Вязкая, непроглядная, всепоглощающая темнота аккуратно, мелкими движениями задевает чувствительную кожу когтистыми лапами. Долго рисует круги вокруг глаз, захватывая подрагивающие ресницы; больно натягивая, незаметно проскальзывает под кожу, обволакивает и стягивает легкие, а затем и сбитое с ритма сердце. Хочется вырваться из мучительного плена, но глаза не размыкаются и тело скованно диким страхом. Девушка пытается кричать, но застывшая тишина хуже раздирающего крика, въевшегося в разум. Визг шин, скрежет железа и хруст лобового стекла разрезает пугающую пустоту и яркими вспышками прогоняет тьму, заменяя фон красными пятнами. Крики, кажется, заполняют остальное пространство, пронзая острыми иглами чувствительный слух. Воздух уходит из легких, что-то давит на голову и теплые реки крови, обжигая, обрамляют овал лица.
— Сучжон, проснись!
Несколько легких хлопков по щекам отрезвляют наполненный кошмарами разум и вытягивают из затянувшегося сна. Сильные руки подхватывают хрупкую фигуру Сучжон со смятой простыни, крепко прижимают к мягкому свитеру и неустанно гладят по спутавшимся каштановым волосам. Чон потребовалось пару минут, чтобы отдышаться и расслабить собственные ладони, зажатые в кулаки.
— Дыши. Все хорошо, я рядом, — ровный тембр по-странному успокаивал сознание и невпопад бьющееся сердце.
Приятный, совсем не резкий запах мужского одеколона, привычная теплота свитера и нежные руки необыкновенно действовали на Сучжон, потому что Чонин был самым лучшим из всех прописанных ей антидепрессантов. Для нее он был больше, чем человек, и, не считая Суён, он — ее якорь, за который она отчаянно хватается каждый раз. Он держит её на плаву своими словами, действиями и чувствами, выбрасывает на берег в безопасность — подальше от океана депрессии и темноты.
С Чонином было тепло и по-домашнему уютно. Возникало что-то непонятное, но которое можно было прощупать через кожу, вдохнуть грудью и немного задержаться, чтобы тепло наполнило уставшее тело.
Даже плотный занавес, под гласным именем «слепота», не мог скрыть лучезарность улыбки Кима. Сучжон нравилось слушать заливистый смех, запутывать свои пальцы в его волосах, гладить лицо: указательным пальцем проводить по гладкой переносице, а большим обводить пухлые губы, порой кратко целуя их в улыбке. Ей нравилось чувствовать его красоту — как внешнюю, так и внутреннюю. Каждое прикосновение Чонина приятной дрожью разливалось по телу. И, наверное, именно он помог Сучжон хоть чуточку справиться с утратой зрения, показав, что и среди темноты можно отыскать каплю того самого света.
Когда Сучжон по-настоящему успокоилась, она выпуталась из цепких объятий, намереваясь встать с кровати, но тут же одним рывком была опущена обратно.
— Ты не хочешь снова сходить к профессору Пак? Атаки усилились, и ты сама это понимаешь.
— Вы с ним говорите одним текстом. Ты тоже психотерапевт и тебе я доверяю намного больше, чем профессору Паку, — она немного поежилась, вспоминая кабинет, наполненный легким запахом сигарет и раздражающим тиканьем часов. — После сеанса мне стало только хуже.
Чонин лишь тяжело вздохнул, опуская взгляд в пол. Сучжон говорила, что слышала в его голосе пренебрежение и подобие надменности, и она определенно была права. Профессор Пак — человек, не терпящий любых нарушений профессиональной этики. Ким, являясь одним из его лучших выпускников, нарушил эту проклятую этику. И по глупости, перед тем как выйти из кабинета, поцеловал Сучжон в лоб, прошептав на ухо тихое «не волнуйся». Этого профессору было достаточно, чтобы сделать определенные выводы, которые повлекли за собой такой напряженный разговор между ним и Чон.
— Какие у вас отношения с Ким Чонином?
— Разве это как-то связано с моей проблемой?
В тот же момент диалог стал неуютным, в кресле было недостаточно места, размеренное тиканье часов давило на виски, а тяжелый взор профессора холодом отдавал в спину. Тогда она поняла, что пустой взгляд не только у нее.
Сучжон не хотелось вновь становится центром обсуждения, поэтому в кабинете Пака она появляться больше не желала.
