***
Однажды вечером после того, как всё закончилось − после того, как Морана арестовали, после того, как мы вернулись в наши комнаты, а наша жизнь вошла в прежнюю колею, − я решил поискать любимое перо в карманах верхней одежды Холмса, полагая, что найду его там, потому что отдавал его Холмсу, когда тому понадобилось что-то срочно записать. Перо он мне не вернул и скорее всего положил в свой карман. Взяв в руки его пальто, я нахмурился, заметив, каким потёртым оно было. Обычно Холмс одевался очень аккуратно, но почему-то после своих скитаний не спешил расстаться с этим пальто. Моё сердце сжалось, а руки дрогнули, когда я понял, что это именно то пальто Холмса, в котором тот... путешествовал. Я должен был повесить его обратно на вешалку, − в конце концов рыться в вещах другого джентльмена нехорошо, тем более я уже понял, что перо там не найду, − но, переложив пальто из одной руку в другую, я почувствовал, что в кармане находилось что-то странное. Должен признаться, любопытство взяло верх над правилами приличий, и я вытащил этот предмет из кармана. Повернувшись в сторону пылающего камина, я с удивлением обнаружил, что это маленький оловянный солдатик из тех, с которыми играет большинство мальчиков. Солдатик был старым и потёртым, краска почти вся облезла. Я подумал, что он, должно быть, находился в кармане в течение долгого времени. Но с какой стати Холмс носил с собой детскую игрушку? Едва слышный шорох заставил меня поднять голову, и я увидел, как Холмс наблюдает за мной, стоя в дверном проёме. Понимая, что меня поймали с поличным, я положил солдатика на стол. − Вы найдёте ваше перо в романе, который читали на прошлой неделе. Вы им воспользовались как закладкой, − сказал Холмс странно охрипшим голосом и подошёл, чтобы взять пальто из моих рук и повесить его обратно. − Простите, − пробормотал я. Ничего не ответив, Холмс бережно, почти с благоговением взял в руки оловянного солдатика. Единственной вещью, которую он держал так же нежно, была его скрипка. Если бы я его не знал, то подумал бы, что он очень любит эту игрушку. Но за все наши годы совместного проживания я никогда не был свидетелем подобных сентиментальных привязанностей моего друга к каким-либо вещам. Тем более к детским игрушкам. Между нами повисла тяжёлая тишина, и я почувствовал, что должен что-то сказать. − Он, должно быть, прошёл с вами большой путь. − Много миль на самом деле, Уотсон, − тихо сказал он. − Наверное, это было для вас важно? − спросил я, понимая, что должен промолчать, позволяя ему иметь свои тайны, но любопытство и тут толкало меня под руку. Вздохнув, он посмотрел на меня так, будто я пропустил лежащую перед глазами самую очевидную улику, а затем, вновь спрятав солдатика в карман, вернулся в гостиную. − Я успел понять, что значит, когда рядом солдат, − ответил Холмс. Внезапно меня поразила догадка, которой я боялся поверить. И я непременно бы промолчал, но сегодня я определённо плохо владел собой и не мог скрывать эмоции. − Не значит ли это, − вырвалось у меня при взгляде на Холмса, который стоял с поникшими плечами и не смотрел на меня. − Не значит ли это, что вы скучали по мне? − Да. Да, я скучал по вам. Но, как я уже говорил, я не знал, что вы так близко к сердцу примете мою гибель, − признался Холмс, стоя ко мне спиной. Во всей его позе было что-то одновременно трогательное и вызывающее, как будто он нечаянно проговорился о чём-то секретном и теперь делает вид, что ничуть этим не смущён. Я быстро пересёк комнату и обхватил рукой его запястье, чувствуя пульс − сильный, быстрый, живой. Он не отнял руку, но обратился ко мне с недоверчивой улыбкой: − Уотсон?.. Набравшись храбрости, я положил руку ему на плечо. Он вновь не сделал движения, чтобы отстраниться. Тогда я решился погладить кончиками пальцев его бровь, лоб, волосы. Он вздохнул, поймал своей рукой мою ладонь и так держал ее, пока я дюйм за дюймом сокращал расстояние между нами, и наши губы встретились. И вот я целовал его − человека, без