High off you

1. Sickick - Infected (Intro) Talk Sick 3       Терпкая горечь недавно выкуренной сигареты приятно отдавалась на языке легкой усталостью и головной болью. Сегодня выдался довольно сложный день, как бы не хотелось ему это признавать, но это так. Пришлось потрудиться, не только выслеживать, но и ловить пытавшегося сбежать идиота. Как можно было ещё назвать человека, бежавшего от своей смерти? Плевать. Главное сейчас в его голове зияет неровная дырка с ошмётками бесполезного мозга на морщинистом лбу.       В хорошо освещённом коридоре раздавались только одни приглушённые шаги. Красный ковер под ногами словно дорога из трупов перед ними. Он каждый раз проходил по ней, в одно и тоже место, ожидая покорно похвалы или наказания. Как давно парень здесь не появлялся? Неделю, две? А может месяц? Для него дни потеряли счет, лишь количество выполненных задач могли ему служить отсчетом дней.       Однако сейчас, вдыхая духоту коридора, ему бы не хотелось опаздывать. Хотя безнадежно просрал свой шанс за затяжкой одной жалкой, горькой и противной сигареты. Его ждали, час назад. Есть ли там кто-то помимо тишины? Он бы хотел. Он желает оказаться там не в одиночестве и получить свою награду. Он заслужил. Верный пес желал получить законную порцию ласки. Хоть бы по голове погладьте.       Метры сокращаются в сантиметры, и зарываясь во влажные, совсем растрепавшиеся волосы, пропуская пряди между пальцами, он в забвении закрывает глаза, жаждя услышать нечто большее, чем тишину, преследующую его на протяжение столького времени. Замок в двери тихо щелкает, дверь нагло не поддается и приходится напрягать мышцы. Красная рубашка натягивается мышцами и раздражение сводит острые брови к переносице. Такое выражение лица стало для него привычным.       Тихий писк петель, и блондинистая макушка пропадает в кромешной темноте. Яркий луч света режет стены на пополам, тянувшийся силуэт тени скользит по полу острыми движениями. Однако сильная рука, не отпуская изящную ручку, молча закрывает за собой. Свет ему был вовсе не нужен, чтобы увидеть самое главное.       На улице уже вечер, если Бакуго не ошибался, то примерно часов восемь, а то и все девять. Его с улицы согнал чертовски сильный ветер и нагнанные облака. Вовсе не белого цвета. Воздух заполнил приятный запах озона, предвещая хорошую грозу. Ему по сути было все равно. И так опаздывал, несколько минут не сыграли бы роли. В высоком окне видны темные облака и тусклый свет, исходящий от них, мягко развеивал темноту, давая без проблем разглядеть все нужное. Лишь одно. Лишь одного.       Вихры темных кудрей смотрелись на фоне грозового неба восхитительно, опасно прекрасно. Они двигались в такт размеренных движений владельца, своими томными покачиваниями показывали настроение хозяина.       В руках его холодный металл, пустой и не живой, однако так любим и притягателен. Он рассматривает внимательно с легкой грустью и отмечает о наличии важного дела, которое бы ему нужно сделать желательно за сегодня. Щелчок замка, в сером металле отражается блеск света и неприятно режет глаза. Он видит свое отражение. И слышит чужие шаги.       Выдох сопровождается легкой улыбкой, растягивающая спокойное и холодное до этого лицо. Обойма щелкает в оружие, пистолет удобно ложится в руку. Так привычно и знакомо.       В темноту вновь погружается помещение и зелёные глаза внимательно наблюдают за идущим к нему человеком. Они давно не виделись, достаточно, чтобы начать скучать по этим острым волосам, что сейчас были немного влажные и особенно сильно топорщились. По покатым плечам, напряженным мышцам даже во время обычной ходьбы. Улыбка озаряет бледное лицо.       Оружие в руке заносят на уровень прицела и ядовитый блеск глаз сверкает безумной радостью в темноте.       Шаги, он приближается и не сходит с линии прицела. Изгибы мышц и легкость такого движения завораживали в который раз. И вновь бесили. Ему не страшно, но этот нездоровый огонёк в глазах напротив заставляет пробежаться по спине кратким импульсам тока.       Указательный палец ложится на спусковой крючок.       — Бах, — тихо, с мягким придыханием слетает с раскрытых губ.       Пистолет вздёргивают словно после выстрела, а задорная усмешка расцветает неживым цветком на белом лице. Мертвенно белом на фоне этой серости неба. Осечка, пуля не прострелила дырку между глаз. Таких серьёзных, горящих в темноте непостижимым винным. Таким пьянящим, заставляющий подгибаться ноги.       Мягкое тепло опаляет грудь, спину и ударяет прямо в мозг. Мурашки шевелят темные кудри, а задорная улыбка встречается с серьёзностью на его лице.       Этот ритуал у них проходит редко, но в слишком подходящие моменты. После долгих заданий, разделённости и сложных миссий. Некое напоминание. Ему и самим им. Только Он имел права их убить. И с радостью всегда напоминал. Только Деку позволено спускать курок. Только ему дозволено стрелять прямо в сердце.       Но этот жест вызывает самую интересную и в тайне желанную реакцию. Слишком приятно наблюдать как в рубиновых глазах разливается темный винный цвет, как подходя, все так же хмурясь, покатая спина изгибается, и шея выгибается, смотря на Деку сверху вниз. Ноги не подкашивались от такого лишь благодаря столу за спиной.       Из рук с уверенностью отбирают опасную игрушку, кладя её на стол поодаль от них.       