***
Возможно, именно по этой причине он так легко пожертвовал Мерси. Она была слишком преданной, слишком ответственной, слишком доброй к нему. Иногда Лютору кажется, что посвяти он её в свои планы относительно её дальнейшей судьбы, она бы сама с радостью согласилась. Вошла бы в этот чёртов зал в своём аккуратненьком костюмчике, выгодно подчеркивающим её ладную фигуру и умерла бы там с этой невыносимо ослепительной улыбкой на лице.***
Супермен. Кал Эл. Кларк Джозеф Кент. Суррогат Бога на земле. Но Лекс ненавидит Супермена не за это. Он ненавидит за то, что тот считает себя настоящим. Думает, что сможет спасти всех, хотя в то время, как он снимает очередного котёнка с дерева, где-то гибнут сотни людей из-за политических конфликтов, из-за неудачных слов, из-за, чёрт дери, даже одного неудачного движения. Как вообще Бог решает кому стоит помочь? Почему он решил, что его отец, который никогда не боялся испачкать руки в чём-то ужасном, достоин блестящей карьеры, огромного особняка, хорошей репутации и красавицы-жены, в то время, как ни в чём неповинный тогда Лекс заслужил лишь несчётное количество побоев и, в лучшем случае, равнодушия с его стороны? Если Бог не может помочь всем, то он не имеет права на существование. Бог, для Лекса теперь, суррогат надежды для слабых людей. Супермен суррогат Бога. Что же может быть страшнее суррогата самого суррогата? Лоис Лейн. Подружка Супермена и, по совместительству, репортер в Daily Planet. Стоит признать, он иногда почитывал её статьи. Некоторые даже перечитывал. Не из-за её писательского мастерства, всё написанное оставляло его равнодушным. Он пытался разглядеть через строки самого автора, пытался понять, что она из себя представляет, раз привлекла самого «Бога», который оставался глух ко всем его мольбам в детстве. Какое из её качеств отсутствовало в нём и делало его таким далеким от божества?***
Психбольница не слишком нравится Лютору. Не из-за частых побоев, утомительных врачей с их шаблонными вопросами и поверхностным анализом и подобного. Просто здесь все люди кажутся ему такими настоящими: алчными, злыми, безумными, готовыми разорвать друг другу глотку за один лишь косой взгляд. Если на воле он презирал всё фальшивое окружение и снисходительно принимал его, то жизнь в своём подлинном обличии вызывает у него лишь тошноту и утомление. Поэтому его несказанно радует появление Лоис Лейн. Он никогда не стал бы с ней общаться, если бы не сложившиеся обстоятельства. Если подумать, формально он вообще пытался убить её, скинув с того здания. Но «Бог», конечно же, опять решил спасти, по сути, не того человека. Как бы там ни было, от реальной жизни Лютора уже мутит, а Лейн единственное, что связывает его с прошлым суррогатным миром. Всё же эти встречи доставляют ему подлинное удовольствие. Её формальная сдержанность вместо попыток впиться ему в лицо, вежливые вопросы вместо проклятий и пожеланий смерти. Она напоминает ему его мать, которая втайне неприязненно смотрела на мужа после очередно рукоприкладства в сторону сына, но при этом всегда молчала, всегда улыбалась, когда он после этого брал её за руку, властно, грубо, и отводил наверх. Всё это настолько напоминает ему детство, что он чувствует какое-то мазахистское наслаждение всего лишь от одного её выражения лица, и даже немного жалеет, что не сможет дать ответа на её вопрос. Как ни крути, побег переносить нельзя, да и, если честно, отвечать ей нет никакого желания или смысла.***
Побег протекает достаточно легко. Возвращение в привычный ему мир даётся ещё легче. Та же наёмная охрана, тот же не самый скромный образ жизни, разве что камер он теперь старательно избегает, да и в кабинет отца в их особняке вход ему пока закрыт. Но какого-то чёрта, его одним не самым прекрасным днём тянет на могилу Супермена. Видимо, в ней он пытается найти суррогат того изощренного наслаждения и мучения, которые получал в кабинете: осознание того, что два создания, которые должны были ему любить и поддерживать его, но не сделали это, теперь мертвы благодаря ему, здорово поднимает настроение. Некоторые суррогаты невозможно забыть. То, что он встретил её здесь, было слишком предсказуемо. То, что сделала она, было далеко не предсказуемым. Её эмоции слишком настоящие и это застает его врасплох похлеще, чем её ручка, летящая ему прямо в лицо, хотя ему и удаётся вовремя увернуться. Он не помнит, как они оказались на земле, возможно, она его ударила, а он в ответ потянул её на себя и повалил их обоих на землю. Он не знает, чья эта кровь на них, его или её, и что стало причиной: удар или падение на землю. Он уверен, что даже одними своими эмоциями она могла бы убить его прямо на месте и именно с ними он сейчас борется. С искренней ненавистью и яростью, которые шипят на его коленях, пытаясь убить его или же, в худшем случае, оставить калекой. Её эмоции настолько неподдельны, настолько искренни, что в какой-то момент хочется подыграть ей, расслабить собственные руки, удерживающие её, дать успокоение истерзанной душе. Но только эта благородная мысль посещает его не столь благородную голову, как Лейн обмякает и он чувствует нечто влажное на своей рубашке. Слёзы… Она утыкается ему в шею, заставляя