* * *
Он открывает глаза, неестественно быстрым ото сна движением принимая полусидячее положение. Голова нестерпимо гудела, когда он тыльной частью ладоней тёр свои глаза до крови, отчаянно пытаясь вырвать кусочки темноты и заполнить ими пространство с мелькающими изображениями предательской рожи. И как ему вообще могло присниться нечто подобное? Воспоминание, приправленное остротой разыгравшегося воображения. — Полнейший идиоти… Он не договаривает, когда поднимает голову и с гулким ритмом крови в висках осознаёт, что находится в центре всеобщего внимания. Глаза мимолетно угадывают в окружающей обстановке интерьер штаб-квартиры Красного Клана — бара «Хомра», а в его содержании — некоторых членов названной организации. Ята долго молчит, неспешно исследуя каждый глаз, раздражительно сверкающий в его сторону. От Кусанаги за барной стойкой, тщательно протирающего тряпкой бокал, до Рикио и Анны за соседним столиком перед огромной бумажной картой территории и окрестностей этого города. И только Эрик сидел у бара спиной к нему, шумно высасывая сквозь трубочку свой полупрозрачный коктейль с ингредиентами, подозрительно напоминающими собачий корм. Ята стискивает зубы и прочищает горло: — Чё вылупились? Кусанаги по-лисьему ухмыльнулся, Камомото сдержанно хохотнул, а Анна скромно отвела взгляд. — Меня, что ли, обсуждали? — Не совсем. — уклончиво ответил Изумо, анализируя бокал на отсутствие пятен. Ята нахмурился, поднимаясь с диванчика, и поплёлся к барной стойке за чем-нибудь съестным: — И что это значит? Кусанаги подавил очередную улыбку, между делом переглянувшись с Рикио за одним из столиков в зале, резко почерневшем из-за недостатка солнечного света снаружи. — Уже простили друг другу прошлые обиды? — Ха? Прошлые чего? О ком ты говоришь? — О старом-добром друге. О ком же ещё? Ята криво уселся на высокий стул в результате услышанного от Изумо, вцепившись в него округлившимися глазами. Ему послышалось? Они же не о… Не может этого быть. — Д-друге?… Чёё? — он вскочил на ноги, нежелательно обнажая уязвимость таким предсказуемым ходом гнева. Где-то со стороны спины Рикио весело хохотнул. — Ты повторял имя Сарухико во сне. Вот мы и решили, что у тебя с ним, типа, свиданка. Ну... друзья же ходят на свиданку? Ята вскочил с места прежде, чем успел предотвратить результат своего исключительно необдуманного эмоционального побуждения, подлетая к Рикио и жёстко хватая его за грудки, из-за чего крупной туши Камамото пришлось покорно подняться вслед за давлением. — Ещё раз… ты назовёшь обезьяну моим другом… — Угомонитесь. Голос по мановению волшебного жезла притупил ярость Мисаки с характерным треском убавляющего шипения. А пламя, ринувшееся метким клинком и вспыхнувшее между парнями, заставило послушно ослабить хватку и, вопреки желанию размять кулаки, немедленно отпустить Рикио, судя по выражению лица которого, тот явно успел пожалеть о том, что заговорил вслух на тему, действующую на Яту, как на боевого быка — ярко-красная мулета в руках тореадора. Паренёк все ещё мерил взглядом Камамото, но не решался закончить начатое и, как следует, вломить этому придурку в качестве практического урока на светлое будущее. — Я не против, если вы, оба дурака, выбьете из друг друга всю дурь. — Кусанаги говорил спокойно, не отвлекаясь от своих повседневных дел за стойкой, — При условии, что это будет происходить за пределами территории бара и желательно вне поля моего зрения. Ята бесшумно сглотнул, смягчив выражение лица и наблюдая как пламя, посланное Изумо, бесследно растворяется прямо в воздухе. Молча приняв всю весомость резонного вмешательства Кусанаги, Ята вернулся к барной стойке и поудобнее устроился на высоком стуле. Слова Камамото не шли из головы, однако, повреди они ценный антиквариат этого бара, Кусанаги, не думая, лишил бы их жизни, не оставив ни крови, ни костей, ни пепла; а вот мебели устроив должную прощальную церемонию с учетом всех тонкостей многовековой традиции. Вздохнув, парень многозначительно воззрился на второго человека в Клане, который заметил его взгляд не сразу, в ущерб нетерпеливости проголодавшегося Мисаки: — Кофе и мэромпан с клубничным сиропом? Желудок заурчал. Потребность