Это всё не я. Это всё - ОНИ!

      Они работают уже третий день без отдыха. Хосок, конечно, отправлял лаборантов домой, по первому времени. А потом и сам захотел, чтобы его кто туда отправил. Да вот только некому. В стерильно белом помещении, который год, только он и Юнги. А, и крысы. Очень много живых, полуживых и мёртвых крыс. Только результата от них нет.       На четвертые сутки, любые потуги энергетика сводятся к нулю и не помогает даже адреналин, заботливо предоставленный синтезом и парочкой нарушенных правил. Глаза нещадно схлопываются, а уставший мозг превращается в наваристую кашу спутанных мыслей. Осталось только трое: он, Мин и крыса. Бедное животное устало от всего, что могло бы происходить, не говоря уже о том, что происходило. Белый мех слегка свалялся, глаза моргают едва ли не через раз, а лапы подгибаются под собственным весом. Иногда Чон слышит как бьётся маленькое сердечко, представляя себе его устройство и не понимая, как бедное держится при таком уровне медикаментов и стресса в организме.       — Я умираю. В прямом смысле. Чувствую, что усну и не проснусь. — Мин устало откидывается на скрипучую спинку кресла и изредка моргает, направляя взгляд на люминесцентные лампы лаборатории.       — Мы все умрём. А тебе я говорил идти домой ещё позавчера. — Язык устало заплетается и буквы путают свой порядок сами. Если Хосок не поспит контролируемо, он вырубится и действительно не проснётся. Два тощих тела кладут на пол кучи пупырчатой плёнки от нового оборудования, в последний раз проверяя камеры, устройство подкормки и чистоту клетки. Ын Ки смотрит на них грустными глазами, но, кажется, всё понимает, отворачиваясь в свой уютный уголок из сена и тоже укладываясь. У подопытной свой термостат, свои лампы и свой распорядок дня, поэтому часов шесть можно будет поспать. А потом обязательная проверка. Потом — никак. 13:48 — «Показания подопытной около нормы, биоритмы стабильные, внешний вид удовлетворительный, анализы в границах нормы.» Вдалеке из динамика слышно тихое: «Настройка оборудования прошла успешно». 13:52 — Юнги, ты жив? — Спать хотелось от слова немногу, но на полу прохладно, что ни делай, а тело рядом, за четыре дня работы, тянет к себе так, что и клещами не оторвёшь.       — Почти. Хосок-ши, а вы? — Мин переминается с ноги на ногу, неохотно стягивая халат и щёлкая тумблером выключения света. В темноте как-то проще, но сложнее. Мин рядом, а этого хотелось бы не (да). Тон тише, а этого хотелось бы не (да). И дышит он очень тихо, будто спит уже. А спать рядом хотелось бы очень не (да).       — Я ещё жить останусь. А если вдруг и она выживет, то я вообще в отпуск пойду. — Он тихо смеется, одновременно начиная кашлять и зевать от усталости. Мин, кажется, вторит, что не может не радовать.        Они засыпают с искренней уверенностью в том, что проживут в этой белой, саднящей чистотой, комнате ещё как минимум несколько лет, в плюс к тем восьми годам, что уже в ней. И тут главным кажется уже не то, чтобы доделать эту долбанную вакцину, а то, чтобы остаться в рассудке и не помешаться окончательно. Хосок итак замечал почти всё, на первых порах. А потом и вовсе поехал по накатанной: то Юнги на него смотрит слишком долго, то Юнги приносит ему еду, то Юнги чинит оборудование, то Юнги исправляет рассчёты. И везде именно он, особенно — в голове. Можно даже отследить когда именно это стало казаться манией. Государство ведь заплатило им дурные деньги. Всем им. А осталось только двое.

***

      — Это нереально. — Чона конкретно трясёт, когда он читает те бумаги впервые.       — Она ещё не тестирована и не адаптирована под человека. — Седовласый профессор Пак теребит в руках очки, стоя посреди кафедры и вглядываясь в молодого и перспективного учёного. Да, Хосок лишь недавно защитился и ещё не очень готов, но найти группу за столь краткое время, даже с таким финансированием, практически не представляется возможным. А тут — он.

