Холодный расчёт

We don't need to be saved, Нас не нужно спасать, If you fall, don't you worry. Если ты оступишься, то не переживай.

      У Юлика кожа всегда не по-настоящему горячая. Откровенно говоря, Юлик сам «не по-настоящему». Так всегда считал Даниил. Так он считает. Так он и будет считать впредь. За ненастоящий блеск в глазах, за ненастоящую живость в глазах, за ломающий смех, Юлик был ненастоящим. Юлик был красивым. Весёлым. Умным. Напоказ. И ненастоящим. И это было тем, ради чего стоило бы жить, если бы Даниил мог назвать то, чем он занимается — жизнью.       На деле, это вообще никак нельзя было назвать, но когда Юлик смеётся, всё кажется не таким, каким оно есть — всё оно сразу изворачивалось под давлением низких нот чужого голоса, и Даниилу хотелось бы поверить в то, что он да — живет.       Но правду отрицать нельзя было. Он не живет, а Юлий не настоящий. Не человек. Не тварь и не животное. Просто ненастоящий. Просто сшитый образ, налепленные костюмы и лоскутки других людей. Юлий слепил себя сам и, возможно, этим можно было бы гордиться, если бы он хотя бы походил на человека. Но нет. Конечно же, это было не так.       Их первая встреча были совершенно неловкой и колкой. Такой, какой и подобает быть встречи двух людей (или якобы людей) которые функционируют через надо, а собственная жизнь уже не кажется чем-то сказочным. Вообще-то, она никогда такой и не казалась, но это было и к лучшему.       Счастливое прошлое — самое тяжелейшее бремя. Которое ни Юлию, ни Даниилу не было известно. Может, это было и к лучшему. А может это вообще ни к чему не было — как и их сосуществование рядом друг с другом. Так устоялось и так случилось. Так принялось и так притёрлось. Юлию всё равно. Даниилу и подавно.       Даниила зацепила в Юлике любовь к холодному расчету. И, наверное, с этого всё и началось. Просто с одного на него взгляда Даниилу хотелось вывернуть себя наизнанку. Очень не романтичное чувство. Очень не располагающее к общению чувство. Но оно Даниилу понравилось и зацепило тем, что такого у него никогда не было (так можно было бы и убийцу оправдать, откровенно говоря).       Просто с Юликом было иронично холодно, несмотря на жар его кожи. Просто с ним было странно и не по-настоящему. Будто ты наблюдаешь за всем со стороны, своим телом ты не владеешь и всё это всего лишь очередное видео на ютубе.       Такого нельзя было почувствовать, когда ты смотришь на Юлика сквозь экран. Сквозь экран вообще ничего подобного не передаётся. Но то, что ты видишь перед собой — это совершенно другой человек. Он не похож на то, что на экране. Он вообще другое. Ненастоящее. И это зацепило Даниила во вторую очередь.       Казалось, что просто каждая секунда их общения — это каждый ёбанный шанс Даниила увидеть в Юлие ещё какую-нибудь всратую хуетень и сделать её центром своего мироздания. В принципе, только этим он и занимался. Пытался найти в Юлике что-то нечеловеческое и долго-долго это изучать. Ровно до тех пор, пока не найдет в нем другую хуетень. И так до бесконечности.       Данила зацепило в Юлике его фальшь, циничность и умение делать из себя что-то другое.       Что зацепило Юлика в Даниле? Ничего. И ровным счетом всё.       Достаточно было одного взгляда на экран, чтобы ощутить, как образ худощавого наркомана вшился у него под радужку. Серьезно. Он просто, блять, похож на наркомана. На малолетнего такого дрыщеватого наркомана, который трясётся в эпилептическом припадке в очередную ломку. А на деле-то серьёзный заебанный жизнью мужик. На деле-то, не наркоман. Ну, Юлик на это наделся — хотя было бы прикольно.       Юлику понравилось его лицо в первую очередь, затем харизма, придурковатый смех, долбанутый прищур, то, как он трет щетину. Потом ещё его хмурый взгляд. То, как он, когда раздражён, стучит пальцами по столу. Как дышит, блять, ему тоже очень нравится.       