в завтраке, пусть и позднем, болезненными ощущениями опустилась на вакуум, когда глаза блеснули на точное предположение Кусанаги-сана. — Что ж… — протянул Изумо, присев на корточки и спрятавшись за стойкой. Ята нахмурился, вытягивая шею, когда Кусанаги вынырнул из-за преграды и протянул Мисаки блокнотный лист. — Ах да, добавь масло двадцать четвертым пунктом. Ята уставился на аккуратно заполненный лист бумаги, мысленно пробегая по указанным в нём циферкам и названиям бессчетного множества определенных продуктов. Поднимая голову, он демонстративно выразил абсолютное замешательство с очевидными признаками острого возмущения. — Я тебе не мальчик на побегушках! — недовольно воскликнул Мисаки, — Пусть вон Камамото чешет. Этот бесполезный только и делает, что штаны в баре просиживает. — Эй! — обиженно отозвался Рикио. Кусанаги отложил бокал и посмотрел на Мисаки. Да таким взглядом, что паренька насквозь прошило, а температура в помещении заметно повысилась, выдавливая бусинки пота на каждом участке уплотнившегося тела. Ята цыкнул. Недовольство с его лица не спало, когда он убрал лист в задний карман своих брюк и без энтузиазма поплёлся к выходу. — Я иду, не потому что ты приказал. — заметил Мисаки на пути к двери, — А потому что сам так решил. — Конечно-конечно, Ята-чан. — в голосе Кусанаги проскочил раздражительный оттенок полуулыбки. Мисаки на ходу подхватил служивший верой и правдой скейт и с сопровождающим открытие двери звоном колокольчика вышел на свежий воздух. Приятный холодный ветерок омыл его легкие и прояснил зудящую не только мыслями, но и неприятным постукиванием голову, которым ознаменовалось его тревожное пробуждением десятью минутами ранее. Вместе с болезненными ощущениями возвратились и мысли о странном кошмаре, который больше походил на сон-воспоминание, если бы не то, что побудило его проснуться. Сарухико, не колеблясь, вонзил лезвие кинжала в место татуировки Красного Клана, и что самое необычное, его взгляд был тем самым взглядом, который Мисаки хорошо запомнил со дня объявления его намерения о чём-то близком к самовольной отлучке. Неужели его потребность разорвать все связи с Хомрой и покинуть Клан была настолько велика, что он без колебания убил бы себя для осуществления этого лишенного достоинства замысла?..* * *
Ята мчал по дороге, увеличивая скорость правой ногой и умело маневрируя меж препятствиями. Невзирая на понимание тщетности подобных мыслей, паренёк всё думал о человеке, о котором не должен был, в том ключе, которое считалось недопустимым. Прошло уже больше года, и этого было вполне достаточно, чтобы забыть, стереть и двигаться дальше, но то, что связывало этих двоих, было не так-то просто оставить в прошлом. Тц, чёртов Сарухико, чтоб тебя!.. Парень поднял свою голову и едва не навернулся на ровном месте, вовремя притормозив и остановившись на середине непривычно тихой безлюдной улочки. Кирпичное здание, тёмно-серое с отколупывающейся краской, невысокое и опоясанное громоздким ограждением. Обрушившийся на эту часть города дождь создавал атмосферу чего-то таинственного, жутковатого и болезненно ностальгического. Ята помнил это место. Сомнительное подобие мотеля на окраине Шизуме, с минимальным скоплением автомобилей на парковке и долговязым администратором, дремлющим на рабочем месте под монотонный голосок симпатичной телеведущей прогноза погоды. Как он здесь оказался? Мисаки надавил на одну часть доски носком кеда и, ловко перехватив скейт, пристроил его подмышкой, съежившись от ледяных паров буйствующего ливня. Наверняка тот тип за стойкой у телевизора, проглядывающийся из-за окна одноэтажного кирпичного строения, не будет против, если я войду и осмотрюсь тут немного. Проскочив ворота, парень шёл медленно, осматриваясь по сторонам и всеми силами игнорируя ту зудящую боль с невыносимой отдачей по косточкам ребер. Двести восем... нет, четырнадцать. Двести четырнадцать. То было номером комнаты, в которой они остановились в прошлый раз по инициативе Фушими. С того злополучного дня прошло уже несколько лет. Парни, не скрепленные узами обязательств перед Королями, были предоставлены не обременяющему знанием и, в некотором