А запись идет?

Почти провал. Три стакана воды, половина башмака и сорванная штора. От плюса к минусу. Я срываюсь в бесконечное уродство и перестаю вспоминать. Они дергают меня за руки, хватают за шею, потом отпускают, но только чтобы затоптать. В толпе теряюсь среди ног. Улавливаю хруст, ловлю пол ртом. Облизываю мимоходом башмаки кожными покровами. Задеваю собой все углы круглого стола. Я будто мизинец, столкнувшийся с табуреткой, я будто кость в локте, по которой прошибли дверью. Я боль, которая ничего не помнит. От вчера до сегодня для многих минуты. Для меня — семь дней и есть вся жизнь. Я путаюсь в сроках. Я не вижу дат, лишь количество жизней. А календарь, словно последовательность смертей. Умираю еженедельно. Воскрешаюсь. Затем снова не существую. От кого и к кому меня дергает? Почему я мечусь? Зачем? Не могу. От меня остаются кусочки.

Неполноценная. Неполноценна. Неполноценна я.

Словно забытый мем, баяниста. Распространяюсь среди низших звеньев, пью только низшее пойло. Я на дне. Среди окурков, среди ржавчины и гор пластика. Королева исписанных бумаг, дурашливая любительница видеосъемок. Записываю все, как будто я блогер. Живу от записи к записи. Не знаю, где брать лишнюю память. Место кончается, а воспоминаний все больше. Как мне продлить еженедельную новую жизнь? Как зажить хоть на день, но дольше? — Доктор, там много переломов? — Много. — И синяки. С порезами. Я лежу на нескольких. Спина горит. — Девушка, их там не несколько. Их несколько десятков. Мой вам совет. Завязывали б с алкоголем. Губите же себя. Такая молодая, красивая, а пьете. — Но… — И не хочу ничего слышать. Бросайте. «…но я уже месяц не пила», — хотела сказать я. Наверное, стоило рассказать ему, что со мной не так. И не ему одному. Правда, боюсь. Не раз и не два раза, если верить ранам и записям в бесчисленных дневниках, моя искренность и открытость подводила к плачевным итогам. Мною пользовались только так. Меня обворовывали. Меня топтали. Я пила собственную кровь, я то и дело смотрела в глаза врачам, но видела там одну некомпетентность. Мне попадались одни подонки, сволочи да неучи. Читаю временами о том, как металась от светилы к светиле, и каждый раз отрекаюсь от новых попыток отыскать помощь. «Лишь бы не забыть, где дневники, лишь бы не потерять их. Это все, что у меня есть. А еще камера и телефон». Сколько сворованной памяти гуляет где-то по свету. Если б ее собрать, может, вышла бы из меня цельная личность, а не полуразваленный постамент. Трогаю себя за нос, затем дергаю за щечки, дальше провожу кончиками пальцев по закрытым векам. Все дело в том, что в этой палате нет зеркал, а я не всегда знаю, кто я снаружи. Это похоже на безумие, но так обстоят дела: если на протяжении недели не посмотрюсь хоть разок в зеркало, забуду, какое у меня лицо, какие на нем черты, какого цвета глаза, волосы, не вспомню, накрашены ли губы и что такое «помада». Это… простите, я… слово есть, но нет значения. Кажется, будто иностранный язык изучаешь, но при этом же как-то на нем говоришь. Становлюсь ребенком. Чем дальше в возраст, тем больше я «бэйби гёрл». Протискиваюсь сквозь вечность с выпрямляющимися извилинами. Топчусь среди книг и видеофайлов, просматриваю тонны материалов, чтобы только не пуститься во все глупые. Вчера был день рождения. Не мой. Кого-то из друзей. Спасибо напоминаниям в телефоне. Я смотрела на имя и на надпись «друг» в скобочках. Заурядное имя из набора букв, простой Андрей, но сколько в нем смысла. — Друг… Без разбора тыкая по клавишам, наконец позвонила. Мышечная память иногда тоже отказывала, тогда оставалось полагаться только на древний метод тыка. — Привет. — Привет, — повторяю за внезапно резким голосом. Подкрадывается молчание. Ненадолго: — Ты снова не помнишь? — Нет, — моему облегчению нет предела. Кто бы это ни был, он знает, в чем моя беда, но это может быть как радостной новостью, так и очередным крушением. — Расскажешь? — Слушай…