вздрогнуть в ожидании попытки укусить. Но нет, она действительно просто плачет. Так сильно, будто пытается своими же слезами отстирать его безнадёжно испорченную рубашку. В объятиях того, кто разрушил её жизнь. И в этом столько искренности, столько настоящего, которое не заставляет его чувствовать дурноту, что он невольно обнимает её в ответ. Лютор хоть никогда и не был Дон-Жуаном, монахом его назвать тоже было достаточно неправильно. Мимолётные связи случались, но заканчивались обычно весьма краткосрочно, иногда даже на следующее утро. Он мог понять мотивы тех, кого толкало к нему в объятия, но, когда на следующий день после пробуждения, Лоис Лейн забралась к нему на колени и потянулась к нему то ли за поцелуем, то ли за объятием, он опешил. Настолько сильно, что даже пропустил момент, когда она стянула с него испачканную кровью рубашку. Всё, что происходит между ними потом не поддаётся никакому описанию. Он внимательно всматривается в её глаза и пытается найти в них ответ, но видит в них что-то другое, что-то, что заставляет дыхание сбиться, а сердце пропустить удар. Возможно, для неё он является суррогатом Супермена, но то, что он получает от неё, заставляет закрыть на это глаза и просто впитывать то искреннее нечто, хоть оно и предназначалось не для него.***
Они встречаются достаточно часто и Лютор искренне не знает, кому это нужно больше: ему и ей. Лоис никогда теперь с ним не разговаривает, хотя он и уверен, что им есть о чём поговорить: о поэзии поэтов американского романтизма, о голодающих детях в Африке, о смерти Супермена, о том, что происходит с ними и между ними прямо сейчас. Возможно, её примитивные рассуждения даже бы не взбесили его (судя по её статьям), но они оба молчат. Иногда они просто лежат рядом, не произнеся ни одного слова, но ему, на удивление, комфортно. Лютор представляет себя своим отцом, а Супермена собой. Если бы Лютор старший убил своего сына, чтобы сделала его мать? Возможно, поплакала бы полчаса, не больше, чтобы не злить вспыльчивого мужа, потом улыбнулась бы ему своей затравленной улыбкой и через год-два родила бы нового наследника, чтобы позже также безмолвно наблюдать за повторением истории с рукоприкладством. А ведь Бог заботился о ней тоже, ведь на неё руку никогда не поднимали, она жила в роскоши и безопасности за спиной влиятельного мужа. Лейн похожа на его мать, ведь она лежит рядом с ним после всего, что он наделал, не сопротивляется, когда он нависает над ней, наоборот отчаянно прижимается, будто желая растворится в нём. Возможно, для Лютора Лейн является суррогатом матери и он пытается получить от неё ту любовь, которой всегда был лишён по вине отца.***
Плацебо. Он для неё плацебо — вера в то, что Бог любит прощающих и вознаграждает их за смиренность. И Лейн с удовольствием принимает это лже-лекартсво, ожидая окончания своих мучений. Эта мысль осеняет его, когда она по ошибке целует его в щёку, когда он подаёт ей забытую сумку. Эта мысль преследует его по мере того, как он продолжает наблюдать за ней во время их встреч. «Плацебо может немного облегчить страдания пациента, уменьшить боль или тошноту, но в целом применение плацебо не может изменить течение болезни, поэтому терапевтическая ценность эффекта плацебо в медицине, по современным научным представлениям, крайне мала, » — гласят медицинские справочники и Лютор с каким-то болезненным предвкушением ждёт, когда Лейн поймет, что лекарство — пустышка, когда «болезнь» убьёт её, когда она и весь её пыл действительно развеются.***
Он бы никогда не сделал ей предложение, если бы не обстоятельства. «Болезнь» не убивает Лейн, что заставляет Лютора усомниться в её наличии. Что, в свою очередь, заставляет по-идиотски решить, что у него есть шанс: они с ней создадут свой мир, наподобие тому, в котором он жил прежде, в котором ему было очень плохо, но после его потери стало ещё хуже. Ведь он, как его горячо презираемый отец, уже давно перешёл границу всего морального, а Лейн, как его матери, не занимать смирения. Они могут жить вместе, разделяя взаимную ненависть, что сближает больше чем любовь. Лейн не похожа на его мать и из них двоих болен только он, осознаёт Лекс, когда она хлопает дверью в последий раз. Лютор убеждается в очередной раз — все суррогаты это грех.***
После новости о возвращении Супермена, на лице Лютора расползается блаженная улыбка. Он продолжит свой крестовый поход, и в этот раз получит от Бога ответы на все свои вопросы, и лишь тогда убьёт его. На глаза Лютору попадает статья Лоис Лейн о героях, которая вызывает у него нервную улыбку. Возможно, ему стоило убить её сразу же после их «разрыва». Заминировать её дом, подослать к ней убийц, отравить её — всё, что угодно, но Лютор внезапно осознает, что не желает её смерти. Впрочем, как и не желает её больше когда-либо видеть, хоть, в силу последних событий, это будет неизбежно. Наверное, это самые благие намерения, которые он когда-либо питал по отношению к кому-то. Иногда он очень скучает по тем временам, что они разделяли, о том особенном мирке, что они создали вместе, но от них ему остаются только воспоминания и Лютор не против. Лекс Лютор вынужден признать — некоторые суррогаты невозможно забыть.