Всё, что осталось

*** Первое воспоминание детства – массивное серое здание, похожее на чертоги всех сказочных ведьм сразу. Оно пугало и притягивало меня одновременно, казалось, стоит зайти – и уже не выберешься никогда, останешься там, в узкой комнате с пыльным окошком, закрытая в мрачных каменных стенах. Тогда, в первый раз, я расплакалась прямо у порога, перед тяжелой, словно литой, дверью, которую еще не успели открыть, а мама где-то поверх моей головы расстроено выговаривала дяде Джимми, что это была плохая идея – взять меня с собой. Сейчас мне и правда не верится, что мама, всегда такая правильная, решилась привезти меня в психушку. Позднее, когда я спросила ее об этом, она объяснила, что в тот день внезапно заболела моя няня, а отменить свидание они с дядей Джимми не могли: «нас и так не слишком часто к нему пускали», вздохнула она. Видимо, мысль о том, чтобы не ехать, ей вообще в голову не приходила. И я, поняв это, в очередной раз почувствовала укол ревности. *** Я ревновала маму к Узнику Замка Иф – так он назвал себя, когда я спросила его об имени, и это прозвище как-то закрепилось за ним в наших с мамой разговорах, - сколько себя помню. Потом, подрастя и прочитав Дюма, я не могла не оценить его горькой иронии. Но любви от этого к Узнику у меня не прибавилось. Интереса – да, он всегда интересовал меня так, как никто из взрослых. И я до сих пор не могу понять, как во мне могло уживаться столько разных чувств к одному человеку. От жгучей обиды, неприязни, раздражения – до нестерпимого любопытства и… восхищения. Но превыше всего была ревность. Ни один из маминых ухажеров – даже Том, когда они стали жить вместе, - не вызывал у меня столь бурного желания немедленно сделать что-то такое, чтобы переключить мамино внимание целиком на себя. Порой я специально заводила разговор об Узнике, чтобы с каким-то больным упорством в очередной раз убедиться, что мама при мысли о нем перестает принадлежать себе. Иногда она говорила со мной напряженно, иногда расслаблялась, припоминая что-то, но неизменно уходила от реальности, как будто вслушиваясь в звучание метронома внутри себя. Дядя Джимми знал про это мамино свойство, знал и то, что оно меня бесит. Но поделать ничего не мог. *** День, когда Узника выписали из его Замка Иф, я ожидала с особой смесью нетерпения и страха. Казалось, наш с мамой упорядоченный мирок встанет на голову и никогда уже не вернется на место. И в сотый раз я допытывалась у нее, будет ли он жить с нами, или, может, часто бывать в гостях, как бывал Итан, а потом Дэйв. Не знаю, почему мамины отношения никогда не длились долго, а может, как раз знаю, только не хочу себе в этом признаваться. В любом случае, ее «хорошие друзья», как она их мне представляла, у нас не задерживались, да и никаких неудобств мне не доставляли. Все они благоговели перед мамой, а заодно передо мной, поэтому старались контактировать с «малышкой Рей» как можно реже. Меня это вполне устраивало. Но я прекрасно понимала, что с Узником так не будет. Но вот прошел день после его выписки, потом неделя, две… И мама, так хлопотавшая накануне этого события, вдруг как-то успокоилась, точнее, потухла, как будто кто-то убрал большой палец с зажигалки и огонек мигом погас. Я не решалась спрашивать ее ни о чем, мне было достаточно и того, что этот хромоногий псих не разрушит нашу жизнь, мою и мамину. И мне было почти плевать, куда он делся и чем занимается. Выведать это удалось лишь спустя год. *** … По больнице я могла ходить с закрытыми глазами, могла по звуку шагов отличить, кто появится сейчас из-за поворота – доктор Тауб или доктор Чейз. Кабинет дяди Джимми был моей жилеткой и подушкой: если требовалось выговориться, или просто поваляться часок на диване, ни о чем не думая, чтобы разгрузить мысли, лучшего места было не найти. А в мамином кабинете была Тайна. Не знаю, что именно раздражало меня больше: факт, что в больнице, изученной мной до последней ампулы с лекарством, вдруг обнаружился секрет с большой буквы, или то, что я никак не могла подобрать к этому секрету пароль? Разгадка пришла неожиданно: в тысячный раз от безысходности набирая «Кадди» на найденном под завалами бумаг в ящике стола ноутбуке, я нечаянно ошиблась с первой буквой. Ноут долгожданно моргнул, загружаясь, и… Там были письма. Мамины – ему, и его – маме. Часами я читала их в тщетной надежде найти… что? Я и сама не знала. Их переписка походила скорее на эпистолярный гигантский диф.