Этот дрыщавый наркоман его какая-то одержимая секс-мечта. Или не секс-мечта. Может просто мечта. Или вообще не мечта, а какой-то сраный заёб, которой вылез из его не совсем здоровой головы. Юлий не мог утверждать, чем именно это было. Главным являлось то, что ему нравилась... эта недо-мечта.       Мечтой, конечно, Даниила не назовешь даже с большой натяжкой. Потому что мужики, похожие на наркоманов, вообще вряд ли могут сойти хоть за чью-то мечту. Да и вообще, кто будет мечтать о том, чтобы его мечта с утра хмуро пинала его локтем под ребра? А если ваша мечта этим только и занимается, то это не ваша мечта. Так должен был думать Юлий. Но он, конечно, так не думает. Ему нравится недо-мечта. Недо-мечта неживого существа.       Покалеченный и мертвый.       Отличная парочка.       Вообще, нельзя было говорить, с чего всё это началось. Со взгляда Юлика на экран или с того, как Даниила прошибло чужим горячим холодом. С того, как они начали общаться слишком часто или с их первой банки пива. Вообще, не было точки, когда «всё началось». Они оба были убиты и проиграны и не могли сетовать на «зацепило». Их давно ничего не цепляет, если быть откровенными, но образы друг друга стоят в горле комком у одного, под радужкой у другого.       И не было этого момента, когда всё началось. Нельзя было сказать что-то типа: «в пять утра, когда солнце только-только встало, я с истерикой осознал, что не против был бы отдать тебе свою правую почку, если бы ты попросил».       Можно было выделить момент, когда Даниилу показалось, что он не может дышать. Вот просто не может. Дыхательная система перестала работать, а мозг отключился. Сердце заработало как движок новенькой машинки, а самому захотелось закричать как «визгливая девочка, которой байкер предложил поласкать своего питона». Даниилу было бы даже не стыдно за это.       И этот момент можно было выделить.       Но это единственное, что можно было бы выделить.       То ли пятая их встреча, то ли шестая. Это, конечно, всё с первой встречи было неудобно, но тогда всё казалось по-особенному... дрянным. Даже не неловким, просто заочно отвратительным. То, как Юлик на него смотрел. То, как Даниил говорил. Все те шутки, миленькие подъёбы, они даже похожи на друзей, хотя на деле являлись друг для друга никем. И тогда что-то перемкнуло в голове, щелкнуло электрическим зарядом и Данилу было настолько не по себе, что захотелось в окно выпрыгнуть, лишь бы подальше от Юлия. Просто Юлик тогда казался настолько непривычным и неправильным, что от этого Даниилу было и интереснее, и страшнее.       Юлий — это вообще всегда интересно. Это так необычно. Это такое... удушающие. Рядом с ним нечем дышать из-за того, что от него веет жаром и раскалённым воздухом.       Скрип паркета под ногами. Данилу хочется убежать.       А Юлик смотрит в его худощавую спину с легким прищуром. Он всё ещё смотрит на него, когда за тем закрывается дверь на балкон. Даниил такой угловатый, такой худющий, что со спины в жизни не дашь ему и двадцати трех, не то что его настоящего возраста. Со спины он похож на школьника. На кого угодно, но не взрослого парня (мужиком, с некоторых пор, отчего-то назвать его не получается).       На балконе холодно и ветер в легких разжигает настоящий мороз. Он прямо чувствует, как изморозь его лёгкие покрывает. Он закуривает нервно и дрожащими руками. Курение для него это не плохая привычка. Курение для него это как Юлик. Плохо, вредно, не по-настоящему, но, как сука, затягивает. Хоть дьяволу душу продавай, когда выдыхаешь вместе с этой секундой легкостью на плечах и душе (или там, где она, предположительно, есть).       Курение — это Юлик. Легкое, ускользающие, не по-человечески. Затягивающие, легкое, приятное. Горчит, и этим совсем немного неприятно, но привыкаешь.       Юлик сегодня это вообще против законов и правил. Взглядом будто ебёт. А то, как он дёргает себя за ворот белой майки от адидас — за это и душу, и сердце, и сразу две почки отдашь. Юлик сегодня против Даниила в первую очередь, потому что каждое его движение и взгляд проходит по коже Даниила тонким надрезом. Но оно даже болит приятно. С Юликом всё приятно.       