Темный брат

«Бежать. Бе-жать. Ты молодец, ты всех спас, в качестве награды тебя ждут пытки и костер, так что перебирай ногами, Лодевейк! Нужно только добраться до леса, а там призовешь тень, спутаешь следы и даже напарник, тьма побери его добропорядочную церковную шкуру, не догонит». Мысль споткнулась, оборвалась, беглец рухнул на колени. Стиснул зубы, пытаясь удержать власть над своим рассудком, прошипел: — Нет, брат, только не сейчас! Смешок за спиной. Разом усилилась боль в усталом теле, огнем вспыхнула рана в плече. — Нет, — взвыл отчаянно. — Нет, нет, ну пожалуйста! — Я беру то, что мое по праву, — огрызнулись сзади. Хотелось обернуться, схватить за грудки, заорать в лицо: «Ты что, не понимаешь? Меня же схватят из-за тебя!» Лодевейк знал, что это невозможно. Брат стоял рядом, да, но дотянуться до него можно было разве что ритуалом, на который не было времени. Даже само желание заорать уже было не его. Страх, который он всегда держал в узде, затопил с головой, вцепился в ноги рыбацкой сетью, поволок на илистое дно. Огненными, слепящими вспышками бурлила бессильная ярость, отчаяние туго пеленало руки, не давая шевельнуться. Всего несколько мгновений слишком сильных чувств. Более чем достаточно, чтобы полностью его вымотать. — Спасибо, дорогой братец. Жаль, что такое восхитительное пиршество мне каждый раз приходится брать силой. Лодевейк, сжавшийся на земле, с трудом приподнял голову. Оскалился, разобрав туманную фигуру — тот же рост, та же прическа, даже одежду темный брат всегда копировал с точностью. И широкая, нечеловечески зубастая ухмылка, черный язык, проходящий по серым губам, словно слизывая с них выжатые из живого брата эмоции. — Изыди. — Слушаю и повинуюсь, — с шутовским поклоном усмехнулся темный. Растаял клочком тумана. Лодевейк со стоном раскинул руки, пытаясь прийти в себя. Если бы он только знал имя привязанной к нему тени! Ни за что бы не позволил вот так являться, заставлять чувствовать то, что получалось так хорошо скрывать от самого себя. Да, он должен был платить брату за колдовство, но почему всегда, с самого детства, настолько не вовремя?! В щеку ткнулся мокрый собачий нос, закричал охотник: — Сюда! Мы его нашли! Лодевейк приподнялся, пытаясь сложить пальцы в скрывающий знак, но руки дрожали так сильно, что ищейка только недоуменно чихнула и на всякий случай прихватила зубами за ворот. Еще и лапу сверху поставила, тварь. «Ладно, — спокойно подумал он. — Ладно. Это еще не конец». *** Он думал так, когда его привели в родную обитель, и настоятель, до сих пор встрепанный после того, как ненароком оказался в том злополучном коридоре, распинался, как это ужасно — запятнанный тьмой колдун в рядах светочей церкви. Повторял, что сможет сбежать позже, когда его заперли в камере, со скованными руками и завязанными глазами. Но продолжать надеяться в пыточной получалось плохо. — Признаешь ли ты, Лодевейк, бывший светоч церкви, себя виновным в смерти сестер Юдифь, Петры и Эвы? — В самом деле, — призрачный смех тронул огоньки свечей, заставил их вспыхнуть ярче, — какая прекрасная идея, сразу ответить «да» и избавить друга от работы! Ты ведь все равно сдашься, братец. Лодевейк отвернулся от обоих: и от бывшего напарника, задававшего вопросы, ответы на которые знал сам, и от темного, невидимо насмехающегося над ними. — Признаешь ли ты, — голос напарника звучал ровно и немного устало. «Бревно», со сдерживаемым раздражением подумал Лодевейк. Всегда таким был, и даже теперь, когда именно ему велели допрашивать человека, с которым вместе работали шесть лет, не отступает от привычного равнодушия. — Аль, ты же знаешь, что это не я, — сказал настойчиво, по привычке незаметно складывая пальцы знаком «поверь мне». Запястье обжег освещенный браслет кандалов, темный брат, заинтересованно склонившийся над протоколом допроса, дернул полупрозрачной рукой, посмотрел сердито. — Ты совсем идиот, да? Знаешь, во что мне встанет чудо в этом светлом подвале?! Знаешь, во что оно встанет тебе, братец? — Ты воспользовался колдовством, — едва получилось расслышать за возмущениями. Сейчас Лодевейк, всегда высокомерно считавший напарника