Даже пламя не разлучит нас

      На детской полке было очень много удивительных игрушек: старый деревянный, с покоцанными от постоянной, но чересчур важной работы зубами щелкунчик в золотом мундире, с тоненькими усиками и крайне важным видом; маленькая канарейка с заводным ключиком — только поверни, и защебечет, словно настоящая; искусная отцовская табакерка, что была отдана по причине без надобности — старший хозяин давно бросил раскуривать табак; и многое-многое другое.       Но самыми любимыми в мальчишеских играх были сыновья одной оловянной ложки — подарок хозяйскому сыну на день рождения. Их было двадцать пять: гордые красавцы в сине-красных мундирах, с ружьями на плече, прямой спиной — вот-вот ринутся в бой. Двадцать четыре — абсолютно одинаковы, и только один-единственный был немножко не такой: лишь одна нога — олова не хватило, — но стоял он так же твердо, как и его старшие братья. За такую приметную особенность самый младшенький единственный получил себе имя, в отличие от остальных двадцати четырех, — Альфред.       Хозяйская детвора и их маленькие гости расставили все игрушки на столе, в том числе и оловянных солдатиков — в ряд, ровно, как и положено настоящим военным. И только сияющий хрустальный замок — коллекционный, к которому хозяйка запрещала прикасаться детям, стоявший в самом дальнем углу дубового длинного стола возле стены, — невероятно сильно выделялся.       Сквозь не застекленные окна был виден искусно отделанный зал, а перед дворцом было маленькое зеркальце, изображающее озеро, с бумажными лебедями на нем. Но прекраснее всего был человечек из матового стекла тончайшей ручной работы, стоявший в дверях. Он изящно вытянул вверх свои длинные руки с аккуратными пальцами, стоял на носочке одной ноги, а вторую поднял так высоко, что Альфред не сразу ее заметил и подумал, будто у танцовщика тоже всего одна нога. Но нет, у такого по истине дивного создания не могло быть изъянов никак.       «Ах, как бы я хотел быть с ним, — подумал солдатик, по-прежнему не выпуская из крепких ладоней ружья, по-прежнему находясь в стойке смирно с гордо вздернутым подбородком. — Но нет мне места, простому солдату, да еще и с одной ногой там, рядом с ним. Но была не была, не бывать трусости в рядах бравых солдат!»       Альфред спрятался за старой табакеркой, не в силах оторвать взгляда от сияющего в лучах вечернего солнца танцовщика. Сиреневая ленточка была перекинута у него через широкие плечи, как шарф, а на поясе сияла ярко-фиолетовая блестка.       Вечер наступил слишком быстро, и двадцать четыре солдатика были аккуратно убраны по велению хозяйки в коробку, лишь Альфреда никто не заметил за табакеркой.       Когда хозяева легли спать, жизнь забурлила на столе с игрушками, но Альфред не обращал внимания ни на кого, кроме танцовщика.       Тот плавно задвигал руками и вдруг резво выпорхнул в длинном прыжке с крыльца на зеркало, что аж ленточка начала развиваться у него за спиной. Альфред лишь затаил дыхание, чуть не бросившись к нему от испуга, — он подумал, что тончайшее стекло танцовщика разобьется от столкновения с зеркальцем, но нет. Мягко, словно пушинка, стеклянный танцовщик приземлился и стал кружить на своем озере меж плавающих вокруг него лебедей. От нежных движений, которые перерастали в высокие прыжки, заставлявшие всматриваться с придыханием, оловянный одноногий солдатик не смел отвести влюбленный взгляд.       Открывшаяся внезапно табакерка заставила его вздрогнуть и отвлечься от волшебного танца. Алые глаза чёрта из, как оказалось, не совсем пустой табакерки блеснули лукаво, злобно, с предупреждением:       — Оловянный солдатик, — осклабился чёрт. — Не смотри, куда не просят!       Черным дымом он взлетел из табакерки к озеру. Из-под темного, словно сама ночь, плаща выскользнула бледная, в точь как его лицо, рука, и чёрт поклонился в вежливом реверансе перед танцовщиком. Сверкнув хищной улыбкой, он беспардонно схватил тонкое запястье танцовщика, решив оставить на ней поцелуй, но не успел.       Танцовщик быстро выдернул руку и засеменил к своему дворцу, решив спастись там от столь внезапного и неприятного вторжения.       Однако чёрт не сдался и снова поднялся ввысь, перекрыв собой путь к отступлению. Он завел руку под черный плащ и начал высыпать драгоценности перед танцовщиком, в одной бледной руке протянул корону, а в другой — золотое кольцо с сияющим бриллиантом.       