Злодей скептически вздёргивает бровь и склоняет голову в бок, заглядывая в знакомые глаза.       — Какой ты жестокий, Каччан, — усмешка растягивает губы, а руки складывается на груди: — ты отобрал мою игрушку. Так не честно.       Но взгляды их разрываются.       — Я опоздал, да? — глядя на пустое кресло, с легким разочарованием спрашивает Катсуки.       Но это лишь напускное. Они оба знают, что блондину плевать на наставника, что не услышал похвалы в свою сторону от него. Ему было плевать на это. Главное лишь одно.       Сейчас он здесь не один. Его ждали.       — Как видишь, уже все разошлись, — спокойный и тихий голос Мидории разбавляет полумрак кабинета.       Зелёные глаза накрывает загадочная пелена. Ресницы прикрываются, а взгляд из-под зелёной челки горит азартом, глядя с неподдельным интересом на острый профиль парня.       С легкой развязностью откидываясь сильнее на стол, опираясь на него руками и поясницей, внутри щекочет знакомое чувство.       — Тебя Учитель хвалил, — как бы невзначай начинает Деку, склоняя голову вниз. Изумрудные вихры с серым отливом грозового неба скрывают ожидания улыбку, — До него быстро дошли новости о успешном завершении твоей миссии. Шигараки был вне себя от злости, — тихий смешок Деку даже не пытался утаить. Жалкость вида завидующего Томуры каждый раз вызывало желание посмеяться над ним в лицо. — Этот идиот вдоволь нас посмешил с Шо-чаном.       Логичный вопрос непроизвольно вырывается у парня.       — Он здесь?       — Был сегодня днем, — с несвойственной в других вещах теплотой отзывается Изуку. — Только он, наверное, уже не в Японии. Его сразу же отправили на следующее задание. Тебе разрешили отдохнуть в награду.       — Как будто мне это нужно, — внезапное раздражение кислостью отдается на языке и захотелось ещё раз сделать затяжку. Да только его придушит за такое один парень, с такими зелёными волосами и немыслимо притягательными глазами.       Напряжение в мышцах чувствуется слишком четко и ясно, канаты под кожей натягивают при вдохах ткань красной рубашки. Во рту скапливается вязкая слюна.       Они давно знакомы, казалось, всю жизнь их связывало это нечто опасное и тонкое, что могло столько раз порваться и исчезнуть навсегда без следа. Так часто это их пугало, вызывало отвращение к себе, но каждый раз облегчение приносило осознание еще одного затишья. Каждый день существует риск не увидеть больше никогда этих глубоких, не по-человечески ярких глаз.       Но что они делают, чтобы запомнить эту минуту тишины и темноты. Ничего. Открытая форточка пропускает в кабинет холод и склизкую влажность, оплетающую легкие нитями, не давая нормально вдохнуть.       Он совсем рядом, Деку аж впивается руками в край стола сильнее, искренне радуясь перчаткам на руках. Неизменные, всегда на нем, скрывающие бесчисленные шрамы. Ногтями хотелось оставить несколько полос на темном дереве. Хотелось… Безумно хотелось…       Катсуки старается это не замечать, да и в голову впорхнула совсем другая мысль, немного менее серьёзная, чем наличие Деку перед собой. Он тянется к лежащему листку на темно-зелёной подложке. Одинокий, совсем забытый и не лежавший на стопках ненужной никому макулатуры.       Их ноги от близости соприкасаются, а плечи касаются друг друга, что кажется искры сыпятся на пол от такого. Деку вновь кажется, что причуда спустя столько лет вновь начинает выходить из-под контроля, но он удерживает неясный порыв, закусывая щеку изнутри.       Глаза пробегаются по бумаге, и Бакуго совсем забывается, читая следующие поручения, отданные ему. Шигараки не справляется, приходится им втроём выполнять всю грязную работу. Двумордого вот уже послали убивать очередного непокорного. Бакуго сочувствует ему. Блондин всегда убивает быстро, не особо любя наблюдать за мучениями этих гнид. Тодороки же отличался особенной жестокостью когда рядом с ним не было кого-то из них.       Мысли прерывает внезапно вырванный листок из рук.       — Ты охренел, Деку! — взъерепенился тотчас парень, пытаясь вернуть недочитанную бумагу, но она уже улетает куда-то в угол кабинета.       Его вынуждают обратить внимание, жестко призывают взглянуть в его почерневшие глаза и увидеть то, чего же нужно сейчас от него. Внутри взрыв, он давится воздухом и чуть отстраняется, видя по-настоящему страшный взгляд.       Мидория недоволен, настолько, что ярко-зелёный, тускло-белый в отражении покрасневшего белка глаз, горит искрой в потемневшей радужке. Тянущиеся языки пламени на фоне черноты его сознания.       Закатанные рукава белой рубашки, черная жилетка, и приспущенный красный галстук. Узкие брюки, обтягивающие крепкие ноги, тянущиеся бледные шрамы на руках. Ладонь касается стола и перекрывает пути отступления таким странным способом. Бакуго бы все равно не сбежал.       — Так не честно, — чуть ноя, тянет Деку, смешно шевеля носом. Принюхивается. — Ты забрал на себя все внимание Наставника, плохой Каччан, — нос, покрытый веснушками, морщат не от знакомого запаха никотина, а от такой несправедливости.       — Меня даже не было сегодня. О чем ты, глупый Деку, — клыкастая усмешка растягивает сухие губы. Лава растекается по венам, обжигает артерии и взрывает сосуды.       Тихий смешок глухо отдается в груди.       — Ты прав, — но отступать и на шаг он не намерен.       