диагноз: описание симптомов с маминой стороны, уточнения, запросы анализов и, наконец, постановка диагноза – со стороны Узника. Не сомневаясь, что дядя Джимми знает обо всем, я прижала его к стене. Он только подтвердил мои догадки: что после выхода из Замка Иф Узнику запретили ставить диагнозы, а не ставить их он не мог. Что мама назначила на место Узника доктора Формана со спокойной душой, зная, что Узник всегда подстрахует, и выдавала его идеи за свои, не боясь разоблачения. Он получал работу, она получала результат. Больные получали жизнь. *** Тайным соглядатаем я оставалась недолго: в порыве подросткового озорства однажды отправила ему письмо, что всё знаю. Помедлив, он ответил – не слишком-то вежливо, но чего можно было ожидать? В завязавшемся нашем общении не было и следов взаимной теплоты, уважения или интереса. Мы перекидывались ничего не значащими остротами, как перекидываются записками через весь класс школьные друзья. И только один раз я позволила себе нечто большее. …Мне было очень плохо. Мама говорила: «переходный возраст», но маме было легко говорить! Меня раздражала она, меня злил этот её дурацкий Том, который жил с нами уже второй месяц. Меня просто убивало, что Нэд, вратарь нашей школьной сборной по футболу, после уроков подходит к Мегги Уилфорд. К той самой Мегги, которая на весь класс назвала меня «заучкой-коровой»!!! Я бы поделилась этим с дядей Джимми, но он уехал в свадебное путешествие со своей новой женой. Звонить ему было бестактно – так сказала бы мама. А значит, оставался…Узник. Я не жаловалась и помощи не просила, о, нет. Просто отправила очередную записку в небрежном, как мне казалось, тоне, что жизнь зашла в тупик – и разве это не прекрасный повод ему надо мной поиздеваться? А он в ответ выслал подробную схему проезда до своего нового Замка Иф – маленького домика на берегу океана. *** - Ты – мой отец? – выпалила я с порога. Не предлагая мне пройти, он резко развернулся и пошел вглубь дома, с трудом передвигая ногу. - С чего ты взяла? – наконец, осведомился он. - Где в своей заурядной внешности ты видишь признаки гениального меня? На Кадди ты, кстати, тоже не слишком похожа. Не думала об этом, а? С мамой у нас действительно сходство только самое общее: цвет волос, невысокий рост, вот, пожалуй, и все. Жаль, что я не унаследовала ее фигуру. Зато маминой выдержки мне было не занимать. И я уже знала цену подобным вопросам. - Не думала! Он посмотрел на меня пристально и как-то странно, то ли оценивая, то ли решаясь на что-то. Потом коротко, едва заметно кивнул и тростью придвинул себе стул. - Я – НЕ твой отец, - пробурчал он. – Можешь мне верить. Впрочем, если я сообщу, что биологическим папашей у тебя является малолетний кретин, который на четверть века моложе твоей матери, ты вряд ли примешь эти слова за правду? Ответить я не успела – хлопнула дверь, и мама, увидев меня, нас обоих, обессилено опустилась на старый кожаный диван, стоявший у входа. - Господи, Рейчел… Я думала, ты… Искала тебя повсюду… Уилсону звонила… Он сказал, ты можешь быть только здесь… Хаус! Как ты мог… как мог… не сказать мне? – маму трясло, а он, этот урод, опять смотрел на нее своим фирменным взглядом, то ли оценивая, то ли решаясь на что-то… До этой минуты я чувствовала себя такой взрослой, а тут, как маленькая, заревела. По маминым щекам стекали слезы, и, видя их, я испытывала странное облегчение – ведь раньше она плакала только из-за н е г о. *** Мы уехали рано утром, не попрощавшись. Ночь я провела на том неудобном старом диване в гостиной, ворочалась и долго не могла уснуть, хотя места хватало. Мы разобрали диван, и мама