click.

      Щелк.       В воде раздается глухой щелчок. Мэттью оттягивает пальцем и резко отпускает канцелярскую резинку на запястье, погружаясь с головой в бассейн.       Я недавно понял, что меня это успокаивает.       Успокаивает звук щелчков под водой, когда ныряешь на дно. Вы слышали это когда-нибудь? Это действительно утешает, и на запястьях не остаётся розоватых следов, как если делать то же самое на суше. Однако, резинка все равно касается руки, принося лёгкий дискомфорт, но в замен даря такое сейчас нужное, секундное успокоение.       Он выходит из воды, надевает тапки, и направляется в общую душевую, оставляя за собой мокрые следы с чвякающим звуком.       Поскользнуться довольно легко, но он справляется.       Около входа в душ парень немного колеблется, снова разгибая указательный палец возле правой руки, прежде чем зайти. На этот раз на коже сильнее чувствуется неприятное жжение, а чувство тревоги, крепко ухватившие за плечи, отходит на второй план.       — Ауч.       Почему-то это помогает и раздражает одновременно. На смену тревоге будто приходит какое-то другое, паршивое, отвратительное чувство.       Слышится тихое хлюпанье. В помещение никого нет. Неудивительно, уже дастаточно поздно, чтобы здесь кто-нибудь находился, да и к тому же, тренировка закончилась почти час назад, все уже успели разъехаться по домам. Но не Мэттью, задержавшийся здесь ещё ненадолго.       — М-да, такими темпами снова доведешь себя до нервного срыва, – упрекать себя уже перерасло в привычку. Он откручивает вентиль, медленно запрокидывает голову и поддается навстречу приятному теплу, контрастирующему с прохладой в помещении. В лицо бьют горячие струи, по недавно выкрашеным в красный волосам течет вода, они намокают, а затем становятся мыльными, и он надеется, что шампунь смоеет запах хлорки. Мыльная пена окрашиваться в светло-розовый. Краска смывается. “Дешевая тоника” – думает, рассматривая пену, медленно заполняющую пол душевой кабинки, а затем бесшумно выдыхает.       Щелк.

      Он выходит из душа, закутавшись в большое махровое полотенце. По телу бегут мурашки. Какой-то придурок, так Мэтт называет дежурного-уборщика, оставил на ночь форточку в раздевалке открытой, а на улице не июнь месяц, холодно, прогноз погоды обещает, что сегодня ночью будет минус семь.       Он наспех одевается, скидывает вещи в сумку в подобии порядка, который больше смахивает на бардак, выходит из раздевалки и на выходе молча отдает ключи от шкафчика пожилой вахтерше.       На улице его уже ждут, поэтому стоять и мерзнуть не приходится.       Он не раздумывая садиться в машину, кидая брату натянутую улыбку, устраивается поудобнее и тупит взгляд в окно. Домой совершенно не хочется. Но аромат горячего домашнего какао в памяти, которое его тоже ждёт, наверняка уже пропитал всю их с родителями и братом небольшую квартирку в старой девятиэтажке. Это позволяет внутри проскользнуть короткому теплу, оставшись почти не замеченным. Они едут молча.       Дело в том, что Мэттью слишком любит какао, посему вот уже пару лет пьет его, возвращаясь домой с тренировок. Кажется, какао служит единственной причиной, по которой он приходит обратно снова и снова. А может, дело не только в горячем напитке.       Он бы не вернулся, не будь он таким трусом.       Знаете, можно одновременно любить и ненавидеть одно и то же место. Так вот, для Мэттью таким местом стал дом.       Их старая квартирка в центре города обволакивала уютом днём, и дробила голову острой болью воспоминаний по ночам. Он любит сладкий запах какао. И одновременно помнил, возможно даже слишком хорошо помнил, как разбил костяшки пальцев в мясо о стены в своей комнате(на них до сих пор красовались вмятины и пятна крови, так и не отстиравшиеся от обоев), как беспрерывно кричал что-то невнятное сквозь слезы в нервной истерике, когда ему только сообщили о произошедшем. В тот момент его окутала исключительная злость и горечь от того, что он узнал всё самым последним. Родители знали обо всем сразу, и как вы думаете, что они сделали? Правильно. Не сказали ни слова. Ему тогда было всего шестнадцать, и по правде говоря их можно было понять, но Мэттью отказывался.       — Прости, милый, мы не хотели тебе говорить, но Луис, он- Он мертв.       Два года назад, очередным пятничным вечером после ужина, мама осторожно прошла в его комнату, присаживаясь на край кровати рядом.       Пять дней назад сбросился с крыши. Спустя неделю. Целую неделю он не знал, что и думать. И быть до конца честным, думать не хотел. В голову лезли всякие мысли. Он звонил, спрашивал всех, кого только мог. Даже наведался в дом мистера и миссис Мэрридит. Но всё, что он получил в ответ это пожатие плечами от одноклассников, тишину за дверью, и оглушающее с каждым разом всё сильнее: «абонет вне зоны действия сети» Или «абонент временно недоступен, пожалуйста, перезвоните позже или оставьте-».       — Да пошли вы! — однажды после этой фразы телефон летит на пол.       Но хуже всего было наконец узнать. В тот момент сердце Мэтта разбилось на тысячи осколков, он не помнил уже как все было, он просто плакал, ругался, рвал и метал. Слёзы беспрерывно текли по щекам, мысли в голове тогда смешались в какую-то безобразную кашу, а сердце болезненно сжималось и стучало-стучало-стучало. Его больше нет. И больше всего он винит в этом себя, потому что, как он только не заметил? Почему он раньше не понял, что что-то не так? Они же были лучшими друзьями.

