Останься

В горле неприятно саднило, и было больно глотать. Холод пробирал до костей, заставляя поёжиться и натянуть рукава большого серого свитера на ладони ещё больше, сжимая мягкую и тёплую ткань. Чайник приветливо свистит, и я спешу на кухню, чтобы выключить его и не слышать этого надоедливого свиста. Голова раскалывается, отдаваясь пульсирующей болью в висках и лёгким головокружением. Сухим обветренными губами тянусь к спасительному кипятку и через силу глотаю. По горлу разливается тепло и становится чуточку легче. Блаженно вздыхаю, прикрывая глаза. Такая приятная усталость. И даже кажется, что боль уходит на задний план. За окном во всю бушует дождь, и я, немного помедлив, сажусь на подоконник и открываю окно, подставляя лицо лёгкому ветерку. Снова подношу напиток к губам, и, прикрыв глаза, отпиваю немного. Тут же окно с жутким хлопком закрывается прямо у меня перед носом. Морщусь от неприятной боли в голове и открываю глаза. — Ты что, больная?! — во всю возмущается Денис. Я, словно в подтверждение его словам, шмыгаю носом, который сейчас у меня наверняка красный, мама бы сказала: «Как у алкаша», ну или пустила очередную шутку. Глупую, но на моём лице бы всё равно появилась улыбка, наверное, точно такая же глупая. И мама бы рассмеялась и… И мама уехала в командировку. Ровно неделю назад. И я её понимаю. Поэтому только пишу, чтобы она не услышала моего охрипшего голоса, чтобы не волновалась. Хмуро смотрю на Дэна, а он точно так же смотрит на меня, вдобавок скрестив руки на груди. Уже зная, что сейчас начнётся, послушно слезаю с подоконника, поджав губы. — Не делай изо рта куриную жопу и ложись в постель! — говорит уже моей спине Дэн. И ведь знает же, падла, знает, как облупленную. Раскинув руки в стороны, падаю на кровать. Она скрипит под моим весом, и звук отдаётся пульсирующей болью, как и само падение. Он исчезает в коридоре, а после становится слышна какая-то возня, звон стекла и шуршание пакетов. Вскоре каштановая макушка мелькает в проёме и тут же оказывается подле меня, заворачивая меня в одеяло, как в шаурму. Я недовольно бурчу, продумывая план мести и угрозы, одну из которых тут же хочу озвучить. Но и это сделать мне тоже не дают, насильно запихивая в мой рот ложку с каким-то горьким лекарством. Я морщусь, но под пристальным взглядом глотаю. — Бе, — сопровождаю это высунутым языком. Треплет по волосам, улыбаясь. Знает, что ненавижу, когда он так делает, вот он и назло мне… И всё же, почему-то улыбаюсь. — Ты мерила температуру? И я, находящаяся в какой-то прострации, словно просыпаюсь и дёргаюсь. Чёрт, он ещё здесь? Щёлкает у меня перед лицом пальцами, а я стараюсь высвободить руку из одеяльного плена, чтобы лично отодвинуть надоедливый источник шума и, желательно, дать хорошенького подзатыльника. Но сил хватает только на то, чтобы в очередной раз сморщиться и сильнее укутаться в одеяло. Касается своей ладонью моего лба, останавливаясь в миллиметре и заставляя замереть самой, а потом его холодная рука ложится. Но всего на мгновение. Но и его хватает, чтобы блаженно закрыть глаза и схватить его отдаляющаяся ладонь своей рукой, уже выбравшейся из тёплых оков, чтобы снова прижать к лицу. Да… так… хорошо… Недовольно ворчит, прямо как баба Шура из соседнего подъезда, честное слово, а потом одёргивает свою руку и куда-то уходит, оставляя меня наедине с моими мыслями. А мыслей много. Например, зачем он припёрся? И с чего это вдруг решил поиграть в заботливую мамашу? Вот опять, опять он врывается в моё личное пространство, рушит моё одиночество! Зачем? Но даже тут мне не дают дописать начатый сюжет, засовывая мне под руку градусник, от холода которого по телу пробегают мурашки, и я невольно ёжусь. Чувствую, как кровать рядом прогибается, и холодная рука аккуратно, словно стараясь не спугнуть, поправляет одеяло. И я замираю, не смея вдохнуть, словно тоже боюсь спугнуть этот момент, эту атмосферу, повисшую в воздухе, заставляющую расслабленно улыбнуться. Но всему приходит конец. Он достаёт градусник, а я так и лежу, не в силах разлепить глаза. Веки словно потяжелели, как если бы на каждое повесили по якорю. Или бы они сами были якорями… Слышу недовольное цыканье, а после и удаляющиеся шаги. Снова уходит, но на этот раз почти сразу возвращается, что-то ставя на прикроватную тумбу. Чувствую противный запах медикаментов и снова морщусь. Снова роется в поисках лекарств, потом швыряет что-то на стол и уходит. Слышу, как журчит вода на кухне, а потом шаги в мою сторону. Через силу открываю глаза. Выжидающе смотрит на меня, но как-то… по-доброму? Беру стакан и протянутые таблетки и залпом выпиваю, протягивая стакан обратно. Снова опускаюсь на кровать и закрываю глаза. Жарко. И голова болит. Зачем? Снова уходит, вот только больше шагов я не слышу. Неужели ушёл? Что, опять? Решил по-быстрому зайти и свалить?! Ну и катись! С удивлением обнаруживаю, что по щеке прокатывается слеза, а потом с не меньшим удивлением чувствую, как холодная рука вытирает её. Неуверенно открываю глаза. Стоит. И улыбается, чтоб его. И я почему-то улыбаюсь. С удивлением отмечаю, что его рука до сих пор покоится на моей щеке и тут же мёртвой хваткой цепляюсь за неё, как за спасательный круг. — Останься, — произношу я, но с уст срывается лишь жалкий хрип Сглатываю ком, что так не вовремя встал поперёк горла, а потом чуть уверенней произношу: — Стой! Не уходи! Замирает, глядя на меня, и я желаю стать маленькой, как Дюймовочка, лишь бы спрятаться от его пристального взгляда. Улыбается. — Да куда ж я уйду-то? Ложись, давай, — в очередной раз поправляя одеяло, заверяет меня он. — А ты? Останься! — Я тут, мелкая, засыпай. Кровать прогибается под его весом и холодная рука обнимает меня, а к другой я жмусь щекой, обхватив руками. И засыпаю. А утром не обнаруживаю его рядом. Лишь смятая постель оставляет хоть какое-то воспоминание о его присутствии. Сволочь! Опять соврал! Опять обманул! Опять… бросил. Перевожу взгляд на тумбу и вижу корявую записку «С Добрым утром!» и не менее корявым улыбающимся смайликом на ней, а рядом мои любимые пироженки. И я вновь почему-то улыбаюсь. Выдыхаю. — Мелкий засранец, попадись мне, — улыбаюсь и тянусь к еде.        Ну пироженки же не виноваты, что моё Вдохновение — та ещё заноза в заднице?