должна была придти и лечь рядом, когда поговорит с Узником, но она так и не пришла, и незачем было комкать простыни со своей стороны дивана, прежде чем разбудить меня. Мне казалось, я больше никогда не увижу его, не увижу этот домик у океана, не почувствую близость свободы за окном этого нового Замка Иф. С мамой мы не говорили о поездке, даже после того, как собрал свои вещи и ушел Том, даже после того, как дядя Джимми, крича, доказывал ей что-то про Узника, в то время как в своей комнате я включала ТВ на полную громкость. Всё это мне уже было неинтересно. Меня приглашал на свидания Нэд, а Мегги Уилфорд рыдала от зависти в туалете на переменах. И были победы на олимпиадах по химии и биологии, и путешествие на каникулы в Италию, и бесчисленные пиццы, съеденные в кафе с друзьями, и серьезные разговоры о выборе…нет, не профессии, ее я выбрала, только родившись, а специализации, меня тянуло то к хирургии, то к неврологии… И было много солнца летом и много снега – зимой… А потом умер дядя Джимми. …На похоронах у меня заплыли глаза и охрипло горло. Мама чудом держалась, а ведь ей еще и пришлось организовывать церемонию. Несчастный случай – в машину дяди Джимми врезался автобус, и мама все повторяла что-то про знак судьбы. Но я не могла понять, зачем бы судьбе отнимать у нас его, да еще забирать его жену, и тех двоих из автобуса. Я плохо помню саму церемонию. Знаю только, что в какой-то момент обернулась, почувствовав взгляд на своей спине. У оградки, поодаль, стоял Узник, не замеченный никем, кроме нас с мамой. И даже издалека, даже с заплывшими глазами я видела, к а к ему было плохо. Вскоре мама уволилась – доктор Кэмерон заступила на ее место. В этот год у нас вообще многое поменялось. Я поступила в мед, и впервые в жизни мы обе уехали из нашего дома. В ту последнюю ночь, перед расставанием, мы проговорили до рассвета. Это был диалог из надежд и страхов, и я плохо помню его. Но к утру уже ни я, ни мама не сомневались в верности принятого ею решения. *** …Я навещаю их – не так часто, как маме хотелось бы. Учеба в меде забирает все свободное время, остатки подчиняет себе Торн. Мы встречаемся уже год, и я очень надеюсь, что не повторю маминых ошибок, хотя у нас с ним все непросто. А еще я очень раздражаюсь, когда Торна называют «легендой курса». Он очень умен, не спорю, но слишком уж легко ему все дается. Зато мне не занимать усердия и упорства, так что посмотрим, кто будет лучшим студентом к концу обучения. В редкий уик-энд мне удается выбраться в домик у океана. И, какое бы время года на дворе ни стояло, в этом домике мне всегда чудится поздняя осень. Шелест палой листвы, запах дыма, тихая грусть, акварелью размытая в воздухе… В последнее время здоровье нашего Узника оставляет желать лучшего. Он еще хорохорится, и устраивает мне нехилые прогоны по тому или иному курсу, что нам читают в меде, и, надо признать, мне не всегда хватает смекалки ответить ему. В наши с ним перепалки мама не вмешивается, но по ее лицу видно, как она гордится е г о умом, не растерявшим остроты. И старая горечь обиды, подобно беззубой собаке, слегка тянет мне сердце... Спохватившись, мама всегда посылает чуть виноватую улыбку мне. И у меня недостает сил сердиться, особенно в те минуты, когда она подтыкает клетчатый плед на его коленях. Мы обычно сидим на веранде, и Узник ставит свое инвалидное кресло так, чтобы смотреть на океан. Когда он поворачивает лицо к маме, я вижу его затылок сквозь поредевшие, вытершиеся как у младенца, седые короткие кудри. Зрелище, на мой взгляд, довольно жалкое, но я знаю, что жалости к себе он не потерпит. … Он поворачивает лицо к маме, чтобы сказать ей очередную колкость, а она, усмехаясь, зовет его «старый брюзга». Их жизнь замкнута друг на друге – иногда, по старой памяти, им звонят бывшие коллеги из ПП, вот и все, да они и не ищут контактов с миром. Узник разворачивает свежий номер журнала «Медицина», мама уходит в дом, чтобы принести еще хлеба к ланчу. Я вижу, как он провожает ее взглядом. Они – это все, что у них осталось.