смысле, милосердному неведению. Лучшие друзья до самой смерти. Лучшие друзья, поклявшиеся отыскать друг друга на обратной стороне, а иначе всё потеряет смысл. То были дни беззаботной юности: средняя школа и вечерние часы за общением, прогулкой и бесчисленной грудой видеоигр. Сарухико был угрюмым и замкнутым мальчиком, придавленным тяжестью личных проблем, а Ята в его жизни — нежелательным, по некоторым обстоятельствам, исключением, кого он подпустил рискованно близко; единственным человеком, кто не только понимал его, но и делал всё возможное и больше, чтобы помочь и разделить непомерную тяжесть на детских плечах Фушими. Теперь, поднимаясь на второй этаж по скрипящей лестнице, Мисаки останавливается у двери с табличкой необходимого ему номера. Он не понимал, зачем пришёл сюда, почему ноги отвели его в место, погребенное под руинами чёрно-белого прошлого, но теперь стоял под дождём и неуверенно тянулся к закрытой двери. Как в прошлый раз, когда он тащил на собственном плече выжатое хрупкое тело Сару, вваливаясь вместе с ним в невзрачную комнатёнку. Тогда было темно, но Мисаки отчетливо запомнил следы крови, впитавшейся в коврик, от колотой раны на боку Сарухико. Дверь открывается. Ята подпрыгивает, а доска с грохотом вываливается из рук на пол: — Твою ж… На пороге стоял Сарухико, он не выражал ни удивление, ни, уж тем более, какие бы то ни было доподлинные эмоции. Мисаки слышал своё собственное ускоренное сердцебиение в груди, неуклюже подняв доску и тупо уставившись на возникший в двери фантом. Сарухико оглянулся по сторонам так, словно искал родителей ребенка, потерявшегося в людном потоке торгового центра: — Ты какого здесь забыл, недоумок? Мисаки и не думал, что это происходит с ним взаправду. Сон? Галлюцинации? Вероятно, приштопался на полной скорости о фонарный столб и отрубился на месте. Сарухико вздохнул. Он выглядел удивительно по-домашнему: белая футболка, мешковатая для такого сухощавого тела, серые штаны на шнурках и голые ступни. Всё это нежелательно напомнило ему о тех временах, когда они жили вдвоем в их уютной квартирке. — Я уж и забыл незавидную скорость твоего мыслительного процесса. Ята вглядывается в Сару, засунув руки в карманы толстовки с капюшоном и пытается убедить себя, что это действительно он — не проекция тяжелых воспоминаний о минувших годах. — Чёрт с тобой. — сдался Фушими, развернулся и предпринял попытку закрыть дверь. Мисаки резко дёрнулся вперед и выстрелил ногой в образовавшееся пространство между проемом и дверью. Сознание прояснилось, чувства вернулись, а вместе с ними и отвратительное ощущение тяжести дождя, впитавшегося в каждую нитку его одежды. — Я войду. — наконец, произнес Мисаки, нахмурившись, и ловко нырнул под руку Фушими. Всё так, как он запомнил с прошлого раза. Простое однокомнатное помещение с диванчиком посередине и допотопным телевизором напротив. Свет не горел, было прохладно — не так, как снаружи, и это успокаивало. Мысли в голове вращались с бешеной скоростью, выталкивая друг друга и заменяясь очередным требованием заполучить ответ, которого не было. Ята пристроил скейт у стены и неспешно прошел внутрь комнаты. — Почему ты здесь? — его голос звучал тихо, но Сару его услышит. Когда паренёк поверхностно осмотрел стены с безвкусными от повышенной влажности пожелтевшими обоями, он повернулся к старому другу и, превозмогая былую робость, цепко изучил лицо Сарухико, отмечая его худобу, залегшие под глазами черные тени и неестественную бледность тонкой кожи. — Ты меня спрашиваешь? — Фушими отвел взгляд и прошел вслед за Мисаки, но остановился и сел на диванчик. Он не знает ответа. Ята просто мчал по дороге, не думая о пункте назначения, не думая о том, что не касалось Фушими. До чего же глупая ситуация. Парень опустил голову, прокручивая воспоминания о дне, омраченном «играми» Ники — символичной главой семейства Фушими и, по совместительству, биологическом отце Сарухико. Тогда Ята нежелательно проснулся в третьем часу ночи от собственного рингтона, уже собираясь наслать проклятие на того, кто разрушил его славный сон о полете на скейте, однако голос, дрожащий и без конца прерывающийся на тяжелое сдавленное дыхание, заставил