Ошибками

Правда в том, что женщина, продававшая дом, казалась Баки до странного подавленной. Будто бы смотрела на них не в реальности, а с выцветшего фото в сепии: даже светлые волосы выгорели и были собраны в неаккуратный пучок на затылке — не нарочито лохматый, что важно. Мутные голубые глаза смотрели сквозь, а улыбка выходила фальшивая до мурашек, пластмассово-вежливая. Дом был в чудесном состоянии — и стоил прилично. Но женщина отдавала его почти за бесценок. Когда Джеймс выглядывает из-за спины матери, чтобы поймать расшалившуюся Бекку на руки, хозяйка дома вздрагивает и смотрит на него осознанно с такой ощутимой горечью, что его тошнит. Отвернуться она смогла только болезненно зажмурившись и зябко закутавшись в шерстяную шаль поплотнее — в июле-то месяце, когда градусник стращал цифрами что по Цельсию, что по Фаренгейту. Баки хмурится, но в разговор взрослых не вмешивается. Не его дело. — Благодарю, Сара. Когда мы сможем въехать? — миссис Барнс мягко улыбается, явно с трудом держа ладони в карманах — тянет обнять или пожать руку, сделать хоть что-то. — К вечеру я заберу свои вещи. Завтра утром дом будет пуст, — голос женщины похож на шелест сухой травы: так переговариваются по осени золотистые тяжёлые колосья, шепчутся о скорой своей кончине и заранее тоскуют по высокому синему небу. — Можете переночевать здесь. Вы никого не потревожите. — Спасибо, — мама улыбается и кивает отцу, замершему у машины. — Ну выпусти меня, ну ты же слышал, — выворачивается из рук Бекка, норовя схватить пальцами брата за нос. Баки поддаётся — и позволяет затащить себя внутрь, оглядываясь на ссутуленную фигуру не по годам постаревшей женщины. Изнутри всё такое же красивое, как снаружи. Типичная американская мечта, домик с белой изгородью с картинки, с пастельно-кремовыми обоями, гостиной и спальнями на втором этаже. Джеймс оставляет сестру бегать и восхищаться будто бы кукольной мебелью: Сара ей отчего-то улыбается искренне, стараясь в сторону Баки не смотреть. Барнс чувствует недосказанность — и поднимается наверх. Ступени не скрипят. Комнаты на втором этаже тоже довольно типичные. Становится непонятно, на кой чёрт одной женщине такой большой дом — и оттого логичнее кажется идея его продажи. Баки задумчиво гладит полированное дерево перил и запоздало замечает люк в потолке. «Чердак?» Прежде чем лезть выше, Джеймс предусмотрительно выглядывает в окно — взрослые переговариваются возле машины, мать уже гладит Сару по плечу и что-то говорит. Время есть. Баки подпрыгивает, открывая люк, а потом подпрыгивает ещё раз, подтягивается на руках и позже отмечает наличие неприметной складной лестницы. — Ну конечно, как бы она иначе сюда забралась, — вполголоса произносит Джеймс, чтобы успокоить самого себя. На чердаке царит пыльный полумрак и порядком душно. Июль же. — Ничего любопытного, — ворчит Баки, разглядывая какой-то продавленный диван в самом углу. Хорошее место для тайника: если убрать лестницу, Бекка не сможет сюда забраться, а родителям и не будет нужно. Замена домику на дереве: а домик на дереве хочется всем. Даже если тебе уже целых шестнадцать лет. Баки задумчиво пинает какой-то смятый комок бумаги, лениво следует за ним к дивану — и только там заинтересованно решает поднять, развернуть. И обомлеть. С кремово-жёлтого листа — дорогая бумага, хорошая — на него смотрит он сам. Не напрямую, конечно, здесь он смеётся над чьей-то шуткой, но сам факт. Баки чувствует, как ком встаёт в горле, а руки дрожат. Предусмотрительно он сел, конечно. Обыскать чердак становится делом принципа — и удача улыбается Джеймсу, когда он поднимает сиденье дивана в поисках чего-то спрятанного от чужих глаз. Тяжёлая толстая тетрадь в кожаной обложке, с хрустящими страницами от того, как её хозяин надавливал на