Деку подходит ближе, в притык, рассматривая во мраке темные пятна. Капли и разводы похожи на обычную грязь. Но это не она.       Ладонь в черной перчатке касается испачканной ткани, прихватывая её и оттягивая. Засохшие пятна крови. Он чувствует по стальному привкусу на языке. Потрясающий запах.       Катсуки стоит молча, сжимая зубы и чуть рыча, когда закрытые тканью пальцы ощутимо прищипывают кожу. Дразнит секретно, незаметно, наслаждаясь этой атмосферой.       Темнота вокруг сгущается, настолько, что могли разглядеть только глаза друг друга. Как волосы тенями обрамляют лица, как веснушки черным окропили лицо, словно капли крови на его рубашке.       Близко. Но недостаточно. Слишком мало, ждут первого. И Бакуго сильней усмехается, смотря на Деку и его движения. Парень все оставался ниже его, несмотря на возраст. Они уже все взрослые люди, им по двадцать, и они молоды и опасны. Убийцы, вспоровшие глотки не раз, оставившие ошмётки мозгов на стенах.       Познавшие слишком много и ничтожны перед собственными желаниями. Жалкие рабы своего положения, пытающиеся ловить от этого кайф. И каждый из них нашел то, ради чего мог просыпаться по утрам. Не только ради сигарет. Совсем не только.       — Ты правда хорошо потрудился, Каччан, — голос опускается до интимного шёпота, — Хороший Каччан.       Пальцы тянут за ткань ближе, пытаются почувствовать сильней то исходящее тепло и скрыться от холода, проникавшего из открытого окна. За окном начинает шуметь сильнее ветер.       — Ах вот как теперь мы заговорили! — резко хватая его ладонь и отдирая от бедной рубашки, скалясь, рычит Бакуго. — Отвечай за свои слова, — сжимая его руку в своей, огрызается их общий зверь, злясь на своего хозяина.       Он очень недоволен, настолько, что готов уже кусаться. Он, знаете ли, столько времени потратил, а ему говорят, что он ещё и плохой. Деку зазнается. Деку забывает, что перед ним совсем не пай мальчик.       А внутри Деку нечто ломается, лопается, как мыльный пузырь. Он устал терпеть этот жар в груди.       И вырывая руку из захвата, злодей резко меняет положение, прижимая уже того к столу, толкая ближе. Тела соприкасаются сильней, бедра напряженно трутся друг об друга через ткань брюк. И вдох хватают покусанные губы Деку, забывая о дыхании.       Катсуки не сопротивляется, лишь ожидающе смотрит на парня и скалится сильней, ожидая следующего действия. Это интересно, даже немного смешно. Но невероятно приятно. Судорога опускается вниз. Мышцы пресса от напряжения дрожат.       Опущенные глаза поднимаются вверх, прихватывая верхнюю застёгнутую пуговицу на злополучной рубашке указательным пальцем, припадая ближе.       Легкая усмешка растягивает губы, ломая засохшую корочку крови.       — Как скажешь. 2. Chase Atlantic - Swim       Резкий толчок в грудь и Бакуго валят прямо на стол, с грохотом скидывая со стола все не нужное. Бумаги взмывают в воздух, летают над ними подхваченные ветром, грохот от падающих предметов заглушает тихий выдох. Блондин больно бьется затылком об черное дерево, шипя, но сразу затыкаюсь, когда Деку вновь приходит в движение.       Коленом опираясь на край столешницы, Изуку в похотливом помешательстве подскакивает и нависает сверху, опираясь руками по бокам ошеломленного Каччана под ним.       Стол под весом двоих жалобно скрипит, но им плевать, особенно Катсуки, который наблюдает за подползающим к нему Деку. Его опрокинули на стол, опять воспользовались запрещённым приемом как причуда и природная сила, заключённая в таком на первый взгляд обычном теле.       Спина прогибается, а черные брюки обтягивают округлую задницу. Томный выдох срывается с губ.       — Наглеешь, — злорадно посмеиваясь, пуская молнии из глаз, порыкивает Бакуго.       Деку лишь усмехается, наклоняясь ближе.       Кудри падают на лицо, сливаясь с остаточным взрывом на голове. Темно, видны лишь их глаза. А нужно ли им большее?       Дыхание постепенно сбивается и приходится тяжело выдохнуть в губы, удерживая сердце от разрыва.       — Каччан хороший, — повторяется он, смотря в его винные глаза.       Горячее дыхание опаляет чувствительные губы и лицо, переплетаясь с чужим дыханием, с привкусом никотина. От близости дыхание спирает даже у Бакуго, чувствуя тянущее удовольствие в животе. Этот Деку себе слишком много позволяет, настолько, что Бакуго не нравится. Ему не нравится чувствовать то, что сейчас, а точнее, по какой причине. Все должно быть на оборот. Перевернись мир по его велению. Это Деку должен быть под ним. А не на оборот.       Но губы чешутся так сильно, что хочется их либо отгрызть к чертям собачим, или наконец-то почувствовать жар чужих. И он тянется, приподнимается на локтях и напрягается уже болевший пресс, пытаясь удержать это удовольствие внутри, хотя в этом совсем не было нужды.       Еще немного, остались жалкие миллиметры, он уже чувствовал фантомной привкус крови, но его резко толкают в плечо, прижимая к жесткому дереву.       — Будь хорошим мальчиком, — уголки губ дергаются вверх, раскрывая жаркую глубину рта в развязной улыбке. Глаза горят в темноте, дыхание спирает и Бакуго уже не может игнорировать разливающийся кипяток внизу. Где-то в животе, ниже пупка, внутри. Где Мидория был не менее желанным, чем в голове. — Я хочу наградить тебя как следует…       Ладонь в гладкой перчатке касается щеки и острых скул, заставляя держать голову в одном положении. Выдох в губы, вновь пульс побежал по венам, искрами выжигая желание. Влажный язык проходится по чужим губам, сминая их, делая пошло-влажными, а затем припадая к ним с жаром и желанием.       