Чонин правда желал ей только самого лучшего, однако не все было так, как хотелось бы. Затяжная депрессия лишала сил не только Чон, но и самого парня. Они боролись вместе: он искал для нее причины вставать с кровати и начать новый день, старался прочувствовать её настроение как можно точнее, рассказывал все, что было бы интересным, водил ее в больницу к Суён и выходил из палаты, оставляя сестер наедине. И если взглянуть на самое начало их отношений, можно понять, что Сучжон очень трудно было полностью довериться Чонину, дать ему право на помощь.
Страх крепко обнял Чон, краткими движениями сжимая ребра, когда она, открыв глаза на больничной койке, не увидела, ровным счетом, ничего.
Тьма. Бескрайний черный горизонт в сопровождении ее собственного крика и огненных слез по исцарапанным щекам. В голове ни малейшего понятия, что произошло и где она сейчас, одна лишь паника и одна лишь мысль: «Суён!»
Срывая с себя провода, неуклюже падая на пол, она руками прощупывает путь к другой кровати, в надежде отыскать нежные руки сестры, понять, что она рядом с ней. И когда она лбом касается железного основания койки, рукой скользит вверх по матрацу и натыкается на то, что так отчаянно искала, с горечью выдыхает. Тонкие пальцы Суён, обрамленные многочисленными проводами, не реагируют на чужие движения и соленые слезы, иногда попадающие на узкую полоску серебряного кольца, одиноко ютящееся на безымянном пальце. Сердце моментально сжимается, мурашки разбегаются по коже, неприятный, но равномерный сигнал кардиомонитора, говорил, что Суён жива, но, кажется, стояла на краю обрыва.
Тихий вой сквозь зубы, жалобные шептания имени сестры — все напоминало Сучжон о младших классах, когда одноклассники закрыли её в шкафчике женской раздевалки. Тогда она тоже ничего не могла сделать, чувствовала себя беспомощной жертвой обстоятельств, которая только и могла отчаянно плакать и звать старшую сестру. Суён действительно спасла девушку в тот момент. Задержавшись немного в душе после физкультуры, она услышала её и открыла злополучный шкафчик, впуская свет и надежду для младшей сестры.
Сколько Сучжон себя помнила, у нее с Суён всегда были хорошие отношения. Они постоянно шли рука об руку: после того случая старшая немного припугнула задир и больше они не трогали ее маленькую драгоценность; любимый лабрадор Джус, которого после Суён забрала к себе в квартиру, порой оставляя с добродушной соседкой на время долгих отъездов, был главным героем всех игр, но чаще — подставным виновным в пакостях сестер; разница в пять лет для них была полностью стерта и каждая поддерживала любое начинание другой, когда Сучжон поступала в университет на музыкальное отделение, Суён уже стала успешной моделью, которая при каждом удобном моменте упоминала свою талантливую сестру, чем неоднократно смущала вторую, но и вселяла некую уверенность, в очередной раз передавая слова поддержки.
В те дни, когда у старшей Чон появлялся свободный день, они занимались своим любимым делом — рисовали в парке в компании Джуса, попутно обсуждая все события за прошедшее время и сопровождая приятную беседу поеданием безумно вкусных сэндвичей, а холодными вечерами оставались в квартире Суён, готовили самый ароматный чай или приятно обжигающий глинтвейн, смотрели любимые романтические комедии под сопение лабрадора, и, совсем как в детстве, надевали цветастые пижамы и засыпали в одной постели, крепко держась за руки. А после Сучжон нужно было снова ехать в скромную комнату женского общежития, готовится к предстоящим экзаменам и отчетным концертам, а Суён отправлялась на модные показы, съемки рекламы и краткие роли в штампованных сериалах. Их жизни бурлили подобно дикой реке, но их бумажные кораблики были крепко связаны, упорно держась на плаву.
— Ты же отведешь меня к ней сегодня? — она не отпускала руку Чонина, перебирая его пальцы, будто бы проверяя, правда ли это он.
— Постараюсь, — свободной рукой он заправил несколько прядей Сучжон за ее ухо.
— Сегодня один сеанс с новым клиентом, а после я приеду за тобой и мы обязательно навестим Суён.
Он поцеловал ее в лоб, аккуратно выпутав свою руку из тонких пальцев, и поторопился к выходу из квартиры. Когда дверь захлопнулась, Чон еще долго сидела на кровати, сжимала мягкое одеяло — боялась нового приступа. И только когда голые ступни окончательно окоченели, а холодный ветер стал сильнее задувать через открытое окно, сообщая о приближении затяжной зимы, Сучжон решила встать с кровати, по привычке отсчитывая шаги. После открывает шкаф, ищет на своей полке одежду: желтый свитер, когда-то присланный матерью из поездки в Гонконг, находит по крупной вязке, а темно-синие джинсы обнаруживает по рельефной пуговице.