бумагу, с усердием выписывая буквы. Баки закрывает диван и садится на него, заворожённо водя пальцами по чужим словам, точно слепой, читающий Брайля. Это оказывается чей-то дневник — и ошибка Джеймса. -- «Итак, подводя итоги сегодняшней чёртовой недели. Брок в очередной раз макнул меня головой в унитаз, что в равной степени унизительно и неприятно. Синяк на пояснице почти сошёл — это радует, конечно же. Но искать хорошее становится сложнее, потому что его мало. Пегс советует полюбоваться на то, как цветёт вишня, или выбраться с ней на пляж, потому что, цитата, июнь же и пора погреть мои кости, но… Я не хочу. И не могу аргументировать, здраво мыслить и раскладывать по полочкам. Пора задумываться о поступлении и хотелось бы, конечно, в колледж искусств, но. Всегда эти чёртовы «но», как же меня это уже (многократно зачёркнуто)!!! Это не принесёт мне ничего. Кроме разочарования в своих силах и чего-нибудь подобного. Не ошибается тот, кто ничего не делает — поэтому постараюсь свои ошибки сократить до нуля. Мама хотела рассмотреть список колледжей, охотно соглашусь с любым её выбором.» -- Джеймс опускает взгляд на собственный портрет: на полях периодически встречались зарисовки, но беглый осмотр показал, что к концу их стало всё меньше, пока они не исчезли вовсе. Плохой знак. Уже в этот момент Баки знал, что произошло. Трудно было бы не догадаться. Но насколько сильно хотелось верить в то, что обстоятельства сложились иначе!.. -- «Всё происходящее со мной не стоит и цента. Я бездарность — это факт, а не повод для того, чтобы мотать сопли на кулак. Я постоянно болеющая бездарность. Я заочно влюбился в своего одноклассника, с которым никогда не разговаривал. О, господи! Нет, безусловно, глупо питать какие-то надежды — потому пытаюсь наслаждаться этим любопытным чувством. Оно хоть как-то скрашивает деньки пребывания в школьном аду. Пегс говорит, что через пару лет я и не вспомню, кто такой Брок. Я улыбаюсь и киваю. Не хочется её расстраивать, но подобное попробуй забыть. Она хорошая. Лучшая. Она, вообще-то, мой единственный друг. Это и впрямь стоит ценить. Я ценю. Но… Не заслуживаю такого.» -- За окном уже не палило солнце, а золотился закат, но оторваться Баки не мог. Читать чужой личный дневник, спрятанный пусть и не так уж надёжно, но явно подальше от чужих глаз, было неправильно. Но то, с какой искренностью незнакомый мальчишка выписывал собственные мысли на бумагу, заставляло сопереживать. И Джеймс не мог представить, как этот незнакомец мог всё описываемое терпеть. Баки перевернул очередную страницу и вздрогнул. На бумаге было засохшее бурое пятно и отпечаток большого пальца. «…сломал нос. Не сам, но я теперь почти римский император.» Джеймс с усилием потёр переносицу, зажмурившись до отрезвляющих белых мушек за закрытыми веками. Господи, судя по дневнику — у мальчишки была астма и неуёмное чувство справедливости. Но этот год… Что случилось в этот год? Что стало последней каплей? -- «Незаметно фотографировать получается лучше, но в фото нет души. Поэтому я сделал пару набросков. Один разозлил меня настолько, что я его выкинул — но парочку всё-таки оставлю себе. И здесь тоже. Судить по обложке нельзя, потому что вдруг этот парень имеет какие-то разительно отличающиеся взгляды? Но кто мне запретит любить сложившийся образ?» -- — Нет, нет, нет, — Баки заглядывает на последние страницы — между ними и обложкой лежит пара сложенных листов той же самой кремовой бумаги. Он разворачивает их дрожащими пальцами — и находит на них себя. Джеймса трясёт. Последние полгода он был в Румынии, учёба по обмену. Что произошло именно в эти шесть месяцев? Баки судорожно листает страницы: здесь рисунков на полях становится меньше, но вдруг из дневника вылетает карточка. Водительские права. Джеймс