полуслепым, почти завидовал возможности слышать только одного из собеседников. — Тогда, когда мы искали преступника в наших стенах. Аль поправил рукав алой сутаны, посмотрел на разложенные на столе пыточные инструменты. Лодевейка передернуло, сердце подскочило к горлу. Он боялся боли. — Ммм, какой чудесный десерт, — дохнул прямо в ухо темный. — Да. Давай. Смотри внимательней. Предвкушаю, что ты будешь чувствовать, когда… — Аль, — он начал громче, чем было нужно, стараясь заглушить вкрадчивый шепот. — Альбрехт. Давай подумаем вместе, как всегда делали. Мы осматривали тела, и я нашел следы мела. Мы вместе расспрашивали, кто его доставлял и где в обители он хранился. Если бы я знал, что в той кладовке ловушка, я бы просто не обратил внимание на следы! И уж точно не полез бы прямо под удар, ни сам, ни тем более с тобой, посреди коридора, где взрыв мог зацепить кого угодно! Мне вообще не пришлось бы колдовать, чтобы защитить — нас обоих, между прочим — от собственного заклинания! — Я знаю, — неожиданно тихо сказал Аль. — Но это ничего не меняет. Ты колдун. Ты должен быть казнен. «Страха нет». Лодевейк глубоко вдохнул, спросил, точно выверяя удар по чувству справедливости: — А тот, кто на самом деле убил сестер, пусть и дальше наслаждается свободой? — Потому что один из ловцов оказался идиотом, — глумливо рассмеялись за спиной. — Или оба? — Да заткнись уже, — не выдержав, прошипел Лодевейк. Дернул головой на удивленный взгляд Альбрехта, поджал губы: — Не обращай внимания. Недостатки бытия колдуном. — Значит, ты признаешь, что связан с темными силами? Захотелось взвыть от ярости и бессилия. Хмыкнул темный брат, зашептал что-то, но Лодевейк не стал слушать. Вместо этого прищурился на напарника, выговорил отчетливо: — Мы расследуем преступление. Свету противно убийство, а какой-то светоч церкви убил в стенах обители. Трижды убил, отдал девушек тьме. Это важнее вопроса, как именно я спас нас обоих. — Сейчас я допрашиваю главного подозреваемого по этому преступлению, — с ледяным, непробиваемым — совершенно искренним — спокойствием отозвался Альбрехт. — И если ты отказываешься признать свою вину, я должен применить пытки. Взгляд против воли скользнул на стол, Лодевейк с трудом заставил себя отвернуться. Выдохнул глухо: — Тогда делай, что должен. Закрыл глаза, представляя себя утесом в море страха. Крепкой скалой, которую не подмоет волна, какой бы огромной она ни была. Бесчувственным камнем, которого не трогает ни боль, ни смерть. — Так не интересно, братец, — чужое дыхание обжигало шею. — Давай лучше договоримся. Он сделает с тобой все, что положено, и ты будешь это чувствовать, не защищаясь. А я найду тебе преступника. У него ведь тоже есть темный брат, и он наверняка не откажется разделить со мной трапезу. Мы можем так чудесно провести время! Лодевейк кивнул, сказал торопливо: — Аль, есть предложение. Если я найду тебе преступника, мы докажем, что это он меня подставил. Я могу, даже не выходя отсюда, только дай мне время. — Возможно, ты просто пытаешься отсрочить наказание, колдун, — помедлив, казенной фразой ответил Альбрехт. — Я не могу тебе верить. Лодевейк криво усмехнулся. — И не надо. Делай, что должен. Это тоже часть моей сделки. *** Лодевейк бессильно висел в оковах, когда друг и палач провел по рубцам тряпкой, смоченной в соленой воде. По спине катились капли крови, словно он плакал всем телом. Можно было отвлечься, стиснуть зубы, промолчать. Но он должен был расплатиться с братом. Он дважды терял сознание во время пытки, привыкший развивать разум, а не выносливость тела, но Альбрехт неизменно приводил его в чувство. Снова холодно, для протокола спрашивал «Признаешь ли ты себя виновным». Лодевейк качал головой в ответ. Ему нужно было время, всего несколько часов, чтобы дождаться, пока темный брат вернется. Оговорить себя не помогло бы, хотя когда плеть рвала кожу, заставляя кричать, очень хотелось признаться в чем угодно, только бы прекратить это. К счастью, смерти Лодевейк боялся намного больше, чем боли. Ему даже нельзя было сбегать в свою память, как он делал прежде, когда был ранен или болел. Сейчас, напротив, приходилось усилием