Your heart is a diamond

…он проводит по запрокинутому горлу острием — самым кончиком невероятной остроты клинка, едва касаясь, — но даже это почти кажущееся, невесомое прикосновение оставляет за собой алый тонкий след. Пальцы другой руки уверенно лежат на задней стороне шеи — почти даже не сжимая, только удерживая: но это не так и сложно с тем, кто сам не собирается вырываться. С тем, кто сам допустил это. Сам вовлек в выдуманные им же игры со смертью — неизбежной, по тем его оговоркам, на которые уже привычно стало отвечать усмешкой, кривящей губы. Полоска на коже набухает кровью; можно позволить себе вольность — и поддеть чуть сильнее, но только чуть: поймать каплю на лезвие, позволить жизненному соку растечься по металлу, почти впитаться — почти так, как впитывал этот кинжал собственную его кровь, потому что так велел мастер-гном: созданное оружие должно быть причастно хозяину, железо клинка — к железу в венах, и это было вовсе не сложно — вид крови не пугал и не волновал его никогда. Даже до того, как он впервые пролил ее, отнимая жизнь существа, владеющего речью и разумом — такого же, как он сам. Такого же, как тот эльда, что сейчас ощущает сталь его кинжала на своем горле. (И даже более такого же: ведь эта кровь, думается Куруфину, общая с его собственной лишь на четвертую часть.) Финрод дышит почти спокойно — почти; наметанный взгляд может различить эхо дрожи — напряжение всего тела, застывшего на грани непоправимого. И его собственное тело отзывается дрожью — так скрепляются две шестерни в механизме, побуждая друг друга к движению. К тому, чтобы наклониться за поцелуем — яростным и коротким, окрашенным призрачным привкусом крови: призрачным лишь до тех пор, пока кто-то из них не прикусит другому губу слишком сильно. И легко — даже слишком, слишком легко — представить себе: еще один шаг. …надавить — только чуть сильнее, самую малость, — и ощутить, как сталь входит в плоть: мгновения плавной нежности, медлительными каплями стекающие из-под лезвия — еще немного, еще, прежде чем взрезанные сосуды осознают нарушенную цельность. И — вдохнув изменившийся, загустевший воздух — скользнуть глубже, сквозь мышцы горла: туда, где рождается голос — плавный и мягкий, властный по-своему, точно вода, накатывающая на камни — или на угли костра. И — не сдерживаясь уже, потянуть за волосы, запрокидывая голову еще сильнее, и полоснуть, резко и наверняка, не оставляя возможности иного исхода. Приникнуть — змеиным гибким движением — к перерезанному горлу губами и языком, обводя края раны — едва не расширяя их даже, чувствуя металлический вкус до последней капли: прежде убийство было — всегда — лишь необходимостью, лишь шагом на пути, способом уничтожить помеху, но никогда — такой сладостью, сравнимой с плотским удовлетворением. И, слизнув эту кровь, накрыть своим ртом его рот — забирая все, что осталось, вплоть до последнего рваного полу-вздоха: себе. И только себе. Подхватить оседающее на пол тело, и, без перехода, опустить ладонь на грудь: туда, где под тонкой тканью бьется, непоправимо замедляясь, сердце — запоминая пальцами каждую судорогу. Навечно; до конца мира. Сердце твое — как алмаз, которым хотелось бы владеть каждому. Слишком опасная мысль; слишком близкая — к сравнению, которого никогда не следовало бы делать, потому что сличение свойств подразумевает — тенью — и сличение веса. Сличение значимости. А значит — необходимо пресечь эту мысль, поставить кинжалом точку: решающую и последнюю, как оно и подобает, когда выбор определен. …Куруфин открывает глаза; не вскакивает и не ловит ртом воздух, нет. Его дыхание остаётся глубоким, и только сердце стучит чуть сильнее — раз, другой, и третий, а следом — пропускает удар: когда он говорит себе — всё. Это было лишь сном. Он лежит без движения на своей постели — лежит один; само собой, с ним не делят ночи — с ним делят танец на грани, на паутинной вязи слов, намеков, амбиций и клятв. Он говорит себе: это было бы неразумно. Смерть короля не даст ему ничего — если он будет прямо причастен к ней. И всё же его руки болезненно жаждут ощутить эту смерть — в ее окончательности и определенности, не в мареве, замешанном на пророчествах. (В которые он никогда не должен был позволять себе верить по-настоящему.) Ощутить. Присвоить себе. Удержать в руках — как должно быть удержано и присвоено то, иное. Но это немыслимо, невозможно — чужое сердце не станет алмазным перстнем на его левой руке; а значит — ему остается лишь ждать, пока неизбежность сделает все за него. И только иногда позволять себе подумать о том, что он — все-таки, вопреки всему, вопреки разуму и осознанной воле, — не хотел бы ни с кем делить несравненное право на его смерть: право решающего удара.