поднимает их с запылённого пола и разглядывает: с фотографии ему улыбается подросток с голубыми глазами и светлыми волосами — мужская копия Сары, солнечная, красивая. Баки готов был поклясться, что это самая удачная фотография на водительских правах, которую ему довелось видеть. А довелось-то дохрена. «Стивен Грант Роджерс.» Пальцы начинают дрожать сильнее. -- — Роджерс, сколько раз тебе повторять? Ты не переодеваешься в мужской раздевалке! — Брок хохочет и тащит за плечо худого отбрыкивающегося мальчишку. На кости натянута бледная кожа, майка не скрывает острых лопаток. Мальчишки гогочут и невозмутимо переодеваются. Никто не противится Рамлоу, позволяя издеваться над подростком, который зло огрызается и пытается вывернуться. — Да успокойся, сопляк! — уже злее шипит Брок, с размаху прикладывая мальчишку лицом о железный шкафчик. Кровь густо пачкает белую майку — Баки заметит её позже, но не обратит внимания. Он и тогда не заметил, болтал с Дуганом, который жаловался на местные холода. Джеймс смеялся в ответ — какой холод, ты чего! Вот я уеду в Бухарест через пару недель, там, конечно, зимой будет холодно. В тот же день Стиву ломают нос. -- «В моё отсутствие планета не перестанет вращаться. Зима будет так же сменять осень, люди будут праздновать Хануку и четвёртое июля, а по ночам так же будут падать звёзды. Не изменится ровным счётом ничего — только Рамлоу будет не из кого выбивать дурь. Маме не нужно будет так грустно улыбаться всякий раз, когда я прихожу домой в синяках. Не придётся работать допоздна. Пегс забудет через пару дней. У неё есть подружки, не заскучает. А я… Что ж. Завтра меня здесь уже не будет.» -- Спал Джеймс отвратительно. Он просыпался в холодном поту, припоминая улыбчивого мальчишку, вертелся и подолгу смотрел в потолок. Стивен ошибался. Его мать стала серой тенью самой себя — и отчего-то он был уверен, что она оправится не скоро, если вообще сможет. — Баки? — шёпотом. — Да, Бекс? — Джеймс приподнимается на локте, вглядываясь в полумрак комнаты. На пороге стоит сестра с подушкой, переминаясь с ноги на ногу. — Можно я посплю с тобой? Без тебя непривычно, — вздыхает она, не отводя взгляда. Барнс всегда ценил в ней честность — и они ещё привыкнут к разным комнатам. Но сегодня он откидывает край одеяла и двигается к стенке. — Иди сюда, — он улыбается и хлопает по простыне. Уже обнимая Бекку, Джеймс чувствует, насколько страшно потерять её — и, господи, пусть у неё не появится таких мыслей. Пусть в этот раз, если что-то случится, он не будет так слеп. -- Когда Баки приходит в школу, он начинает смотреть внимательнее — и видит. Видит, как людей травят целыми группами, заставляют вжимать голову в плечи и оглядываться. Он встречает ту самую «Пегс». Темноволосую, статную — но лицо у неё измождённое. Под красными глазами — синие до черноты мешки. — Картер? — окликает её Баки. Пегги настораживается, а потом видит его и болезненно поджимает губы, хмурится. — Я переехал в дом Стива. И наткнулся на его дневник, — тихо произносит Джеймс. — Я не знал. — Даже я не знала, — Пегги зябко обнимает плечи руками. — Ты не застал этого, знаешь, но последние полгода всё было не то чтобы совсем плохо. Синяки почти сошли, он рассматривал колледжи. Но всё ходил какой-то задумчивый. Мне стоило заметить, — Картер качает головой. Губы у неё дрожат. — Не хочу допускать подобное ещё раз. С этим придётся что-то делать, — Баки хмурится и кивает в сторону мальчишки, которого оттесняют к стенке пара парней в форме футбольной команды. — Если я нашёл этот дневник, — он хмыкает. — Значит, это не должно быть зря. — Не будет, — твёрдо отвечает Картер, расправляя плечи. В тот день Джеймс ломает Броку нос — и ставит в чужом дневнике собственную дату. «Чтоб тебе икалось на том свете, Роджерс.»