Даниила зацепил его холодный расчет.       А Юлика цепляет его дыхание, голос, движения, факт существования и то, как он курит. Его угловатые черты лица, худощавое лицо и круглые глазища. Острые скулы и тонкие прямые губы.       Даниила зацепила его бесчеловечность. Даниил купился на изысканную фальшь.       Юлик задохнулся тем, как Даниил хмурится и матерится. Как усмехается искусно и мастерски. Как шутит — временами тупо, временами смешно. Временами вообще не шутит. Временами он вообще ничего не делает, но это тоже Юлика зацепило.       Скрип, стук. Зашуршала штора.       Тепло Юлика окутывает со спины. Он обжигающе горячий даже в осенний холод.       Даниил слышит, как он прикрывает дверь на балконе, а у самого пальцы едва дрогнули.       — Здесь холодно для того, чтобы стоять в одной майке.       Даниил пожимает плечами. Ему прекрасно известно, что Онешко тоже стоит в одной майке. Но он, конечно, не трясется, как Даниил. Потому что он всегда искусственно-горячий. И это тепло слишком давно сжигало Даниила изнутри, чтобы сейчас он имел право возмущаться и пытаться с этим что-то делать. Нет. Он и не хотел с этим что-то делать.       Было ли им обоим давно всё понятно?       Никто из них не знал. Хотя их взгляды и интонации выдавали их давно и слишком грубо. Будто тыкали лицом в суровую правду, с добрым желанием того, чтобы до них скорее всё дошло — хотя бы осознание собственного пиздеца.       Даниила от холода трясет, а сигарета почти догорела. Но ему страшно. Ему так блядски страшно поворачиваться в его сторону. Смотреть в его глаза, которые сжирают его. Ему это всё так неловко и страшно, что он бы с удовольствием закурил вторую, но хлопая себя по карманам он вспоминает, что пачка осталась у компьютера. Он остаётся стоять на месте.       У Юлика скулы сводит от томящего не определения и понимания того, насколько эта ситуация неправильна и насколько они — не так.       Осенний холод очарователен своей исключительностью. Худющий Даниил очарователен своей нескладностью.       Сколько бы не было у них встреч, все они были одинаково обычными и серыми, а то, как сейчас их обоих ведёт от напряжения — оно не повторится. То, как изводится Юлик — это стоит всего.       — Блять, тут так блядски холодно, ты как долбаеб, — натужно выдыхая, говорит Юлий, и его руки начинают дрожать.       В ту же секунду Даниила прошибает ток и по коже расходится ожог в форме чужой руки. Даже сквозь ткань футболки.       Этот момент их одинаково прожигает, потому что касание у Юлика выходит рваным и неловким. Потому что Юлик прижимается к его спине, а широченные ладони проскальзывают по футболке на впалом животе. В горле пересыхает, и Данилу хочется завизжать, но стискивает зубы и внезапно ощущает то, как горчат сигареты.       А касания Юлика такое неловкое, острое.... родное. Юлик кажется подростком. Юлик делает всё так, будто впервые, но то, как он жмётся к нему, как прожигает даже его внутренности — всё это так чертовски великолепно, всё это так чертовски прекрасно, что Данилу приходится закусить губу, чтобы не запищать. Его крик внутренний его не выдаст. Но то, как его трясёт не от холода — оно куда громче.       — Тут слишком, блять, холодно, ты слышишь?       Голос у Юлика содрогается, как и он сам.       О, да, Даниил слышит. Даниил слышит, и ему слишком хорошо и жарко, чтобы он смог хоть слово в ответ сказать.       Он чувствует, как Юлик ведет плечом. Как его губы — эти чертовы губы, боже, блять, прости — касаются шеи. И от соприкосновения его губ и жесткой щетины Даниила пробивает. Пробивает жестко и так, что мир на секунду мутнеет, хотя на деле он не повел даже ни одной мышцей на лице. Но внутри что-то обрушивается, дотлевает, выжигает, и Данилу совсем ничего не нужно, кроме этого момента. Кроме того, как Юлик прижимается к нему, целует смазано и едва сжимает пальцами футболку.       