И Бакуго будет послушным мальчиком, пусть ему уже все двадцать. Будет, потому что Деку целуется охуенно, с привкусом сладковатой крови, с жаром и безумием в венах. Как еще назвать то, что течет у него вместо крови?       Губы властно мнут, сжимают и посасывают, не смея кусать. Слишком рано, слишком это сильно отдает в пах, в самый центр жара в голове. Это туманит взгляд, лишает мыслей. А этого Изуку не мог допустить.       Опираясь локтем рядом с головой, не касаясь волос, Деку проталкивает язык в глубь не менее горячего рта, выдыхая в него воздух из легких. Они дышали друг другом, живут другим и наслаждаются этим плодом искушения. Поцелуи должны быть целомудренны, чисты и невинны, проявление любви. Однако их никак нельзя было назвать непорочными ангелами. Самые настоящие грешники, пытающиеся выжить в этом сошедшем с ума мире. Так же, как они.       Скользкий язык проходится по ровным рядам зубов, касается выразительных клыков, очерчивая их и с нажимом проходя по их острию. Бакуго мычит, задыхается и тянется ближе, касаясь невесомо боков, готовясь в случае чего прижать к груди. Но крепкие руки сжимают больно плечо, проходясь по верхней части языка подрывника своим.       Секундный отрыв, вдох носом и новый раунд. Деку не жалеет, знает, что тому так нравится. С нажимом, нежной внимательностью к деталям. И Деку готов предоставить столько, сколько сможет, лишь бы наградить своего послушного и такого хорошего песика. Бакуго не хватало только ушей и хвоста, клыки и когти уже имелись. Хотя хвост у них уже был.       Но Катсуки нетерпелив и сам кусается первым, хватая нижнюю губу зубами, больно прикусывая. И это чертовски пошло, смотреть как Деку приоткрывает глаза, стоня сквозь поцелуй и державшийся на коленях еле-еле. От такого ноги разъезжались в стороны. И в брюках становится слишком тесно, опаляющая лихорадка ударяет по голове слишком мастерски.       Тонкие, слишком горящие губы впиваются в чужие слишком сильно, посасывая, чувствуя сладкую кровь на языке. Сладко.       Но нервный выдох через нос, недовольно насупившийся Изуку показывал, насколько он не доволен. Катсуки послушно выполняет приказы, ведь он пес и обязан подчиняться хозяину. Недовольный огонек в глазах напротив заставляет преданно зализывать ранку, мягко прихватывая губами, мягко, насколько в данный момент мог, целуя. Но слишком поздно.       По тонкой нити слюны стекают крупные капли крови, когда Деку все же надолго отстраняется. Их губы все так же близко, казалось, стоит одному сорваться, как сладостные и жесткие поцелуи вновь начнут кружить голову, но нет. Внутри все трепещет от такого взгляда. Мидория недоволен. Очень.       — Сколько раз мы с Шо-чаном говорили не кусаться тебе? — укоризненно хмуря брови, Мидория большим пальцем стирает кровь, размазывая её по щеке. Хотелось слизать, не пачкать этот светлый лик, что светился в полумраке грозового неба.       Первые капли начали бить в стекло.       И от жара в голове, Бакуго пытается действительно вспомнить число. Идиот, не правда ли? От глупых мыслей на лбу набухает вена, так же, как набухает в штанах от одной мысли, что глупый Деку сейчас нависает над ним.       Но вдруг в кармане Катсуки совсем не вовремя завибрировал телефон, а спустя пару секунд зазвенел рингтон.       Бакуго мотает в сторону от вибрации в проблемном месте, хватает воздух ртом и пытается не застонать. Внезапно, слишком резко. Слишком близко.       Мидория быстро среагировав, вынимает из переднего кармана светящийся телефон, с высветившийся контактом.       Палец в тонкой перчатке проводит по экрану, нажимая кнопку громкого вызова.       — Да, Шо-чан, мы тебя слушаем, — сладко тянет парень, выгибаясь ближе на столе.       Телефон кладется выше головы Бакуго, экраном вверх. На нем сменяются цифры. 0:04. 0:05. 0:06       — Изуку, это ты? — немного не понимающий ситуацию Тодороки прислушивается к звукам тяжелого дыхания на том конце. — А где Бакуго? Он рядом?       — Да-а, рядом, — Мидория наклоняется ближе, наблюдая за выражением лица взрывного.       Его сначала передёргивает, потом удивление из-за действий Деку поднимает брови вверх, а затем краска на лице легкими мазками касается скул.       — Чего тебе надо, Двумордый, я здесь! — запыхаясь, подрываясь с места, хотел парень уже потянуться к телефону, как сильные руки резко его возвращают на место с характерным звуком.       — Что вы там вообще делаете? — неуверенно и тихо спрашивает Шото, прижимая трубку ближе. Говорить ему нужно осторожнее. Рядом сидят люди, а сам он в среднем классе летит в Сеул.       — Я же тебе говорил, Шо-чан, что стоило полететь рейсом позже, — на выдохе тянет мягко Изуку, возвращая взгляд разнервничегося Бакуго к себе за подбородок. Палец, стёрший ранее кровь касается сухих покрасневших губ. — Сейчас бы мог знать, что мы сейчас делаем.       С другой стороны, на борту боинга, слышится сдавленный выдох.       — Я же обещал наградить нашего любителя покусаться, верно? — тянет он специально, словно совсем потерявший нить с реальностью из-за тесноты в штанах. Вот-вот станет совсем больно.       — Говори, чего хотел! — рыкнул блондин, уже чувствуя, как Двумордый теряет связь с реальностью.       Но отвечает за него Деку.       — Тебя он хотел, Каччан, тебя, — и для пущего эффекта подгибает ноги под себя, садясь в причинное место.       Бакуго бы согнулся пополам, да не дали, хотя очень хотелось.       — Нгха! — вырывается несдержанный стон изо клыкастого рта. Приходится аж закусить ребро ладони, чувствуя, как сильно Деку хочет получить от Катсуки обратную монету.       — Ох… — Шото под ухом кажется тоже готов выпрыгнуть с самолёта на парашюте обратно в Токио. И плевать что придётся вплавь возвращаться.       Но нервы у Катсуки не железные, и наплевав на все, с утробным рычанием, взрывной меняет положение, наконец опрокидывая Деку на спину. Грохот какой-то статуэтки, упавшей на пол, Катсуки опускается ногами на пол, нависая теперь над удивленным Изуку с оскалом.       — Ты меня наградить хочешь или помучить?! — чуть ли не клацая зубами перед его лицом, огрызается злодей, пропуская ногу между ног парня.       А Изуку лишь ухмыляется, приподнимая правую ногу вверх, ощутимо надавливая на внушительных размеров бугорок в штанах.       Теперь-то он мог сгибаться в нервном сжатии мышц сколько хотел.       Изуку победно улыбается, сверкая изумрудными глазами в темноте. Дождь размывает в стеклах очертания домов, темные пятна поплыли по полу и стенам. А Изуку тем временим тянется через голову за телефоном, беря его аккуратно в руку и поднося к лицам микрофоном к ним.       — Но тебе же нравится, — касаясь второй рукой его груди, чувствуя жар мышцы под тканью, томно выдыхает Мидория с усмешкой на лице. — Я чувствую.       В телефоне звучит характерный звук таявшего льда.       — Иди дрочить в туалет, Тодороки, — дает совсем не дружеский совет Катсуки, пока не поздно, — а то спалишь весь самолёт к хуям.       — К какому именно? — шутит совсем не смешно, слыша звук обрыва вызова.       Больше нет сил и желания терпеть. Затихший телефон мягко забирают из рук, опускаясь к шее, и откатывая его как можно дальше, если Тодороки вновь придёт мысль позвонить им, горячо выдыхает на кожу. И Изуку добровольно, зазывно раздвигает ноги, пропуская Катсуки ближе. Настолько, что чувствует чужой стояк на своём. И черт, это прекрасно.       Горячие губы прихватывают мочку уха, выдыхая через нос в раковину. Ведёт, развязывает узел приказной в нем, он знает, и делает это с медленным упоением, смакуя каждую часть этой прелюдии. Ведь не в этом ли и состоит весь смысл происходящего? Наслаждение телами и мыслями друг друга. И это его награда. Вымученная, но награда.       Широкие ладони касаются боков и прихватывают прилегающую ткань черной жилетки, вырывая заправленную рубашку. Тело, более изящное, извивается в его руках и дрожит, запрокидывая голову назад. Припухшие губы хватают воздух, полуприкрытые глаза смотря на расплывающийся потолок через опущенные ресницы. Черт, он слишком давно его не видел, слишком много в последнее время Бакуго старался и пропадал на всякого рода заданиях. И он знает почему.       Скоро 12 сентября.       От этой мысли пальцы остервенело впиваются в кровавую рубашку, чувствуя противный запах чужой крови. Сердце заливается болью, а мысли, словно зная, что для Деку важнее всего, напоминают о чужой боли.       12 сентября у Катсуки стало на два человека в жизни меньше.       А сам Бакуго, чувствуя отвлеченность Деку, кусает за ухом, прихватывая зубами кожу. С томным выдохом он возвращается в этот черный омут, совсем не желая из него выплывать.       Влажный язык скользит ниже, по сонной артерии, опаляя поблёскивающие дорожки жарким дыханием. И пальцы ухватываются за аккуратный красный галстук, распуская его полностью. Красная ткань соскальзывает с шеи, дышать становится словно легче.       Бакуго целует кожу, так, как может, настолько нежно, насколько это позволяет напряжение в штанах. Потому что уже натерпится, он уже не может. Дыхание спирает от каждого несдержанного вздоха Мидории, от того, как он сжимает свои бедра. И черт. Это прекрасно. Слишком.       — Чего же ты медлишь? — шепчет Изуку ему на ухо, — я весь твой. Вперёд.       И тормоза слетают окончательно. 3. Chase Atlantic - Church       Жаркие ладони цепляются за бедра, буквально подхватывают его и прижимают ближе, впиваясь в губы. И он кусается, потому что ему разрешили, ему дали волю, ему дали то, чего хочет. И Катсуки даже рад, что секса у них не было уже примерно две недели. Ради такого подарка можно было потерпеть утренние стояки.       Языки сплетаются в жарком танце, с рыком Бакуго смакует вкус и понимает, что никакие сигареты не сравнятся с ним. Это его наркотик, одна из самых страшных зависимостей, помимо потрясающего минета от Тодороки.       И по подбородку начинает течь слюна. Они пошло причмокивают, дышат тяжело, боясь словно задохнуться. Он отстраняется на долю секунды, лишь для того, чтобы прильнуть к шее, размазывая губами крупную каплю слюны и крови. Раскрытые губы проходятся по дрожащему кадыку, дышат жарко, держа температуру ладоней терпимой. От всего этого ладони как на зло потеют и становятся ещё опаснее. Появляется вероятность взорваться к херам здесь и весь этот стол Все за Одного. Ведь это его кабинет.       