Сучжон не приходилось долго рассуждать, что надеть, а жаловаться на недостаток одежды — тем более. Для нее совершенно не имеет значения, сочетаются ли цвета между собой или нет. В конечном счете она не выходит никуда, кроме больницы на редкие обследования и посещения старшей сестры.
Оказавшись в ванной комнате, она кладет сложенную одежду на тумбу и аккуратно подходит к ванне, все еще с осторожностью залазит и хватается за ручки, которые Чонин установил специально для Сучжон.
Чон отчетливо помнила свои первые дни в квартире парня, когда еще билась о все возможные края и углы, изучала каждую комнату, постукивая по холодному паркету тростью. Помнила сильные вспышки атак прямо во время принятия душа и обеспокоенный голос Чонина, когда он услышал пугающий грохот.
— Не-не смотри! У-уходи!
Он тогда влетел в комнату, совершенно забывая все нормы, потому что боялся, что Сучжон могла пораниться, однако он увидел очень жалкую картину: она сидела в углу ванной сжавшись, прижимала к груди колени, прятала лицо за темными мокрыми волосами, мерзла в холодной воде, накрепко вцепившись ногтями в мягкую кожу своих ног.
Чонин подходил медленно, стараясь отводить взгляд от обнаженного тела. Он закрутил кран, закрыл глаза, а после ровным, немного успокаивающим тоном произнес:
— Я закрыл глаза. Проверь сама.
Плавными движениями Ким провел по руке Сучжон, аккуратно захватил ее ладонь, которая стала заметно расслабляться, и подставил своё лицо. Практически невесомыми движениями, подушечками пальцев, она касалась его закрытых век, не замечая, как дыхание начало восстанавливаться.
Тогда для нее и появился тот самый свет, к которому она следовала, но не могла дотянуться. Она стала больше доверять Чонину: пыталась ему выговориться, послушно выполняла все упражнения, принимала кубик льда из теплых рук в моменты навязчивой идеи покончить с нелепой жизнью, замечая, как с холодом она вылетает из головы; искала утерянные воспоминания, которые лишь яркими отрывками всплывали в снах. Маленькими шагами, борясь со своими демонами, они выстраивали стену доверия, которая становилась крепче с каждым днем, прикосновением, убаюкивающим шепотом и нежным поцелуем.
***
В больнице, кажется, ничего никогда не поменяется: суматоха, врачи о чем-то бурно спорят, медсестры обсуждают последние новости, попутно заполняя карточки, уставшие от капельниц и таблеток пациенты бродят по широким коридорам.
Палата Суён, на удивление Сучжон, находилась в полной настораживающей тишине, даже противного ритмичного писка кардиомонитора совсем не было слышно. Обеспокоенная угнетающей пустотой звука, Чон судорожно искала крепкую руку Чонина, за которую моментально ухватилась, пытаясь не давать панике взять вверх.
Ким о чем-то говорил с врачом О, которого легко можно было узнать по немного охрипшему голосу и нудной интонации.
— Приношу свои соболезнования, — единственное, что Сучжон смогла выхватить из беседы мужчин.
Сердце вдруг бешено зашлось, непрошенные слезы готовились к выходу, страх сковал конечности и заложил уши. Девушка не сразу поняла, как очутилась на улице со стаканчиком теплого чая в руке. Как только Чонин увидел ее бледное лицо, сразу же поспешил вывести ее из удушающего помещения, попросив какого-то мальчишку сходить за чаем из ближайшего автомата.
Ким сидел перед ней на корточках, растирая свободную руку, будто бы готовил ее к еще более худшей новости.
Сучжон казалось, что она была готова уже ко всему, что сможет вынести все удары судьбы, однако на деле все оказалось гораздо сложнее. Она была на грани, чувствовала, как стягивает легкие, как активно бьется пульс, как разрывает ее головная боль.
— Сучжон, я кое-что пообещал твоей матери, — он ощутимо сглотнул, прерывая воцарившуюся между ними тишину. Слова давались тяжело.
— Возможно, не время, но я должен сделать это именно сейчас.
От одного упоминания матери девушку передергивало. Она не слышала о ней уже почти два года, после того как съехала к Чонину.
Мама тоже пострадала от этой аварии, вот только не физически, а морально. Она буквально сошла с ума от горя: искала врачей, способных вернуть одной дочери зрение, а другой — жизнь, водила Сучжон к ведьмам, целителям, гадалкам, пастырям, устраивала истерики и винила во всем себя. Чон не могла терпеть того, что происходило с ее родным человеком, устала ходить на бессмысленные сеансы к мошенникам, которые только и делали, что вытягивали деньги у отчаявшейся женщины. А однажды мама ударила ее, когда неблагодарная дочь упрекнула в бесполезном занятии, что и стало последней каплей в переполненной чаше.