Весь мир застывает. Вся жизнедеятельность прекращается. Всё для того, чтобы Даниила пронял этот момент до костей, чтобы он смог прочувствовать каждую секунду. Его никогда не вело так, как сейчас. Его ноги подкашиваются, и только спустя десять секунд до него доходит, что он не дышал.       Весь мир оживает и, кажется, что совсем ничего не поменялось. Но на деле в этот момент внутри них двоих всё перевернулось и теперь мир кажется совершенно не таким, каким он был.       — Пошли в дом.       У Юлика голос хриплый, а ладони по-прежнему обжигающе. Он слишком тесно к нему прижался, а его поцелуй по-прежнему ощутимо горит на коже Даниила. И этот поцелуй ему хочется сохранить, чтобы греть им руки, когда будет слишком холодно и без Юлика. Этот поцелуй хочется хранить рядом с сердцем. Этот поцелуй хочется запомнить навсегда, а тепло тела Юлика навечно запечатать на своей футболке.       Весь мир остался внешне неизменным, и только внутри их обоих он резко перевернулся, извернулся наизнанку и показался самым очаровательным.       ты ещё никогда не был так прекрасен, как сегодня.       Даниилу хватает сил на слабый кивок, и руки Юлика соскальзывают с него, хоть и сильнее всего хотелось сейчас схватить их, сжать в своих и стоять так, пока остальное тело не оледенеет (если находясь рядом с Юлием это вообще было возможно).       И то, как Юлик в тот момент посмотрел на него — это было самой превосходной вещью в жизни Даниила.       Дверь на балкон закрылась с лёгким скрипом. Штора была зашторена с характерным шумом, и Даниил лишь краем глаза успел посмотреть ещё раз на ночной Питер, прежде чем чужие губы коснулись где-то за ухом, и в этот момент весь мир снова... исчез. Смешался в этой темноте с яркими неоновыми огнями. Сжёгся ровно в тот момент, когда ладонь Юлика соскользнула по спине, когда его рваный выдох коснулся кожи и Даниилу показалось, что он в ту же секунду умрет. Вот ещё один блядский выдох блядского Юлика, и он умрет. Но вместо выдоха он влажно целует у венки на шее.       Данилу не хочется жить. Ему вообще, блять, ничего не хочется кроме этого самого яркого момента в его жизни.       И этот момент — его можно было выделить. Именно тогда всё пошло не по плану, а Даниил на собственном опыте убедился, что да — человеком вполне можно задохнуться. Задохнуться его выдохами, вдохами, касаниями.       В тот момент, когда Юлик поднял на него свой взгляд — Даниилу показалось, что вообще всё перестало существовать, даже он сам. Таких глаз он не видел ни у кого. Таким взглядом на него не смотрел никто. Хотя Даниил и догадывался, что их взгляды сейчас были похожи, но само понимание, что сейчас так смотрят на него, подкашивало с ног.       Смотрят так, как на свой смысл жизни.       Как на центр мироздания.       Как на свою единственную возможность выжить.       этот взгляд стоит всего.       Даниила зацепил жар его ладоней, проницательность взглядов и рваные обжигающие выдохи.       А Юлий в очередной раз убедился, что в этом можно утонуть, задохнуться, просто пропасть. Юлик просто в очередной раз (теперь на практике) осознал, что это угловатое тощее тело, этот взгляд морально убитого, эта теплая кожа — то, чего он ждал всю свою жизнь. Чего он просил в десять лет у Деда Мороза. Только не надо было всех этих речей про счастье, мир во всём мире и демократию. Не надо было несуществующего. Надо было про Даниила. Надо было только про него. Потому что в нём избавление от всех недугов, исполнение всех желание, спасение и покой. Всё это было только в нём, и за это не жалко было бы умереть и отдать последнее.       Его поцелуи сжирают, его взгляды сжигают, он сам изводит.       Они целуются как в последний раз. Так отчаянно, остервенело, что даже сердце невольно затихает (но продолжает биться).       Это был тот момент, когда в этих касаниях можно было задохнуться, а друг другом — самоубиться.       