Пуговицы на жилетке расстёгиваются так же быстро, как откидывают за спину, и к черту что она могла помяться, Деку будет не лучше выглядеть через некоторое время. Но сам Изуку не сопротивлялся, сам пытаясь разобраться с мелкими пуговицами красной рубашки. Но в перчатках это оказывается сделать труднее, чем без.       Его колотит, возбуждение бьет прямо в мозг, и он терпеть больше не может. Ему нужно больше, срочно, иначе причуда развеет его на мириады кусков. За окном завывает ветер и капли падают на пол, отражаясь на паркете звездами. На улице гроза, в их головах безумие. Но терпеть они больше не могли. Больше нет сил быть слишком далеко. Не в одном целом.       Тодороки знал, что Мидории не хватало Катсуки все это время, знал, ведь вскоре одному ему удовлетворить потребности второго ученика стало сложнее. Изуку нервничал, бесился и часто срывался. Наверное, поэтому он не остался, как просил того сам веснушчатый. Ведь там он был не настолько нужен, чем взрывной блондин. Это дело не должно было затянуться на долго. Вскоре он тоже увидится с неимоверно бесящим Бакуго и вновь почувствует его приятный запах нитроглицерина в волосах.       Рубашки летят на пол слишком внезапно и становится ещё жарче, не смотря на стоящую осень за окном и непогоду. Черные перчатки касаются накаченной груди и льнут ближе, выдыхая неясные слова в шею. А ключицу опаляет резкая боль, когда зубы вгрызаются в тонкую кожу. В отмазку Деку сам впивается обкусанными губами в слегка тронутую загаром кожу, чувствуя сам боль. И это восхитительно.       Красные цветы распускаются на белой коже, веснушки становится на багровом еще лучше видны. Они как черные дыры, как глаза цвета темных изумрудов, тянули вниз, на самое дно бокала. И Катсуки с упоением его испьёт, ведь это его награда. Ведь может быть завтра такой возможности не будет. И плевать что они в кабинете Учителя, что мог в любой момнет зайти сам хозяин или совсем сходящий с катушек в последнее время Шигараки. Хотя они втроем сами не лучше.       Губы спускаются в ложбинку между острыми ключицами, проходя размашисто по ней языком. Вверх, возвращаясь к кадыку. Изуку сглатывает, предчувствуя удовольствие и практически завывает, когда губы впиваются чуть ниже его. Он втягивает, посасывает и прихватывает зубами, чтобы остался особенно заметный след. Бакуго обожал оставлять метки, восхищался своей же работой после, когда ворот рубашки не мог скрыть каждый. С этим будет такая же история. Сосуды под кожей лопаются и у парня подкашиваются ноги, пусть и сидел он полностью на столе.       А затем в плечи упираются обжигающие ладони, заставляя опустится спиной самому уже на стол. Он не сопротивляется, ждет действий со стороны Бакуго. А Катсуки не медлит. Жаркая полость рта накрывает один из сосков, сразу начиная кусать затвердевшие бусинки.       Черт, кажется Изуку простонал слишком громко, раз блондин его начал мучать ещё сильней, крутя между пальцами второй. На зелёных глазах выступают слезы возбуждения, хотя просто влага от этого потрясного действия. Рот раскрывается в немом стоне, он пытается просто дышать. Больше от него и не требовалось. Так он думал.       Бакуго спускается ниже, оцеловывает кубики пресса, что напрягаются и втягиваются от каждого прикосновения губ. Все ниже, необратимо, так, что Изуку несдержанно хватается руками за блондинистую макушку своего парня, зарываясь в жестковатые волосы, когда губы преодолевать рубеж пупка.       Он касается пальцами дорожки вьющихся волос, цепляется за пряжку ремня и остервенело вырывает из брюк, не особо долго мучаясь с ним. Пуговица, ему нужно расстегнуть грёбаную пуговицу, но влажное пятно на темных брюках не дает это сделать. Черт. У него кружится голова.       Он склоняется ещё ниже, сгибая спину, как только мог, утыкая носом в пах. И сверху слышится стон. Изуку прошибает ток, он больно бьется головой об стол, выгибаясь на встречу и подмахивая бедрами, моля плотнее прильнуть к источнику пульсации. А Катсуки ухмыляется, прижимаясь губами к солёному пятну.       На лбу появляются испарины и становится слишком жарко. Темные кудри липли ко лбу, мешались, не давая вдохнуть. Потому что уже хотелось наконец получить желанное. Ну же, Бакуго, возьми, что тебе причитается! Ведь ему так этого хочется…       Пуговицу ловко расстёгивают и слышится жужжание молнии. А затем становится легче. Судорожный выдох срывается с губ, он перестаёт ощущать в руке колкие волосы. Куда? Зачем? Его приподнимают, и пряжка ремня ударяется об пол. Кажется, где-то далеко гром, но в его голове набатом стучит кровь, глуша все, кроме стонов.       Резинку трусов двумя пальцами оттягивают вниз, открывая постепенно краснеющую головку члена. Трусы мокрые от выделявшийся смазки, головка полностью виднелась и становилась уже багровой от приливающий крови. Это слишком…       А когда Катсуки влажным языком проходится по ней, проходясь с нажимом по уздечке. И, О Боже, взвизгнувший Мидория под ним это восхитительно. Приходится даже удерживать за таз, гладя большими пальцами бедренные костяшки.       Трусы опускаются совсем вниз, стараясь не замечать, что они лимитированной коллекции со Всемогущим. Как иронично. Тот, кто видел смерть своего кумира, косвенно виноват в ней, остается самым преданным ему, и в том числе уже вышедшему из моды мерчу.       