воли возвращать себя в настоящее, концентрироваться на мучившей его боли, изгоняя образ бабушкиного дома и высоких серебряных зеркал. Но привычка, выработанная за годы жизни, снова уводила Лодевейка в куда более приятные места. Он был колдуном с младенчества, выучился тайным знакам раньше, чем освоил ночную вазу, но брата впервые увидел только в одиннадцать, перед первым в своей жизни приемом. Бабушка учила любимого внука хорошо держаться, быть вежливым молодым человеком, так что он снова и снова повторял правильные улыбки и жесты перед зеркалом, когда из прозрачной глубины на него глянуло… Это. Тогда он даже не узнал темного брата, просто испугался серой расплывчатой фигуры. И рассказал бабушке, дурак. Уже на следующий день он оказался в обители. Женщина, потерявшая сына на костре, решила спрятать маленького волчонка в овечьей отаре. Как будто он, выучившись блеять, забудет, что прежде выл. — Нашел. Лодевейк вскинул голову, поспешно вытер мокрую щеку о плечо. Попросил своего палача: — Постой! Тот удержал руку, ожидая продолжения. Темный, против обыкновения, не ухмылялся, от этого становясь похожим на обычного, хоть и очень бледного человека. Повторил: — Я нашел, — посмотрел в глаза живому брату. — Ваш преступник — отец-настоятель обители. Лодевейк моргнул. Выдохнул недоверчиво: — Настоятель? — Хрипло засмеялся, мотая головой. — Мне конец. Аль, это настоятель. В кладовке, должно быть, в самом деле были следы, но взрыв их уничтожил. Быстро найти другие доказательства мы не сможем… Я не смогу. А ты не можешь даже проверить мои слова. — Если ты говоришь правду, — хмуро начал было Альбрехт, но осекся, замолчал. Поджал губы. Пообещал, не глядя на друга: — Я найду доказательства. Это не поможет тебе, но больше он никого не убьет. Лодевейк скривился: месть, тем более посмертная, его не утешала. Выходит, он страдал зря. Бросил сердитый взгляд на темного брата, сказал напарнику: — Все равно. Я устал. Давай подпишу признание, оно же готово. Альбрехт медленно кивнул, подошел к столу, тронул пальцами перо. Лодевейк смотрел отстраненно, в один миг отчаянья смирившись со своей участью. Но чернильница вдруг сама собой опрокинулась на разложенные бумаги, залила их, не позволяя не то что подписать, а вообще понять, как шел допрос. Лодевейк недоуменно перевел взгляд на брата в стороне, на неподвижно замершего Альбрехта… На легкую серую дымку, вьющуюся вокруг него. Выдохнул: — Спасибо. Он знал, что каждый человек может стать колдуном, но представить не мог, что это бывает так легко. Альбрехт вздрогнул, словно просыпаясь, сказал неуверенно: — Это не я. Сама упала. Тени хлопнули друг друга по плечам, и серая, едва оформившаяся, шагнула к своему живому, слилась с ним. Лодевейк помотал головой. Он не понимал, что случилось. Знал только, что даже без признания его все равно казнят. *** — Лодевейк, бывший светоч церкви, признан виновным… Он стоял у столба, глядя в спину глашатаю, смаргивал с ресниц масло, которым его слишком щедро облили. Вспоминал лицо друга, вьющуюся серую дымку, и как сам покачал головой, одними губами сказал: «Не желай моего спасения». Потому что Алю, не заключавшему договор, никогда не учившемуся, все равно не хватило бы сил помочь. Он только выдал бы себя, попытавшись, и кто тогда выведет настоятеля на чистую воду? Тот, крупный мужчина с благочестивым лицом, сидел напротив лобного места. Лодевейк прищурился, стараясь различить его темного брата, пробежал взглядом по людям рядом с помостом, потом по свите, сидящей за тем же столом. Со свистом втянул воздух сквозь сжатые зубы, столкнувшись взглядом с секретарем настоятеля. Тот, такой же широкоплечий и высокий, якобы давший обет молчания и вечно прячущийся под капюшоном широкой хламиды, теперь смотрел в упор, улыбаясь знакомой зубастой ухмылкой. Он же был видим! Для всех! Сколько силы нужно было вложить в свою тень, чтобы дать ей такую плотность? И что может совершить колдун, обладающий таким темным братом? Получается, то, что Лодевейк сумел закрыться от взрыва, было не его достижением, а недоработкой настоятеля — с такой мощью он мог устроить куда более серьезную ловушку!.. Или он