Танцовщик нахмурился и попытался пробраться в свой дворец, но перед ним опять и опять появлялся чёрт из табакерки.       И тут прямая спина в сине-красном мундире закрыла его. Альфред поставил ружье перед собой, и штык уперся чёрту прямо в закрытую черным плащом грудь. Оловянный солдатик посмотрел грозно, а чёрт, заметив у него лишь одну ногу, разошелся в противном смехе.       Плечи солдатика немного поникли, но тут же выпрямились вновь, когда Альфред почувствовал, как к его спине доверчиво прижимается грудь танцовщика из хрупкого стекла, а его длинные руки ласково обвивают оловянную талию.       Черт недобро сузил глаза и проскрипел:       — Погоди же у меня! Вот наступит утро! — черный дым проплыл между ними, и табакерка с щелчком захлопнулась.       Альфред тут же отскочил от танцовщика, вновь принял стойку, раскрыв плечи и вернув ружье на плечо. Он отдал честь стеклянному танцовщику, а тот лишь прикрыл нежную улыбку ладонью и сделал реверанс.       — Благодарю Вас… — голос танцовщика зазвенел тысячью колоколов в маленьком оловянном сердечке.       — Альфред! Двадцать пятый по старшинству оловянный солдатик из коробки! — отчеканил он. — Всегда рад служить!       — Благодарю Вас, Альфред.       Он подплыл к нему, как лебедь, и его тонкие пальцы поправили съехавшую слегка на голове у Альфреда каску и разгладили красный ворот на камзоле — только настоящая военная выдержка не позволила солдатику изменить свою стойку, и он разрешил делать танцовщику, что тому заблагорассудится.       — Иван. Танцор балета из русского антикварного магазина.       Иван медленно, нехотя убрал руки за спину, а затем тихонько прошагал к своему замку. Прежде чем наступить на крылечко, он обернулся, и легкая улыбка украсила стеклянные губы, а зрачки из сиреневого стекла смущенно опустились вниз.       — Вы же придете еще? В гости?       — Если Вам будет угодно, — ответил Альфред со сдержанной улыбкой и так и простоял возле замка, пока Иван не скрылся за его хрустальными дверями.       Альфред не заметил, как наступило утро. Он гордо стоял с ружьем наперевес возле родной коробки и изредка, чуть слышно вздыхал, поглядывая на хрустальный дворец.       Вскоре хозяйские дети забежали в игральную комнату, и Альфреда взяли в охапку, а потом оставили на подоконнике. Солдатик заметил, как приоткрылась табакерка, как злобно сверкнули алые глаза и высунулась змеей бледная рука, щелкнув пальцами.       Внезапно распахнулось окно, а испугавшийся хозяйский мальчонка подбежал к нему и случайно смахнул Альфреда с подоконника.       Оловянный солдатик уже не мог видеть, как испуганно выбегает его танцовщик из замка, как замирает, протягивая изящные руки к окну. Он лишь пролетел вниз три этажа и воткнулся штыком и каской между камнями мостовой. Альфред слышал, как выбежали служанка с хозяйским сыном, но словно по чьему-то веленью никак не могли его отыскать; ему хотелось кричать, но не пристало гордому солдату плакаться.       — Смотрите, оловянный солдатик! — кричала соседская детвора, выдергивая его из мостовой. — Давайте пустим его по водостоку вниз!       Из вчерашней газетенки дети соорудили бумажный кораблик и поставили Альфреда в него, пустив по воде, а он лишь вглядывался туда, в окно третьего этажа, где был его любимый и куда он вряд ли когда-нибудь вернется.       Сильный ливень заливал дороги водой, и она огромными волнами стекала прямо в водосточный канал. Кораблик бросало из стороны в сторону, но солдатик в ней даже не шелохнулся, лишь гордо выпятив грудь, плыл навстречу судьбе.       Радостно бежавшие рядом с корабликом мальчишки испуганно закричали, когда кораблик вместе с оловянным солдатиком нырнул под длинные мостки через канаву. Стало очень темно, и Альфред вспомнил черта в его черном плаще. На смену тех воспоминаний пришли мысли об Иване.       — Если бы ты только был со мной, — шептал солдатик дрожащими не то от холода, не то от страха губами. — То мне было бы теплее, темнота бы отступила пред тобой.       В густой тьме свернули алые глаза, и Альфред вздрогнул, вновь подумав о черте.       — Документы! — запищала серая крыса с лысым хвостом, угрожая ему острыми клыками.       Но солдатик ничего не сказал, а корабль понесло дальше по течению.       