которого не мог представить своей жизни, и моё сердце пело. А он целовал меня − так горячо и нежно, с такой готовностью, будто только об этом и мечтал. Невозможно было понять, кто тут ведёт, а кто следует; мы сжимали друг друга в объятиях, стоя посреди комнаты, охваченные опьяняющим чувством, пока я не осознал, что мы оба возбуждены. Внезапно мы одновременно отпрянули друг от друга, и Холмс внимательно вгляделся в моё лицо. − Я уверен, − ответил я на его немой вопрос. − Пойдёмте, Холмс, − предложил я, потянув его за собой в спальню, которая была ближе. Он без возражений пошёл за мной следом. Похоже, это был тот редчайший случай, когда я шёл впереди, а мой друг − за мной. Я не знал, что произойдёт за закрытыми дверьми, но в том, что это будет счастливое приключение, я был уверен. Когда мы вошли в комнату, я запер за нами дверь, а Холмс тут же притянул меня к себе. − Скажите, − зашептал он мне на ухо. − Могу ли я сделать то, что хочу? − Да, − не задумываясь, ответил я. − Правда? − Я доверяю вам во всём. − Тогда... − начал он и не договорил, плавно опустившись на колени и прижимаясь лицом к моему паху. Меня обдало теплом прикосновения, а от возбуждения закружилась голова. − Боже, я... − я тоже начал фразу и не закончил. Холмс обнимал меня за бёдра, и в его позе, в ощущении прижатого к моей ноге подбородка было что-то странно... чистое. Я протянул руки к его волосам, но не посмел притронуться. Он погладил меня ладонью и, похоже, улыбнулся. А потом принялся расстёгивать мои брюки ловкими, чуть вздрагивающими пальцами. − О, − тихо произнёс я, обхватив его изящные запястья. − Только если вы этого хотите… − Мой дорогой Уотсон, нет ничего, что я хотел бы больше, − улыбнувшись, он наклонился вперёд, чтобы одарить поцелуем мой член. − Я думал о вас, − признался я. − Я думал о том, что могло быть между нами. Это было до того, как вы... покинули меня... А после я думал о том, что не сказал. И о том, что, возможно, должен был сказать. Он поднял на меня глаза: − Мне так жаль. − Я знаю. − Наконец-то я позволил себе зарыться пальцами в его волосы, ероша и спутывая их. − И я на вас не сержусь. − Должен признаться, что не совсем понимаю, почему вы не сердитесь. − Вы видите, но не наблюдаете, − мягко поддразнил его я. − Судьба подарила нам ещё один шанс. Я буду круглым дураком, если потрачу его на гнев или гордость. Наша жизнь полна риска, но и не может быть иной. Я много раз был на волоске от гибели, вы − тоже. Зачем нам тратить наше время на пустой шум ссор и недовольства? Признаюсь, что без вас моя жизнь была... её почти не было. Я не раз думал, что... Заморгав, он поднял голову, сказал: − Молчите, − и поцеловал меня в губы. Этот поцелуй снизу был удивительно волнующим. − Не говорите этого, − прошептал он. − Если бы я вернулся, а вас здесь не было... − Но я здесь. − Я успокаивающе погладил его по спине. − Вы здесь, и я здесь, и важно только это. Глядя вверх, он изучал моё лицо. Я прочитал в его глазах нерешительность и что-то похожее на страх. Я улыбнулся и наклонился вперёд, чтобы его поцеловать, а затем тянул его на себя до тех пор, пока мы оба не очутились на кровати. − Я люблю вас, − прошептал я. − Джон, − выдохнул он моё имя как молитву, закрыв глаза. И это было равноценно признанию. Мы снова целовались, и нам было восхитительно хорошо в тесном мирке нашей кровати. Мы были дома, и мы были в безопасности.***
Много позже той ночью мы сидели в наших креслах у камина, завернувшись в халаты. Холмс курил свою трубку и, задумавшись, смотрел на огонь. Отложив записную книжку, я встал и подошёл к его потёртому пальто. Повернувшись, он стал наблюдать за тем, как я, достав солдатика из кармана, отнёс его к камину и установил на каминной полке рядом с лупой. Когда я снова сел в кресло, он, улыбнувшись, устроился у меня на коленях, свесив ноги через подлокотник кресла и положив голову мне на грудь. Я был здесь, и всегда буду, оберегая его как стойкий солдатик, в котором он так нуждался.