***

      — Чон-ши. — Юнги мелко трясёт Хосока за рукав. — Хосок. — После безуспешных попыток в течении пары минут растрясти это мятое сонное тело, Мин предпринимает последнюю попытку. — Хоби! — Звук пощёчины и сонные глаза потихоньку открываются. И потихоньку закрываются обратно, позволяя хозяину собрать мысли в кучку и понять происходящее.       — Мы живём вместе и поссорились? — Вопрос ставит лаборанта в тупик, заставляя замолчать и лишь отрицательно мыкнуть в ответ. — Мы поехали на отдых и я что-то сделал не так? — Хосок медленно поднимает отёкшие веки и пытается не ослепнуть. В ответ то же самое отрицательное мычание. — А что ж ты тогда будишь меня пощёчиной. — Недовольно бурчит Чон и потихоньку поднимается на один локоть, откидывая с глаз чёлку. Юнги. В голове звучит как-то слишком пространственно. А вокруг куча белого света, да и сам парень в белом, хотя одежда на нём и чёрная. — Ты ангел что ли? — В горле слишком сухо, а в голове пусто, чтобы выдать что-то другое и более связное с реальностью.       — Хосок, я всё понимаю, — начинает тихо хихикать Мин, — но тут дело в другом. Ын Ки жива. — На осознание того — кто такая Ын Ки и почему у Мина на глазах блестящая плёнка слёз у парня уходит пара долгих и очень длинных секунд.       — Что?! — Ноги упорно отрицают былое умение ходить, но Чон подрывается и почти ползёт на обомлевших конечностях, медленно, но очень верно теряя желание верить: Мин Юнги, себе, своим собственным глазам, данным на планшете и миру в целом. Милое, уже приведшее себя в порядок, белое существо спокойно прохаживается по клетке, изредка шевеля розовым носом и моргая. Сзади слышно надрывное шмыгание и шелест накрахмаленного, когда-то, халатного хлопка.       Все без исключения крысы умирали раньше срока. У беременных — детки дохли ещё в зародыше, совсем не воспринимая вакцину. Дальше — лучше, стали не так часто и даже успевали немного пожить, но исход один — летальный. Позже, им удалось добиться недели. Через два месяца, долгожителями были те, кто остался от первых опытов. Последняя партия была годичной или около того. Восемь бравых солдат, слёгших как в самом начале, так и под конец. И каждая получила своё. Разный корм и режим, разную температуру и разную нагрузку. Последняя покинула их, кажется, около недели назад. А двулетней Ын Ки, с маленьким рыжим пятнышком за ухом они дали имя и даже позволяли есть чуть больше, особенно, когда той было плохо. Тут как в семейной паре: первое время есть поддержка от родителей и близких друзей, которых, в этой схеме, можно считать той недостающей частью команды в 13 человек; есть мудрые решения, которыми были записаны изменения в вакцине; есть дети, те самые, которым имена дают и лелеют больше других; есть и ссоры, тяжелыми периодами, есть и радости — лёгким недолгим отдыхом. Любви только, кажись, нет совсем. Крепкие дружеские отношения — пожалуйста. Поддержка — да сколько угодно. Объятия — в неограниченных количествах. Нет, как и у всех взрослых были и вещи по типу пьяных поцелуев, но давно и в зоне ребячества. Молодости ведь почти не было.       Хосок пропускает момент, когда слёзы начинают преодолевать барьер нервного напряжения, срывая плотину и выгрызая дорогу наружу покалыванием в переносице. Пропускает лицо Юнги, нежно и как-то трепетно наблюдающего со стороны, он видит только трепещущий розовый носик без каких-либо отметин и здоровый блеск в красных глазках. «Аутоиммунные не лечатся. СКВ — слишком сложная болезнь.» А к этому ещё кучи заголовков в научных журналах. Которые сейчас не сравнятся со значимостью этого самого розового носика и блестящих здоровьем глазок. Прекращение выработки антител организмом может значить лишь правильное действие вакцины, а это — значит, что они победили. Победили непобедимое генетическое заболевание. И успешно создали от него лекарство, совершив практически невозможное. И, в общем-то, тот момент, когда он, счастливый до беспамятства, налетает на Юнги с объятьями — Чон тоже пропускает. Помнит только как очень долго рыдал, вылавливая тихий шепелявый голос с разного вида отчётами, словами поздравлений и поддержки. А потом внезапно захлебнулся. При чём, если бы в слезах — это было бы понятно, их из него море и пара озёр вытекло. Нет, он захлебнулся в себе.       — Юнги? — И без того отёчные глаза и вовсе отказывались что-либо распознавать, выдавая на выходе только очень смазанную картинку с силуэтами.       — Я тут. Тебе легче? — У них дрожь была на двоих и слёзы тоже. И рваные слова поздравлений тоже общие были, только вот.       — Я люблю тебя. — Выходит смято. Как и весь он: в халате, на полу лаборатории, сонный, заплаканный и потерянный. Но очень честно, судя по вздрогнувшим тёплым рукам и тяжелому вздоху.       — А я думал ты уже не скажешь. — Улыбка сквозит в ответе, касаясь тёплым воздухом макушки и скользит чуть ниже, останавливаясь около переносицы. Тихий вздох позволяет почувствовать дорожки пересохших слёз, слегка стянувших щёки и запах мятной пасты. А ещё — точный и однозначный ответ, остающийся лёгким поцелуем в уголке губ.

***

      После долгих месяцев патентования, первых испытаний на крупных животных, а потом и на людях, кучи интервью и статей в научные журналы, премий и поздравлений — они выбираются в отпуск. Уже счастливой парой с большой гордостью и не менее большой, испытанной годами, любовью. …       А Ын Ки уходит из жизни спокойно. Оставив после себя ещё два выводка абсолютно здоровых детёнышей с полным набором иммунизированных генов и полной невосприимчивостью к вирусу.