Теперь Мидория полностью оголен перед ним, весь красный и текущий. Пятна возбуждения покрывают лицо и плечи, влажные потёки остаются на животе и лобковой зоне.       А у Бакуго сносит крышу. Он просто наслаждается извивающимся Деку, их Деку, заглатывая всего лишь на половину неплохих таких размеров член. Да, он не Тодороки, Катсуки к огромному сожалению так и не научился делать глубокий минет, но в таком состоянии Изуку этого достаточно.       Основание при особенно громком свистящем стоне пережимают, не давая кончить всего лишь от посасываний головки. Слишком мало, слишком недостаточно.       Горячая ладонь спускается ниже, играется чуть с поджавшийся от возбуждения яички и надавливая на занятное местечко между яйцами и поджавшимся колечком. Набухшие слёзы искрами касаются бледного лица и рот переполняется слюной.       А затем пальцы ловко проходятся по сжимающемуся анусу, замечая его мягкость и податливость. Чуть покрасневший, нервно сжимающийся и разжимающийся. Ухмылка озаряет лицо.       — Ох, не ужели ты готовил себя для меня? — это не насмешка над своим хозяином, нет, а настоящее восхищение и покорность.       — Давай же… — мямлит со стекающий из уголка рта слюной Изуку, тянясь рукой к важному месту. Пальцы погружаются внутрь, сначала один, мягко растягивая стенки, прямо на глазах у своего послушного пёсика.       И кажется от такого зрелища у самого Катсуки потечёт слюна.       Когда начали входить уже два пальца, раскрывая для взора винных глаз неуверенно вытекающую струйку смазки, Мидория томно шепчет.       — Хватит меня мучить, — скулит, ёрзая на столе и уже не в силах терпеть. — Каччан… — не отрывая взгляда, — ты же хочешь, — мямля и подтягиваясь ближе, ведь без тепла чужих рук слишком холодно.       А Катсуки берёт его ладонь в свою, переплетая пальцы. Поясницу придерживают, еще чуть-чуть и останется ожог. И он делает температуру чуть сильней, заставляя его стонать от боли, чтобы затем контрастом удариться скрытым в брюках членом по чужому, вжимая и касаясь прессом чужой. У Деку восхитительное тело, достаточно широкие плечи, изгибы мышц, узкие бёдра и шрамы на руках. Большие, они бледными линиями рассекают кожу, и это отдельная тема. Почему он носит перчатки, почему он скрывает свои изуродованные пальцы. На все это Бакуго знал ответы.       Потому, смотря прямо в глаза, неотрывно от этих зелёных дьявольских огней, он шепчет.       — Хочу, — хрипло и низко отзывает он, хватаясь за руку как-то иначе.       И Изуку знает, что в свою очередь требуется от самого него. И поддается, тихим и неясным выдохом выдыхая желанное имя.       Черная ткань мягко слетает с шершавых пальцев, а затем и со второй. Деку жмется, он глуп, что не мог понять всю важность прикосновений. Точнее слишком боялся. Это слишком интимное, только с этими двумя он мог касаться мира напрямик. И с придыханием, мягко касаясь перекатов мышц под кожей, он опускается ниже, к самому ремню, придвигаясь в плотную и тянясь к губам.       — Тогда бери, — миллиметры сокращаются, и выдохом он шепчет в губы, — я разрешаю.        И пряжка ремня звякает в руках, что дарят своим жертвам самые страшные муки. Ему же только нежность, самую настоящую любовь, на которую была способна его черная душа.       Поцелуй становятся вновь болезненным, с привкусом сладкой крови и сигарет. Но это куда лучше слов. Ведь Катсуки было разрешено, и хватая под коленями, когда шершавые пальцы стягивают с него самолично все лишнее, выдыхает стоном в губы, жаждя наконец почувствовать этот жар внутри.       Стояк уже отдается болью, хотелось засадить поглубже и кончать. Но от мыслей становится только хуже, а от факта, что его ждали, бедра сами двигаются на встречу, проезжаясь между ягодицами.       Мидория закидывает руки на шею, опуская поцелуи ниже, на плечо. И зубы жестко впиваются в кожу, ногти оставляют полосы на спине, когда чертовски горячий член входит в слишком плохо растянутую дырочку. Дыхание сбивается, а пробные толчки ударяют по голове кувалдой. Мир плавится точно свеча и стон звучит прямо в ухо. Движения поступательны, Бакуго для начала пытается протолкнуться как можно глубже, но вскоре выходит, оставляя внутри лишь сочащуюся головку. А затем новый толчок.       Изо рта вырываются пошлые причмокивания и боль в анусе практически незаметна. На оборот, хочется жестче. Он такой. И хочет так.       А из-за неудобной позы Катсуки рычит и сжимая в руке непослушные кудри, отрывает от себя и мир за мгновение переворачивается. Его лицом утыкают в столешницу, раздвигая ноги сильней, входя до основания одним толчком.       И понеслась.       Бакуго спускает все нормы морали, вспоминая, что этот чертик в соблазнительной жилетке, тот ещё похотливый дьявол, и любил, когда его драли по полной. Толчки сильные, его начинают буквально втрахивать в этот чертов стол, за котором еще три часа назад сидел его Учитель.       Щекой он упирается в черное дерево и кажется слюни начинают уже капать на него. Черт, это действительно классно, Мидория практически забыл, какого это, когда тебя ебёт Катсуки Бакуго, знаменитый подрывник, не обделённый желанием взорвать бошку противнику. Эти руки стольких убили, а сейчас нежно проходятся по линии выгибающегося позвоночника, считая выделяющиеся позвонки.       