его действовать так быстро, как он не действовал в любых других обстоятельствах, требующих скорой реакции и незамедлительного принятия экстренных мер... — Ты безнадежный мазохист, ты знал об этом? — Мисаки играет желваками, не зная куда себя деть. — Я принял твоё «дружеское плечо». Так что ты опоздал с диагнозом, как минимум, лет на шесть. Мисаки не должен был улыбаться, но он знал его достаточно хорошо, чтобы принимать на свой счет подобные пустяки. У Яты закружилась голова, он подавил зевок и с облегчением пристроился рядом с Сару, сложив предплечья на коленях и туловищем подавшись вперед. Глаза остановились на выглядывающей из-под дивана кромке ковра, и громкое, полное обеспокоенности и страха, «Сарухико!» прозвучало прямо у него в ушах. То, что он видел — хрупкое тело, привалившееся к стене посреди улицы, с кровоточащим боком, — вызвало у него секундную задержку, за что он после ещё не раз будет винить себя в без конца повторяющихся ночных кошмарах, когда Фушими будет умирать на его руках в нескончаемой череде дублированной сцены… К счастью, рана оказалась не смертельной. Мисаки сделал всё от себя зависящее, чтобы остановить кровотечение в том мотеле, которое являлось единственным прибежищем в необитаемой округе, притесненной густыми сумеречными тенями и всей безысходностью сложившегося положения. — Если ребята узнают, где я… — … то сделают ровно ничего. Этим кретинам следует держать тебя на коротком поводке. Мисаки до хруста костей сжимает кулаки и поворачивается к Сарухико, не отвечающему на его взгляд, что ещё сильнее выводит Яту из себя. — Обиженный на мир предатель. — ненавистно выплевывает Мисаки, — Я и забыл, как сильно хочу выбить из тебя всё то дерьмо, которое, очевидно, на ценность «благословенным» детишкам Скипетра-четыре. Мисаки и не думал об организации, которому уже больше года принадлежал Сарухико, но, стоило этим мыслям обосноваться в его голове, он чувствовал неодолимую тягу обратить в пепел каждый кирпичик их императорской резиденции, пусть это и означает его собственное объявление войны всем этим снобистским синим святошам, руководствующимся исключительно вшивым авторитетом. — Забавно наблюдать за тем, как такой ребенок, как ты, пытается мне что-то доказать. — бесстрастно отреагировал Фушими. Мисаки вскочил с места, не понимая, чего он хотел добиться своими словами. В конце концов, степень предательства этого человека должна была караться смертной казнью от руки Суо Микото, но вместо этого он сидит здесь, источающий зловоние Скипетра-четыре. Сдерживая ярость, он уже собирался было уйти, как вдруг его взгляд зацепился за футболку Сару, пропитанную багровыми каплями в том месте, где находилась татуировка Красного Клана, некогда сожженная его же рукой. — Что это? — он не дождался ответа, инстинктивным порывом приблизившись к парню, чтобы оттеснить воротник его местами испачканной кровью футболки. Фушими перехватывает руку и встречается с его взглядом. — Очевидно то, что тебя не касается. Проваливай. Мисаки выдергивает руку из его хватки, непонимающе опуская взгляд на сокрытую под одеждой неизвестную рану и вновь поднимая его на Сару. Последний не собирается сдаваться, но кровь всё сильнее просачивалась сквозь ткань, и тогда он, в очевидно безгласном намерении остановить кровотечение, поднимается с места. Ята подоспел вовремя, среагировав на сдавшее равновесие друга непроизвольным придерживанием его за спину. Когда паренёк проследил за взглядом Фушими, он обнаружил антисептик в пластиковой банке и многочисленные ваточки, пропитанные кровью, с небольшим рулоном бинта на краю единственной в помещении тумбочки. — Проклятие. — прошипел Сарухико, усевшись обратно на диван и, очевидно, подавляя боль сжатыми кулаками. Мисаки вздрогнул, оттесняя вспоминания о минувшем, когда потянулся за бутылочкой и бинтом и вернулся к Фушими, не скрывая при этом глубокую обеспокоенность на побелевшем лице. — Дай я посмотрю. — он вывернул воротник футболки прежде, чем Сару, притупленный болезненными вспышками, успел предотвратить действия Яты. — Какого… Он увидел татуировку с пересекающими её обугленными черными линиями, оставленными стараниями Сару перед тем, как