Спасением стал психотерапевт — Ким Чонин, которому было действительно сложно доверится, но, переступив себя, пройдя некоторые трудности, она переборола свой страх перед недоверием к людям и по-детски влюбилась в своего героя.
— Продолжай.
— Это была не Суён, — Чонин отчетливо ощутил, как девушка сжала его руку.
Переведя дыхание продолжил:
— Она умерла гораздо раньше — в день аварии.
Плотный ком застрял в горле, стаканчик выпал из теплой ладони падая на сырой асфальт, усыпанный желтым ковром листьев. Головная боль усилилась, в темноте глаз ранее красные пятна воспоминаний обретали форму.
Пленка того дня крутилась отрывками, но странный толчок, данный словами парня, восстановил часть утерянных отрывков.
Сучжон сидела на остановке, пряталась от летнего ливня, надеялась, что последний автобус до дома еще не успел уйти и просто опаздывает на каких-то двадцать минут, но табло расписания потухло, как и угасла последняя надежда на благополучное возращение домой. Сквозь плотную стену дождя Чон увидела подъезжающую к остановке до боли знакомую машину, которая приветливо подала три коротких сигнала фарами. Улыбка озарила лицо девушки и странное тепло расползлось по продрогшему телу. Схватив промокший рюкзак и шлепая по лужам, она подбежала к знакомой машине, забралась на переднее сидение в уютный салон и обняла старшую сестру, которая как никто знала ее расписание.
— Ты самая лучшая!
— Я знаю, малышка, — Суён засмеялась, отъезжая от одинокой остановки. — Заедем за кофе, а потом ко мне. Джус очень сильно соскучился по младшей сестренке.
— Если и есть чудо, то оно сейчас сидит рядом со мной, — Сучжон и Суён одновременно переглянулись и залились смехом, предвкушая прекрасный вечер.
Старшая Чон, казалось, отвлеклась совсем на чуть-чуть и не сразу поняла, что на них несется встречный автомобиль. Резкое движение рулем вправо, пугающий визг колес по скользкому от дождя асфальту, хруст железа, острый запах бензина и крови.
Сучжон навсегда потеряла свое отражение в зеркале заднего вида, в то время как Суён исчезла в обломках бездушного металла.
Два года ее нагло обманывали.
Два года держали за дуру, прикрывали пустые глаза вуалью из сладкой лжи.
Два года она приходила к незнакомой ей девушке, руки, острые черты, гладкое серебряное кольцо которой так напоминали Суён.
Каждый чертов раз находясь в палате, она задыхалась слезами, винила себя в несчастном стечении обстоятельств, которые сонным параличом сковывали тело. И сейчас, находясь в этой ситуации не имеющей никакого логического выхода, в ситуации, когда следует положиться на родное плечо, услышать слова поддержки от родного человека, она слышит те самые слова, которые были скрыты под вуалью лжи.
Если бы ей сказали раньше, что Суён мертва, не было бы так больно, как сейчас. Сердце бы не рвалось на мелкие куски, слезы бы так не обжигали замерзшие щеки, а смириться было бы гораздо проще. Это так похоже на издевательство с его стороны: она ведь слепая, так почему же не усилить этот эффект?
— Я правда хотел рассказать все раньше, но это обещание связало мне руки. Она просила меня молчать об этом, буквально умоляла меня на коленях. Я…
— Не надо, — она прервала Чонина, вырывая свою руку из его ладони. — Давай остановимся и покончим с этим, пожалуйста. Я больше не хочу здесь находиться и слышать твой голос.
Она тяжело вздохнула, борясь со слезами и истерикой, накопившейся за эти ничтожные минуты правды. Чонин заглядывал в ее глаза, искал в них ответ или скорее оправдание, но видел лишь свое отражение, окруженное пустотой ореховой радужки.
— Я не могу больше верить ни единому твоему слову. Ты разрушил доверие, которое мы выстраивали так долго, — она не заметила, как соленые капли всё-таки поползли вниз по щекам.
— Я благодарна за все, что ты для меня сделал, но почему-то все меркнет под слоем лжи длинною в два года.
Она ушла. Ушла, живя моментами мимолетного счастья, проведенного рядом с ним, и потерей веры в искренность людей.
Навсегда слепа — снаружи и внутри.