Но так не удобно, и приходится опереться на локти, грозясь из стереть до крови. Плевать, спина прогибается сильней, и задница вздергивается выше. Только бы сильней почувствовать эту заполненность, которую не могли ему дать ни пальцы, ни резиновые дилдо, когда ни одного его идола сердца радом нет.       Широкая ладонь накрывает обрубленные крылья, лопатки натягивают кожу, мышцы перекатываются под кипятком рук. Кажется, остаются ожоги, но в темноте плохо видно, он мог об этом судить лишь по стонам Деку.       Слюни капают с раскрытых губ на стол прозрачными каплями, тянущиеся нитями вниз. Пока голову не запрокидывают назад, хватая за волосы. Клыки вгрызаются в кожу на шее, словно пытаясь отгрызть один сладкий кусочек. И стон, пошлый выкрик пронзает мозг насквозь, оседая болью в пульсирующем члене.       Ему разрешено кусаться и Бакуго будет пользоваться этим по полной. Кровь выступает крупными гроздьями, а сам член Изуку напряженно подёргивается в воздухе. Тяжелый хрип вырывается из глотки, вибрирует где-то внутри. Больно. И слишком хорошо.       Шершавый язык проходится по каплям, размазывая красные разводы по плечу. Это куда лучше руки, он уже давно понял, и восхитительная теснота, жар нутра вызывает восторг. Эпицентром которого жаркая точка внизу.       А затем Бакуго немного прижимается к спине, меняя угол проникновения. Вот тогда и пошли настоящие стоны, расширенные зрачки и невнятное бормотание. Толчки набирали амплитуду, резкость и ритм, каждый раз попадая по простате.       — Блять, — сорванным голосом шепчет Изуку, царапая ногтями стол.       А сзади слышится одобрительное рычание, совсем не человеческое, звериное, заставляющее дрожать колени. Ноги уже совсем не держали, они немели. Как и все тело, отдаваясь единственному ощущению.       — Ждал меня, — хрипит на ухо, целуя покрасневшую раковину. — Знал, что я приду.       — Да! — и он сам не знал, выкрик кайфа ли это был и согласие со словами Катсуки.       — Даже растянул себя, похотливый Деку, — уходя лицом куда-то назад, Изуку лишь пытался остаться в этой вселенной.       — Да… Да! Блять… — стонет он невнятно и слишком влажно. Возбуждение натягивает пружину внизу.       Клыки взрезаются у самой кромки волос в загривок, и вскрик глушит раскат грома, стены содрогаются, ему кажется, что это сам Бог вновь гневается что на его земле, происходят такие вещи. Но им плевать. Бог им не закон.       — Каччан, как тебя не хватало, — стонет от в так шлепкам. — Каччан… Ка. А! Боже, блять. Только не останавливайся! — пот течет между лопаток и мутную каплю ловят губами. Солёный.       У самого Бакуго пот уже градом бьет и блонд потемнел на лбу и затылке. Пряди липли, ему пришлось зачесать их назад, но некоторые все продолжали топорщится и лесть прямо в глаза.       Он чувствует, как Деку его начинает ритмично сжимать, пыхтеть и пищать, давясь слюнями.       — Имя! — рычит злодей, перехватывая опять налившийся болью член.       — Нгхааа! — разочарованно, утыкаясь лбов в стол, стонет Изуку, разрываясь от желания кончить.       — Не правильно, — продолжая сжимать половой орган, Бакуго вбивается с пошлыми шлепками. А затем, не останавливаясь, бьет по упругим ягодицам, слыша новый стон. — Деку, — зовут его из этого мира. Красивый рубиновый цвет разливается в темной радужке. — Давай же, просто скажи.       — Каччан, неееет, — хнычет парень под ним, — Дай! Дааай… Пожалуйста, Боже, сука, дай мне кончить! — у него в голове сменяется все сразу, мешается в такую мешанину, что различить мог только одного Катсуки в голове.       — Нет, — с усмешкой тянет он, вновь шлёпая по красному пятну, мня ягодицу и поддавая огня. Останется точно след. — Давай, Шото ты называешь по имени. Мне обидно, — и как в нем оставались способности так играть разочарование, даже сам блондин не знал.       — Катсуки… — одними губами шепчет в забвении. Это имя слишком приятно на вкус, сладко и терпко одновременно. Со привкусом сигарет и горького кофе.       Но руку не разжимают.       — Катсуки, давай кончим вместе!       И руку разжимают, со стоном вдалбливаясь внутрь сильней, проходясь обжигающий ладонью по всей длине. Смазка пачкает ладонь, тягуче смазывает головку и Изуку колотит.       Спазм накрывает лавиной и пружина срывается к черту. Пот каплями стекает по горячему телу, голова запрокидывается назад и можно было бы удивиться его гибкости, если бы это был их первый раз.       И рыча, притягивая бедра ближе, Катсуки от восхитительной тесноты и сжимающегося Изуку кончает как можно глубже, чувствуя накрывающую их обоих лавину. Они тонут, они рассыпаются и мир вокруг них плавится. Белёсая сперма перемешивается со смазкой в руке, а дыхания становятся совсем прерывистыми и порой совсем пропадали.       Внутри сокращается и обмякает чужой член, заполняя Изуку до появления странной переполненности. Но стоит Катсуки выйти осторожно, переворачивая сошедшего с ума Деку, они встречаются затуманенными глазами, мягко касаясь уставших тел друг друга.       — Скучал, — не вопрос, а самый настоящий факт констатирует взмокший блондин, слизывая сперму с руки.       Деку уверенно кивает, слыша на затворках сознания гром.       — Скучал, — и улыбаясь, он выдыхает, когда растраханное колечко мышц не могло удержать внутри себя чужое семя.       — А мог бы просто сказать и не устраивать этот цирк, Изуку.       — Но это же так скучно.