покинуть Хомру. Но удивило его вовсе не это. Теперь она представляла собой источник пузырящейся и накапливающейся в центре крови, жутко напоминающей вязкую консистенцию расплавленной магмы. Мисаки украдкой взглянул на Сару, который не собирался комментировать увиденное Ятой, а затем опустил взгляд на бутылочку, наполненной, как оказалось при ближайшем рассмотрении, обыкновенной водой. Он, не думая, сделал всё так, как и в прошлый раз. Обильно пропитал рану водой, не заботясь о стекающих вниз жидких дорожках, а затем крепко приложил к обезображенной татуировке сложенный в несколько раз кусочек бинта, надавливая на рану и проделывая так четыре или пять раз до тех пор, пока кровь полностью не перестала сочиться. Когда он поднял глаза на Сару, то заметил, что тот, не реагируя на происходящее, уставился в стену своими пустыми глазами. — Как часто такое происходит? — Мисаки мог представить, что это такое, хоть и не до конца был в этом уверен. — Не считаю. — А на вскидку? Сару посмотрел на него, как на полного идиота. — Как вообще на такое отвечать, если у тебя нет данных о точном количестве раз, от которого и стоит отталкиваться? Мисаки цыкнул, придерживая уплотненный комок бинта в том месте, где находилась татуировка. Сару был силён, будучи обладая способностями и мощью обоих кланов. Значило ли это то, что символ преданного Короля обратился против его предателя? Не отнимая возможность пользоваться привилегиями Хомры, но напоминая их нечестному обладателю о его проступке регулярно кровоточащей памятной меткой и сопутствующими вспышками острой боли? Но едва ли это было единственно верным и логическим объяснением, учитывая произошедшие изменения в структуре Красного Клана. Микото был мертв, а ответственность возлегла на плечики Анны. Могло ли это быть своеобразной реакцией тела на смерть источника ранее дарованных ему сил?.. — Невыносимо сложный. Как и всегда. — заворчал Ята, опустив голову, чтобы хоть немного дистанцироваться от лица Сарухико, находившегося в нескольких сантиметрах от его собственного, — Бьюсь об заклад, твой Мунаката Рэйши из кожи вон лезет, чтобы приструнить тебя. Сама мысль о пребывании Фушими в рядах Скипетра-четыре заставляла Яту злиться и крушить всё в округе ровно до тех пор, пока его силы не настигнут точки предела. Сарухико напротив, будучи олицетворением хладнокровия, не поддавался на провокации, и это причиняло Мисаки боль. — Разве это не является прямым доказательством слабости прежнего Короля, вклад в организацию которого ограничивался лишь безынициативным присутствием на общих собраниях? Если повезет, конечно. Мисаки стиснул зубы, чувствуя, как злость переполняет его до краев. В отличие от Сару, им, взбалмошным узником эмоциональной неустойчивости, было легко манипулировать, и любое неправильное слово или косой взгляд в сторону правления Красного Короля, его мертвого Короля, павшего от руки Короля Сарухико, действовали на него до невозможности предсказуемо. — Черта с два я позволю тебе говорить плохо о Микото-сане! — выцедил Ята, неосознанно надавливая на рану Сару. — Ты не заслуживаешь того, что он сделал для тебя! При его могуществе, которое обязательно бы обрушилось на тебя, если бы не сила его благородства! Сарухико никак не отреагировал на боль, только повернулся к Мисаки с омерзительной полуулыбкой на тонких губах. — Вот значит как… — Фушими неожиданно коснулся своими холодными подушечками пальцев подбородка Яты, чтобы приподнять его, — В таком случае… Ята задрожал, сердце совершило опасный кульбит, а пальцы рук разжались на импровизированной ваточке у раны Сарухико, когда последний с открытыми глазами подался вперед и накрыл своими губами губы Мисаки, не закрывая глаз, сжимая плоть и с удовлетворением почувствовав взаимную отдачу. Ята и не понял до конца, что ответил на поцелуй, слишком поздно отстранившись и испуганно уставившись на чрезвычайно довольного ублюдка Фушими. — К-к… како… какого хрена ты… творишь?! — Ята часто задышал, почувствовав резкое давление в животе. Сарухико ухмыльнулся, как ни в чем не бывало поднимая кусочек бинта с колена и снова прикладывая его к своей ране. — Ты так увлеченно рассказывал о достижениях