Этот момент можно было выделить как точку невозврата, но не как момент, когда всё началось. Если бы всё началось только тогда, то не было бы тех вспышек в крови и ощущения того, как изводит и горит собственное тело. Потому что они ощущали что-то давно накопленное, что давным-давно было, что теперь имело полное право на существование. Все те чувства — это был вулкан. Некогда спавший, но теперь сжигающий и уничтожающий. Но теперь ожогами по коже и рваным дыханием.       Это всё началось давно до этого момента. А когда именно — не было ясно. С первого взгляда или их пересечения. Первых фраз или случайного колкого касания. Никто из них не знал, но для обоих было понятно, что это было в них давно-давно. Просто сосуществование рядом им почти не мешало. Но теперь... теперь будто случился какой-то «ба-бах». Детский неловкий ба-бах, который переломил всё, что возможно было переломить. И без этого было куда легче. Без этого вообще было... правильно.       С этого момента всё пошло не так, как надо. Просто оба понимали, что нельзя было сделать вид, что это не они целовались как отчаявшиеся школьники в полумраке комнаты. Просто нельзя было сделать вид, что это всё и вправду были не они. Нет. Это были они, и запах друг друга ещё долго лежал на руках тонкой вуалью, а моменты вновь и вновь накрывали обрывками воспоминаний, и тогда становилось сложно дышать. И тогда вообще становилось сложно.       На следующий день взгляд Юлика хотелось вырвать. Или спрятать. Сделать что угодно, лишь бы он на него не смотрел... так. Так неправильно и несовершенно. Какая-то погрешность, какой-то изъян. Но это всё равно было великолепно.       Большую часть утра они молчали, а Даниил ощущал все эти неправильные взгляды у себя на спине. Как они скользили и немного прожигали ткань майки, но не решались пройти глубже, к оголенной коже.       Даниил повторял сотню раз одно и то же: «я приехал в Питер записать ржачные видосики, а не с мужиком сосаться, да-да».       Помогала ли эта мысль?       Нет.       Руки дрожали, в горле пересыхало, сердце как бешеное билось шумом крови в ушах. Всё это сводило с ума, правильная неправильность произошедшего добавляла масла в огонь. Просто от одной мысли об этом, странное чувство будто концентрированного жара, плотно-плотно собранного в одну материю, прокатывало по всему телу. От головы до ног. Он мог ощутить это странное чувство каждой клеточкой своего тела. Вся эта странная правильность — она так обжигала. И больше всего Даниилу хотелось схватить Юлика за руки, чтобы хоть как-то ощутить его ненастоящий жар на своей коже. Обжечься, но захлебнуться моментом. Ему больше всего хотелось... Юлика.       Даниил помахал головой.       Богу слава хоть одно видео было уже записано, но черт знает, что им надо было делать теперь. Пусть оба и делали вид (или пытались), что всё хорошо, но между ними чувствовалось — нехорошо и недосказанность. Боже, оно так душило, оно так изворачивало, и Даниил метался между желанием залезть под кожу Юлика или залезть в окно.       Поцелуй Юлия по-прежнему чувствовался еле ощутимым привкусом на губах. Он невольно их облизывает.       Блять.       Стоит ли говорить, что это ебанное видео с этими ебанными детскими играми вышло самой неловкой хуйнёй?       Даниил даже сам себе легко признался, что вел себя как деградант. Вяло шутил, сжимался, играл на отъебись и норовил быстрее всё закончить. То подрывался со стула, то отворачивался, складывая руки в замок. Он не хотел играть в игры для маленьких девочек. Он и так уже целые сутки играет с Юликом в «кто будет казаться меньшем ебаном, пока делает вид, что всё нормально». На удивление, Юлик выиграл. Он вообще со стороны казался таким непринужденным, таким спокойным.       Юлик вполне нормально шутил, нормально играл, нормально делал Даниилу замечания по поводу того, что он «на отъебись». А Даниил по-другому не мог. Его вело от присутствия рядом Юлика. Его буквально выворачивало, и так и хотелось уткнуться лбом в его плечо. Прижаться так же отчаянно, как и он вчера, и так вот сидеть. Без камеры и игр для девочек.       — Ты изменял своей девушке?       Юлик с усмешкой спрашивает это, пока щелкает почти бездумно по экрану.       Даниил замялся буквально на секунду. Ровно на эту секунду в его голове мелькает мысль: «да, блять, будто ты не помнишь».       — Нет, — сухо и ломко. Его голос хрустит изнутри.       — Да ладно, честно, я потом вырежу.       — Да нет.       Юлик усмехается по-блядски.       Когда он выключает камеру, Даниил ещё долго сидит на диванчике и смотрит недовольно в его спину. Следит за каждым его движением.       — Изменял ли ты со своей девушкой, бла-бла-бла, — со злобой буквально выплёвывает эту фразу Даниил.       — Да чо ты, — он издает слабый смешок, поворачиваясь на кресле лицом к Даниилу. Для человека, который всё утро сам был напряжен до предела, он кажется слишком расслабленным. Возможно, съемка видео его и вправду расслабило. Везет.       — А ты чо хуйню всякую спрашиваешь? Сам хуетень вчера натворил, а потом... — он прерывается на секунду на злой выдох. Он и вправду злился. Только не было понятно: на себя или на Юлика. Им вообще обоим всё было давно понятно, и нельзя было винить Юлика в том, что он смог позволить им обоим то, на что никогда бы не смог осмелиться Даниил.       — Хуетень, ага, — он нахмурился, кивнул и сложил руки на животе, чуть откинувшись на кресле. — А то, что ты утром ведешь себя как ебанат двенадцатилетний тебя, видимо, не смущает, да?       — А, так это я как ебанат себя веду, вот оно как. Это я, оказывается...       — Я пытался поговорить, а ты: «ой извини чо-та жопа болит давай потом». Как я ещё должен был это назвать? Ну, ты уж извини, но мне тоже было не по себе и вчера, и сегодня. Ясен хуй, я не хотел ходить всё утро как долбаёб, просто хотел всё разрулить, но тебе больше нравилось при виде меня бежать в другой конец комнаты и пыриться в телефон, — Юлик даже закипает как-то тихо и едва понятно. Юлик вообще говорит спокойно, но на деле Даниилу понятно, что он злится. — Так говоришь, будто я каждого на балконе зажимаю, тьфу ты.       Он резко встает, а Даниил остается сидеть, смотря в одну точку. В общем, было неловко, но только от понимания, что они оба хотели того, что вчера произошло. Просто это всё заведомо чувствовалось, а если бы кто-то хоть на немного сомневался в правильности, ничего бы не было. Просто Юлик не подошёл бы. Просто Даниил бы не позволил и шага в свою сторону сделать.       Он с минуту смотрит на пустое кресло, а потом выдыхает и окидывает голову назад.       Возможно, Даниилу и вправду было страшно всё это решать и пытаться разобраться. Возможно, так оно было — это его сейчас и убивало.       До конца дня они ходят мимо друг друга с опущенными вниз глазами, боясь посмотреть друг на друга. Они ощущали себя тупыми двенадцатилетними мальчиками без хоть какого-то жизненного опыта. Вообще-то, когда ты при странных обстоятельствах поцеловал девчонку, это немного другое, чем ты поцеловал мужика. Это вообще другое, поэтому всё продолжалось.       В двенадцать ночи Юлик монтирует видео. Молча. Даниил смотрит на него. Молча. В комнате нет никакого света, кроме свечения от экрана компьютера. Даниил говорит своим сухим ломким голосом:       — Юлий.       Онешко не реагирует. Наверное, из-за этих своих ебанных дорогущих наушников он ничего не слышит. Даниил слабо усмехается.       — Мне не пятнадцать и я не девочка. Но вчерашний вечер у меня из головы не выходит. А ты... ты давно мне понравился. Как бы всё, что я мог сказать.       блять. эти слова как лавина обрушиваются в нём.       Даниил встаёт. Он хочет спать, но в спину бьёт голос Юлика.       — Ну, думаю, ты понял, что я не каждого мужика у себя на балконе засасываю. Тут всё ясно. Не ясно, что нам стоит делать.       