      Авто останавливается около девятиэтажного здания. Им нужно на последний этаж, а лифт как назло снова не работает, поэтому когда они с братом выходят из машины и заходят в подъезд, с губ срывается тяжелый вздох.       Чтобы подняться уходит в два раза больше времени, чем на спуск.       Подъем кажется ему вечностью.       Проходя последний лестничный пролет, прежде чем с облегчением ввалиться в теплую квартиру, Мэтт останавливается на пару секунд и щелкает по руке резинкой под рукавом тяжелой зимней курткой.       По подъезду разносится выдох от новой порции неприятных ощущений на коже. Сзади на плече ложится рука. Он дергается от неожиданности, а затем поднимает голову на брата. Глаза начинают слезиться и Май понимающе смотрит на него.       Ему плохо от воспоминаний, он стоит прямо на той ступеньке, где впервые поцеловал Луиса. Лучший друг? Пф, серьезно? Да кому он врёт. Да, они поцеловались всего раз, и даже не встречались, но… Но могли бы? Если бы он сделал что-нибудь раньше.       Это произошло совершенно спонтанно, они сами тогда не поняли как, но Мэттью никак не смог выкинуть из головы тот вечер, когда всего на несколько секунд его губ коснулись чужие, такие мягкие и теплые, так нежно и чувственно. Тогда они не были похожи на просто лучших друзей.       Это было чем-то большим. Больше дружбы. Больше, чем просто интерес. Они оба хорошо это понимали. И осознавали риски.       Он думал, что осознавали.       Ему требуется ещё минуты четыре, чтобы отдышаться и успокоится, прежде чем они зайдут домой и ему снова придется натянуть фальшивую улыбку. Всё это время Май обнимает его и утешающе гладит по голове. Он знает. Возможно, не знает всего, но относится с пониманием и терпеливо ждёт, пока его не перестанет трясти. А после они вместе проходят в квартиру, где и правда вкусно пахнет свежесваренным какао. Слёзы окончательно перестают течь.       Щелк. Но уже где-то в районе ребер.       Тревога ненадолго отпускает его плечи и позволяет забыть. Но только до тех пор, пока он снова не останется один под пеленой позднего вечера.