и подвигах почившего Микото-сана, что я вдруг почувствовал себя не обремененным прежними обязательствами перед ним. Можно сказать, «как гора с плеч». Теперь я могу не опасаться его спонтанного желания обратить меня, при случае, в пепел и делать то, что захочу. Например, поиздеваться над глупым девственником, чудом возглавляющим авангард Красного Клана. Мисаки не чувствовал своё сердцебиение, настолько оно было быстрым, что слилось в поток одного оглушительного гулкого грохота. Он все ещё смотрел на Сару, не до конца понимая, что действительно целовался с ним мгновением ранее, что эти бледные тонкие губы по-настоящему исследовали его собственные, деревянные и холодные. Всё, что говорил Сарухико, не имело значение. Ничего из ныне существующего и тревожащего его всё это время больше не имело значение. Всё, о чем он мог думать, это холодное прикосновение, отпечатавшееся нестерпимым желанием где-то глубоко-глубоко внутри. Ята солжет, если скажет, что не думал об этом раньше, но эти мысли были настолько абсурдны и нереалистичны, что он поспешно их отметал, ещё долгое время испытывая за собой унизительный стыд, пусть и никто не мог залезть в его голову и обличить на свет эти опасные мысли. Однако то, что он воображал в своем запечатанном подсознании, не шло ни в какое сравнение с тем, что происходило сейчас, пятью-десятью секундами ранее. Мисаки и подумать не мог о том, что всё будет так, как не бывает в реальной жизни, как не должно было быть не с ним и не с кем-либо ещё в этом отвратительно сложном и запутанном мире. Не делай этого. Прозвучало в его голове тогда, когда он чуть подался вперед и сделал это. Сначала неуверенно и робко, с закрытыми глазами и румянцем на щеках. Где-то внутри раздался крик, но он не обратил на это внимание, чувствуя как сам Фушими непривычно заколебался на долю мгновения, прежде чем вернуть ему поцелуй. Что-то в душе Мисаки с грохотом отвалилось, когда он, дезориентированный и опьяненный ужасным чувством, осознал, что Сарухико ему отвечает, что их губы действительно друг друга исследуют, зубы мягко кусают плоть, а языки переплетаются в горячем дыхании. Мисаки задыхался, уже полностью подавшись вперед и плотно примкнув к телу Фушими, не способный предотвратить обезоруживающую цепочку инстинктов, что окрашивало бледное лицо Яты в очаровательно алый оттенок смущения. Он чувствовал головокружительное давление как один из симптомов перемежающейся лихорадки, когда Сару учащенно дышал в его влажный рот, надкусывая губу и обжигающе углубляя запретный поцелуй, неумолимо питающий их кислородом. Что это за чувства? Он теряет сознание? Мисаки навис над телом Сарухико, внезапно прерывая поцелуй и, стыдясь поднять взгляд, покорно опустил свою голову вниз, обессиленно упершись лбом в неожиданно теплую грудь Фушими. Его тело дрожало, дыхание вырывалось сдавленными скачками, он ненавидел то, что делает, он ненавидел то, что ему нравилось это делать. Несправедливо. Этого не должно было случиться. Сарухико — грёбаный предатель, не заслуживающий чувств, необузданного желания, не заслуживающий прощения Яты. Но, что бы он не думал и чем бы он не старался пересечь на корню свои оголенные словно проводки настоящие чувства, он не мог противостоять тому, что не является ложью, когда жар от тела этого человека распространялся на Яту одним лишь слабым касанием пальцев. Черт. Ч е р т. ЧЕРТ. ЧЕРТЧЕРТЧЕРТЧЕРТЧЕРТЧЕРТЧЕРТ!... Мисаки лежал на теле Фушими, лицом к груди с закрытыми глазами и, восстанавливая дыхание, тихо шептал: — Я ненавижу тебя. Ненавижу. Ненавижу тебя больше, чем… Не существует того, что я ненавидел бы больше, чем тебя. — Ты лежишь на мне. — напомнил Сару. — Я пытаюсь раздавить тебя. Сарухико выдохнул носом — как знак ухмылки пропащего засранца, полностью удовлетворенного нечестной игрой. — Довольно смелое заявление от человека твоего типа телосложения. — Заткнись. — Ты уже знаешь, как заставить меня. Провались сквозь землю, Ята. Просто провались сквозь чёртову землю. Это конец. Отсюда нет выхода. Ты не выберешься. Ты обречен. Лучше тебе умере.... — Осторожней. — неожиданно предупредил Сарухико. Ята, вопреки желанию истлеть и навсегда расстаться с