Даниила прошибает на холодный пот и он с несколько секунд стоит спиной к Юлику. Он взрослый мужик, но эти слова вскрывают в нём сквозную рану. Наверное, основная проблема была в том, что Юлик мужик. Что Даниил мужик. Что они неправильно по каким-то там нормам, и всё, что сейчас происходит — неправильно по своей сути.       — Я не хочу делать вид, что ничего не было. Это по-долбаёбски. Но тут либо вообще рубить всё на корню, либо «ой братан с кем не бывает это не по-гейски давай дальше общаться зная что тут всё нихуя не нормально и иногда трахаться. например по пятницам».       Юлик усмехается и поворачивается на кресле к нему. Даниилу после своих слов хватает где-то с пары секунд, чтобы повернуться к нему. Юлик кажется расслабленным. Даниил тоже. Со стороны можно подумать, что им вообще всё равно, но на деле всё внутри выворачивалось и хотелось выпрыгнуть из своего тела.       — Ты уебан, Юлик. Неужели сложно было держать себя в руках, — он подходит к нему размеренными шагами.       Юлик наблюдает, пристально впиваясь в худощавые черты его тела. Он такой худющий. Он такой... охуенный. Юлик готов признаться самому себе, что не встречал ещё ничего более лучшего, чем ебаный Даниил. Этот мужик, похожий на наркомана — это предел мечтаний Юлика, и в этом он признается сам себе.       — Лично я теперь хуй вылезу отсюда. И тебе не позволю этого сделать.       Голос Даниила звучит твёрдо и так, что будь у Юлия чуть меньше самообладания, то его точно бы выдало его лицо. И его взгляд. Но он сохраняет самообладание в то время, как эта фраза изнутри его полосует. Даниил, ты вот нахуя такой.... очаровательный.       И он внезапно целует. Наклоняется к нему и сухо касается его губ своими. И это движение где-то внутри расходится каким-то странным нытьем. Какой-то странной неправильной болью, но она такая... превосходная. Даниил целует, и Юлик на ту секунду просто умирает, выпадает из реальности. И ему совсем ничего не хочется, кроме этого момента.       Он хватается руками за его майку, чуть сжимая около рёбер. Даниил рвано выдыхает, и ему кажется, что этот выдох разрывает все оставшиеся нити напряжения и теперь можно всё. Тепло его ладоней скользит по лицу Юлика и ритм сердца кажется ненастоящим, как и сам Юлик.       Даниил забирается на него сверху. Это так неудобно на этом кресле, но он жмётся бёдрами к его, телом к нему, губами к губам, ладонями к коже. Кресло скрипнуло. Даниил слабо усмехнулся, вспоминая свою недавнюю фразу.       «мне нравится, как скрипит твоё кресло».       А сейчас оно скрипит под ними. А сейчас Юлик прижимает свои ладони к нему, обжигает этим касанием и весь воздух кажется таким раскаленным.       «мне нравится, как ты прижимаешься ко мне на этом кресле».       На экране они играют в какую-то тупую игру. На экране недовольный Даниил. Здесь и сейчас они целуются, жмутся друг к другу и чувствуют, как ритм сердца всё более стремится к запредельному ритму. Это всё так хорошо. Это всё так невероятно. Это всё хочется запомнить навсегда, когда Юлик скользит рукой под майкой прямо по голой коже. И это касание проходится по всему телу миллионами электрических разрядов.       Кресло скрипит от каждого движения, Даниил ёрзает и целует. Юлик весь и полностью в ответ. Его прожигают эти ладони на собственных щеках. Его уничтожает то, как он прижимается и целуется.       И это всё так превосходно. И это всё так, как не было ни разу в его жизни.       Это стоит всего.       И ничего не имело смысла.       Только этот момент и звук того, как скрипит это чертово кресло.       И этих пару дней хватило, чтоб перевернуть всё в их головах. Чтобы мир поменялся, а собственное я было неузнаваемо. Чтобы они оба будто поменяли то, кем они всегда были.       И эти моменты — то, что отпечатком останется в них. А более и желать нечего было. А более и вовсе ничего не хотелось.       Даниила зацепил в Юлике холодный расчет.       А Юлик просто проебался со всеми своими чувствами, найдя в Даниле слишком много.       И это, конечно, было превосходно.