум туманит и когда уже нависает над ней, от границ последних поспешно избавляясь, на секунду взгляд, возбужденный, осмысленным делает — кольцо на пальце безымянном для меня ничего не значит, я все равно любить тебя буду, — привирает слегка, но давить в этом вопросе не хочет, знает, работа для нее важна очень, но в тайне все равно надеется, что фамилию одну на двоих в ближайшем будущем разделят.

***

      На пледе зеленом лежат, к друг другу, до миллиметров последних, прижимаются, светодиоды звезд, восходящих, неспешно считают, пальцы переплетая, шум прибоя ночного кожей бледной впитывают, луна светом золотым млечный путь на небе неспешно раскладывает, спешить некуда, день следующий не скоро настанет.       — А помнишь свадьбу нашу? — голову к ней поворачивает, в висок поцелуй с выдохом оставляет, на макушке носом гнездо вить, для жильцов неведомых, начинает.       — Такое разве забудешь? — ласково плечи его оглаживает, кота своего по шерсти причесывает — улыбаться довольно начинает, спинку подставляет, — я вообще до сих пор удивляюсь, как прошло все так гладко…       — Ты на что, мартышка, намекаешь? — с усмешкой опережает, лицо удивленное делает, о чем речь будто бы не понимает, — ну, подумаешь, костюм, до блеска отглаженный, дома забыл, ну подумаешь, на роспись с опозданием в 15 минут заявились, ну… — косяки все перечислить до конца не успевает, собеседник, его ненаглядный, перебивает возмущенно.       — Максим! На церемонию мы не вместе опаздывали, я вообще-то вовремя была готова, это ты на место встречи на мотоцикле Трущева летел, а ты даже ездить не умеешь! или подожди, он все-таки научил?       В комбинезоне своем примчался, а костюм мы между прочим полгода выбирали, по всей Москве носились: этот тебе не идет, этот стремный очень, этот не в тон, этот на фотографиях будет плохо смотреться, этот под настроение твое не подойдет — чьи слова?       Прав Сережа был, говорил мне подумать, прежде чем кольцами с тобой бежать обмениваться — гундишь слишком много, жизнь семейная занудной будет, — не злится совсем, не обижается, понимает, что не переделаешь оболтуса этого, она именно таким полюбила, а он все равно старается лучше быть, ради нее душу свою многострадальную подчистить, даже дымить меньше стал — теперь ею без остановки курит, она не против.       Просто так хотелось королевой бала себя ощутить, но отрицать не может, что даже, когда, запыхавшийся, в наряде своем, таком под ситуацию не подходящем, рядом стоял и вечную клятву на вопрос традиционный без замедления произнес, она себя чувствовала самой счастливой принцессой на свете.       Его принцессой. Теперь дружба их узаконена, узами брака навечно скреплена.       — Крииииис, ты чего? Вроде высказать мне что-то по поводу твоего самого счастливого дня в жизни собиралась и внезапно во все 32 расплываешься, на вопросы мои не реагируешь, — смотрит на нее озабоченно, ко лбу губами тянется, температуру проверяет? Необычно очень, что девчонка его спор их несерьезный сама прекратила и взгляд рассеянным стал, довольная на коленях у него сидит — ситуацию вокруг совершенно не воспринимает.       — А…что? — думает тягуче, что же произошло? Лоб смешно хмурит, складочку единственную заметной делает, — Максиииим! Не смешно все это! Я, как только увидела тебя, чуть со стыда не померла! Это ж надо было…       — Ну, ну, ну, не горячись! Я тотчас взгляд твой восторженно-влюбленный заметил, когда на руках из ЗАГСа выносил, — и чтобы сразу пресечь все возможные попытки ее отнекивания, на манеру: это солнце блики дало или еще лучше — у меня просто в глаз что-то попало, вот я и прослезилась, слова возмущенные поцелуем перебивает и подождав пока пульс, бешено учашенный, звуки внешние перекрывать хоть чуть-чуть перестанет, о моментах действительно приятных напоминает, — А помнишь, какой Ронни сюрприз нам приготовила с остальными ребятами? — и это работает.       — О да! Это было так мило! Её 0 песня на фоне видео про нас с тобой и подтанцовка «Лебединое озеро» Никиты, Хабиба и Олега на заднем плане — так трогательно и смешно одновременно, — носом в рубашку его фланелевую утыкается, приятные воспоминания в голове картинками яркими всплывают, — а помнишь… — и падать вместе с ним в прошлое начинает, дни минулые припоминая, смехом обворожительным вечер прибрежный разбавляют.

***

      — Мартышка, ты замерзла что ли? Почему руки такие холодные? — если бы одним словом любовь его описать можно было, «забота» как нельзя лучше бы подошло.       — Так согрей меня, — и щеки сразу гореть начинают, не слишком ли похотливо произнесла фразу, такую безобидную на первый взгляд?       А он кричать готов, о том что слишком. Все никак удивляться не перестает, как малышка его, на людях такой светлый ребенок, с ним совсем другой делается —       Языком губы, обветренные, облизывает так, что от желания чуть ли не скулить начинает, фразы ему такие, как бы невзначай бросает, что не знает, куда деть себя, только бы не накинуться при всех, хотя и уверен, что она бы совсем не против была.       Планеты его, теперь постоянно взрывающиеся, даже восстанавливаться не пытаются, знают уже — через секунду новый прогремит.       Просьбу поспешно выполняет, поцелуи длинные углублять начинает, души ее осторожно касается и сильнее руками нетерпеливыми обхватывает.       На него сверху усаживается и пальчиками тонкими пуговицы расстегивать начинает, аккуратно так, сосредоточено, не забыла еще, как в прошлый раз, когда после не обнаружил на своей рубашке половину из них, подкалывал еще неделю по поводу нетерпеливости ее.       Чайки кричат, окрестности прибрежные дугой полета огибая, крыльями сильными воздух рассекают, перьями изящными звезды на прощание трогают и в даль, последними лучами догорающую, незаметно ускользают.       От судьбы независимость доказать не пытаются, на самотек все пускают, может так правильнее?