чувством стыда, немедленно поднял свою голову, останавливая взгляд на ране и виновато поджимая свои горящие красным губы. Должно быть, он задел её, когда прижимался к телу Фушими, перенапрягаясь так, словно собственным лбом пытался проломить каждую косточку в хитростном сплетении его тонких ребер. Теперь же, уставившись на иссыхающую корочку крови, снисходительно скрывающую линии метки, Мисаки обеспокоенно нахмурил брови. — У тебя… на волосах. — безразлично добавил Фушими. Ята всё-таки встретился с ним взглядом, когда Сарухико протянул свою ладонь и перебрал несколько прядок на голове Мисаки, насыщенно отливающих рыжим пламенем. Его взгляд удивительно сосредоточенно сконцентрировался на выскабливании кусочков крови, пока Мисаки, по-прежнему прилегая к его теплому телу, смотрел на него, не в силах отвести этот дурацкий взгляд. Если бы кто-нибудь сказал ему, что он смотрел на Сарухико так с самого начала средней школы и в этом взгляде не было ничего необычного, парень наверняка отмахнулся, возмутился и поспешил бы завести новую тему, мысленно спрашивая себя, а так ли это было на самом деле. Мисаки не скрывал свой восторг при знакомстве с Сару, как и не скрывал свои мысли, переплетающиеся с удивительной личностью этого человека. Он думал открыто и беспрепятственно озвучивал всё то, что хотел сказать, с самого начала. Вот только и подумать не мог о том, что истинный смысл его слов крыл в себе нечто гораздо более значимое, то, что сейчас, при подобных высказываниях, не просто бы окрасило, а навечно влило в его лицо цементный раствор кровавого цвета. Ты удивительный! Ты потрясающий, Сарухико! Вот блин, ты такой умный! Знаешь, ты бы смог завоевать весь чёртов мир. Может, будем жить вместе? Как хорошо, что мы вдвоем! Уверен, так будет до самой смерти. Только ты и я. Всегдавсегдавсегдавсегдавсегда... Его собственный прошлый голос множится в разгоряченных задворках черепа, а горячее пятно растекается от места схождения ключиц у основания горла ниже к груди, и Мисаки подхватывает ту его руку, что убирала ошметки крови с вечно торчащих по сторонам коричнево-рыжеватых волос, инстинктивно прижимаясь к его коже губам. Он чуть целует его внутреннюю часть ладоней, прикрывая глаза и проводя кончиком носа по поверхности кожи исключительного аромата Сарухико Фушими. — Я хочу, чтобы всё было, как раньше. — очень тихо прошептал он, заметно приуныв, — Хочу вернуть те времена. Когда мы учились в средней школе. Когда убегали от местных хулиганов и гнались за призраком дирижабля в ночном небе. Хочу… чтобы мы снова оказались в той квартирке вместе. Я имею в виду... в нашем собственном штабе с воображаемой вертолетной площадкой для истребителей и секретным подземным тоннелем. Прошло много времени с тех пор: Сарухико стал третьим человеком в Скипетре-четыре, а Мисаки — главой авангарда Красного Короля. Их организации с препятствующими друг другу убеждениями и принципами, варящиеся в своих собственных котлах по разные стороны баррикад, враждовали друг с другом на протяжении десятков лет. Красные ненавидели Синих, Синие презирали Красных — так было всегда, и Ята без проблем поддерживал эту константу ровно до тех пор, пока Сарухико не решил встать на сторону объектов его неисчерпаемой дикой ненависти. Он думал, что, возложив всю вину на одного лишь Фушими, сможет отделаться обыкновенной яростью, но всё оказалось куда сложнее и запутаннее, чем он изначально предполагал… — Ты снова говоришь словами ребенка. — недолго он молчал. Ята ожидал услышать в ответ что-то подобное, поэтому приготовился к боли в груди, тисками сдавливающей и без того забитое чувствами пространство. — Иногда хочется побыть ребенком, знаешь ли. Мисаки посмотрел на него. Сарухико наблюдал своими неизменными глазами, способными подмечать самые мелкие и незначительные детали в парадоксальной реальности, искаженной приторным фоновым шумом, шквалом голосов и бесцветными смазанными лицами, искаженной тонким пониманием чувств единственного нужного ему человека. — Я думал, что не смогу забыть о том, что ты сделал. — Ята должен был сказать, просто не мог молчать, воспоминания о последнем дне, приправленном свежестью дневного кошмара, — Потому