Ух и рассвирепела крыса, нырнула с разбегу в воду и поплыла вдогонку, невзирая на постоянно попадавшиеся ей под нос мелкие ветки и щепки. Она все равно вопила ему вслед:       — Держите его! Он без документов!       Но Альфреда и его кораблик уносило все быстрее сильным течением. И вдруг послышался грохот, от которого даже храбрецы вздрогнули бы, но не оловянный солдатик. Водосточная канава уже совсем рядом впадала в большой канал, образуя водопад. Кораблик уже было не остановить. Не успел Альфред моргнуть, как его судно, что покрутило в воздухе три-четыре раза, затопило до краев, и газета стала размокать, а затем и вовсе пошла ко дну вместе с оловянным солдатиком.       Погружаясь все глубже и глубже, Альфред не мог не думать ни о чем, кроме сиреневых стеклянных глаз, мягкой улыбки на искусных линиях губ, плавных лебединых рук с ласковыми прикосновениями, длинных ног, что поднимали хрупкое стеклянное тело в высокие прыжки во время танца, от чего мягкая шелковая ленточка взмывала ввысь.       Он еще не успел достичь дна, как его проглотила большая рыбина.       Внутри нее было еще темнее, чем в канаве, да еще и жутко тесно. Но оловянный солдатик по-прежнему не терял мужества и сжимал свое ружье еще крепче.       Альфред не знал, сколько прошло времени: рыба легко извивалась, плыла в неведомом направлении, но в один момент начала выделывать жуткие скачки и кувырки, а потом и вовсе перестала шевелиться.       Через некоторое время блеснул свет, и оловянного солдатика с восторженным вздохом выудили из чрева рыбины.       Его поставили на самое видное место — над камином, ведь он — оловянный солдатик внутри рыбины, проделавший столь далекое и невероятное путешествие. Но Альфред ничуть не загордился собой, он все так же держал ружье на плече и стоял ровно на своей одной ноге.       Солдатик осмотрел комнату, и — о, чудо! — та самая игровая комната. Альфред с придыханием и неверием разглядывал сияющий в свету настольной лампы хрустальный замок и… И Ивана.       Танцовщик так и не пошевелился, возведя руки к окну, где исчез его защитник, его возлюбленный, его смелый одноногий оловянный солдатик. Вокруг него крутился чёрт, пытающийся хоть как-то развеселить: то вновь кидал драгоценности к ногам, то преподносил цветы, иногда и петь пытался, но Иван не реагировал, лишь печально глядел в окно.       Странное движение привлекло его внимание над камином, и Иван повернул голову ту сторону.       Он просто не поверил своим глазам, но был готов поверить своей стеклянной сердцевине — Альфред, его милый солдатик, стоит там, над камином и машет ему рукой, забыв совсем про стойку смирно. Перескочив через надоевшего чёрта, танцовщик ринулся к краю стола, махая рукой в ответ.       Оловянный солдатик бойко подскочил к краю полки, смотря вниз и думая о том, как можно было бы спуститься вниз. Не заметил он, как черный дым скользнул за его спину, и упал в ярко-красные, как глаза гадкого чертя, всполохи огня, зажжённого в камине, не удержавшись на одной ноге.       Он стоял в пламени, не чувствовал боли, лишь сильный жар. Не огня, любви. Сквозь всплески огня он глядел на возлюбленного, на то, как Иван метался от одного угла стола к другому, как хватался то за грудь в районе сердца, то за голову, но Альфред так и не шелохнулся, лишь гордо выпрямил спину, уже не облаченную в сине-красный мундир, ведь краски начали сползать.       — Нет! — впервые за всю жизнь закричал он во все горло, ведь солдатам это не положено, но Альфред не смог сдержать крик души, когда Иван разбежался и огромным прыжком заскочил в камин, в объятия своего одноногого стойкого оловянного солдатика, а тот выпустил из рук ружье — тоже впервые в жизни, — лишь бы поймать своего стеклянного танцора.       Не успел черный дым поймать в прыжке Ивана, да так и растворился в воздухе от горя.       — Зачем, любимый мой? — Альфред гладил потрескавшееся стеклянное лицо липкими, тающими от жара огня руками.       — Я больше не смог бы выдержать разлуки с тобой, — глубокая трещина прошла танцовщику прямо через глазницу, но он не обратил внимания на это, лишь покрывал уже мягкими губами плавящееся лицо со стекающим оловом из глаз, словно бы это были слезы — нет, не грусти, а счастья.       Наутро служанка, разгребая золу, нашла странный сплав из олова и стекла в виде сердечка, а рядом лежала блестка, только она была обгорелая, словно уголек.