изначально просто хотел спровоцировать Лодевейка? Знал его секрет? Конечно, знал, Лодевейк ведь никогда всерьез не прятал темного брата. Любой, кто умел видеть тени, с первого взгляда должен был распознать колдуна в талантливом светоче. Распознать и подставить. Может, желая избавиться от конкурента, а может, настоятелю правда так нужны были жизни несчастных сестер. Теперь разве что Аль узнает, да и то бессмысленно — с такой силой напарнику не тягаться. — Хей, привет, земляк! Громкий голос перекрыл унылый речитатив глашатая, но никто из толпы не вздрогнул… Почти никто. Темный брат, сейчас похожий на Лодевейка как две капли воды, нахально вспрыгнул на высокий помост, сел прямо на край стола. — Какой-то ты бледный. Что, одними ритуалами сыт не будешь? Понимаю, друг, понимаю, меня тоже вечно на голодном пайке держат, пока сам не приду, ни крохи чувств не добьешься. Хотя недавно такой пир был, закачаешься, до сих пор остатки храню. А тебе, вижу, тяжело приходится. Еще бы, с таким живым! Небось, постоянно силу требует? Там мелкое колдовство, сям, а тебе устраивай все их «мелочи». О, да он тебя даже к своей живой работой припахал? Вот это не повезло, земляк! Веселый голос вгрызался в уши. Лодевейк слушал и не понимал, только видел, как медленно багровеет лицо настоятеля и как все более заинтересованно смотрит на собеседника мнимый «секретарь». — Этот, — не прозвучало, но скользнуло ледяным ознобом по хребту, — твой? Едва заметный жест в сторону Лодевейка. Темный брат кивнул, махнул рукой равнодушно: — Мой, мой. Да ничего, он моего имени не знает, так что чай не сдохну, когда он сгорит, найду себе укромный уголок. А ты так и будешь батрачить на своего хозяина? — Он не хозяин мне, — метелью взвилось в мыслях. Лодевейк понял, что дрожит. Запнулся глашатай, прокашлялся. Поправил тонкую сутану, будто пытаясь поглубже зарыться в воротник. Продолжил: — А посему приговорен… Жиденькая толпа послушников, прежде равнодушно позевывающая, ежилась, оглядывалась беспокойно. Лодевейк увидел, как спокойно лежащие на столе руки настоятеля сложились в знак, охнул, на миг обвиснув в путах. Не понял, как вообще остался жив после такого удара. Его ведь даже увидеть никто не мог, не то что успеть отбить! Никто? Аль, охраной стоящий у края эшафота, сердито сжимал кулаки, прищурившись на настоятеля, и казалось, что хмурятся сразу два его лица. — О, ну вот опять, — тем временем громко возмущался темный брат. — Проблемы у живых, а отдуваться нам! Достало, ей-ей. Кстати, я слышал, что можно разорвать договор. Ты не знаешь, как? Медленно повернулся секретарь. Лицо его подернулось дымкой, черты, прежде вполне человеческие, искажались. — Знаю. Замолчал глашатай, прерванный на полуслове. Неуверенно переспросил: — Отец-настоятель? А секретарь уже поднимался, откидывая с головы капюшон, и напротив него вставал багровый от ярости человек — точная его копия, только без острых зубов, серой кожи, звериных ушей… Всего того, по чему учат отличать слуг тьмы, но что очень редко они показывают. — Я разрываю договор, человек. Я устал от тебя и более не приду. Не зови меня, если не хочешь познать мой гнев. Голос грохотал снежной лавиной, примораживал к земле. Помост подернулся инеем. — Ты, — задохнулся человек, бросил затравленный взгляд по сторонам. Вытянул дрожащий палец, патетически заявил: — Ты тьма! Чу-чудовище! Темный засмеялся. Едва заметное движение — и на побелевшие доски медленно опустилась пустая хламида. — Отец-настоятель, — спокойно обратился неведомо когда оказавшийся у помоста Альбрехт. — Вы взяты под стражу для разбирательства по делу о вашем секретаре, а также по обвинению в убийстве сестер Юдифь, Петры и Эвы, покушении на жизни мою и моего напарника, попытку направить следствие по ложному пути и наговору на светоча Лодевейка. Никто даже спорить не стал. — Не обольщайся, — ворчливо заявил темный, замерев напротив, пока его оправданному на эшафоте брату развязывали руки. — Я просто не хотел умирать вместе с тобой. Тот чуть заметно кивнул, улыбаясь. Темное имя, самый глупый блеф на свете. Мысленно позвал: «Иди ко мне, Лодевейк». И брат, засмеявшись, шагнул вперед.