что, в первую очередь, ты предал меня. Нашу дружбу. Всё, что было до этого. Но… это неправильно — взваливать на тебя всю ответственность, — история с "отрядом Яты" тебя так ничему и не научила, жалкий Мисаки. — поскольку другая часть вины возлагается полностью на меня. Я знаю... Вернее, я понял это гораздо позднее. Мисаки неожиданно опустился к его лицу, приблизившись к нему так, чтобы кончики их носов почти соприкасались. — Я игнорировал тебя. Игнорировал твою боль и не видел, как ты… задыхаешься. Мне следовало спросить тебя. Настоять. Ведь ты всегда делал для меня то же самое: видел меня насквозь и считался с моими желаниями. Сарухико, несправедливо сраженный его откровением, не спускал с него цепкого взгляда. — Мне жаль. — выдавил Ята, стискивая челюсть, с испариной на виске и горящей багрянцем кожей, — Прости, что не смог помочь тебе. Фушими не дрогнул даже ресницей, тем не менее, не моргая всё то время, что Ята говорил. А затем, словно бы ничего не произошло, он вернул своему лицу непоколебимое спокойствие. — Мне не нужны твои извинения. А иначе всё это будет выглядеть, как ошибочность принятого мною решения, повлёкшего за собой отвратительные последствия в отвратительном будущем, которое не что иное как моё настоящее на службе у Синего Короля. — Чт… Нет! — среагировал Мисаки, — Я вовсе не это… Я… Вот блин!… Слушай… — Не хочу. Ты невозможно утомительный. Фушими заткнул его рот поцелуем, а Ята инстинктивно потянулся к его губам, впуская пальцы в тёмные волосы. Он подобрал свои ноги и устроился на животе друга, склоняя спину и лицо ближе к его лицу, так, чтобы почувствовать их общее тепло, не создавать что-то новое, но усилить то, что связывало их прежних — чуждую для многих привязанность, разорванную, но соединившуюся вновь блуждающими концами порванной связи. Они оба понимали, что то, что происходило прямо сейчас, было временным недолгим мгновением. На минуты, часы, день, сутки, когда они снова могут побыть детьми, не обремененными тяжестью некогда избранной ими ответственности. Ята думает о маленькой квартирке, принадлежавшей только им двоим, совместную жизнь с кучей клёвых привилегий и самостоятельности их решений, о вступлении в клан Красного Короля, инициации при помощи огня и обнаружении символа в одинаковых местах на левых ключицах, о всех последующих днях под покровительством Хомры, мрачности Фушими и своем собственном энтузиазме пятилетнего ребенка, о смерти Тоцуки, Микото-сана, о горящем сердце и болезненном одиночестве, а также о тепле Сарухико, его горячем дыхании и безопасных объятиях... Ята не понимает, что не сдерживает слезы до тех пор, пока Фушими на мгновение не прерывает их поцелуй, чтобы сказать: — Не плачь. — а затем снова пленит его губы своими. — Кто тут... плачет?!.. — возмутился паренек, задыхаясь в жаре его плотно сомкнутых губ. — Я чувствую… — Сару целовал, затем прерывался и вновь целовал его с прежним упорством, — привкус твоих слез на своем... языке. — Это просто… сущность у тебя… солёная. На какое-то мгновение всё вернулось на круги своя. Они разговаривали о том, что коснется их мыслей, не заботясь о смысле слов, вели себя так, как прежние Сарухико Фушими и Мисаки Ята, устроившиеся на полу под жарким котацу с набитыми животами и свободным разумом. Жестокая иллюзия. Абсолютно восхитительная. Пережившие тонну боли и безбоязненно готовые к следующей волне, они не думали о завтрашнем дне, понимая, что даже при всем своем огромном желании уже ничего не будет так, как было раньше; понимая, что встречаться и препятствовать друг другу на пересечении встречных миссий для них всё равно что запасаться кислородным баллоном. Не то, чтобы они были против. Возможно, это нравилось им обоим — получать определенный заряд не поддающейся описанию энергии. Вы оба друг друга стоите. Так сказал один человек из прошлого с хвостиками на макушке и квадратными очками на переносице. Даже тогда Ая видела их насквозь. Безнадежные идиоты, выжимающие все соки мира, обрели свой дом в противоборствующих организациях с противоречивыми кодексами и волшебными силами Дрезденского монолита времен Второй мировой войны… Да, они определенно друг друга стоили.