Ледяная Графиня

       — Потанцуй со мной.        Когда Амели смотрит на него, в янтарных глазах пляшут отблески люстры, свисающей крупными белыми гроздьями со второго этажа. Чета Гийяр все делает с размахом. Предложенные гостям блюда сдобрены базиликом, розмарином и чабрецом, пожалуй, слишком щедро — настолько, что за ними едва различим вкус самих блюд. Специи ради специй вызывают у Шимады искреннее недоумение и отдаленно — насмешку. Как французы стремятся показать свое богатство любыми методами.        Амели не такая. Ее происхождение читается в манере держаться. Ледяная Графиня расправляется с непрошеным мнением крайне изящно, не докасаясь обидчика ни кончиком пальца, разве что длинных сияющих волос. За ними тянется тонкий шлейф парфюма, заставляя переключить внимание на себя. Желтые издания приписывают девушке сотни интрижек и темных дел, но Шимада игнорирует это с упорством ишака.        Для него Амели красива как луна над Ханамурой, которой японец не видел лет пять, но помнит с прежней ясностью. Пожалуй, у них есть еще одна общая черта — обе холодны, если не знать к ним подхода.        — Попроси об этом своего мужа.        Амели смеется. Звонко, ярко, заразно, как срываются брызги из фонтана с шампанским. Слишком громко — Хандзо чувствует, как пристально глядит джентльмен с соседнего стола, едва не глотая от зависти кость. Сами стены твердят, что Хандзо здесь быть не следует.        — Ревнивец, — характерное "р" надолго повисает в воздухе, точно дым после взрыва фейерверка, и так же путает мысли.        Хотя сверкающая фата со стразами — наверняка драгоценными камнями — сбилась, едва покрывая лицо, она все так же идет девушке. Когда Амели тянет Хандзо с места, тот машинально ставит руки на ее талию. Сжимает крепко, так, что вышивка нежного платья до боли врезается в ладони, но не показывает вида. Перед ним стоит духота партера, опустевшие карманы, светлое чистое лицо, глядевшее на очередного поклонника без капли заинтересованности, и руки балерины, двумя часами ранее заковавшие его в душный галстук.        Шимада близок к провалу — от злобы раздуваются ноздри. Хочется напомнить этой девице о чести и совести, о том что, в конце концов, ее безымянный палец — не его горло, хотя по ощущениям ровно наоборот — пережимает не простое кольцо, а обязательство. Он хочет вырваться из тесного жилета, который, знает, куплен в тайне от Жерара, и бросить его посреди зала, как тореадор бросает алую тряпку на арену. И пусть будет, что будет. Каждый раз с Амели Хандзо Шимада теряет себя и находит. Непривычно свободного, не скованного долгом и потому — бесконечно низкого и недостойного.        У Амели редкий талант переиначить все в желаемую сторону. Она подходит ближе, так, что ее нога оказывается между его двух, слепит белизной колена под пуританским платьем, почти ударяется о Хандзо. Сквозь ткань брюк ощущается тепло ее кожи.        Шимада дергается, но уже поздно — взгляды соседнего стола прикованы к разворачивающейся сцене. Места для маневра не остается. У газет будет полно материала для новых статей.        — Ты пьяна, — он пытается убрать руки, но Амели кладет свои сверху. Хватка у нее что надо. Мужчина почти жалеет, что преподал ей пару уроков рукопашного.        — Разве тебе не нравилась моя маленькая слабость?        Ее слова точно бьют хлыстом по свежей ране.        Танцевала Гийяр не только на сцене. В барах за ней было не угнаться. Бокал вина — и Шимада забывал, куда надлежало положить руку, куда поставить ногу, в каком направлении вести, чтобы не столкнуться с другими посетителями. Амели слушалась отменно и ничуть не отставала. Порой Хандзо думал, что она сама решила повести, и намеренно ускорял темп. Остальные пары давно садились, запыхавшись, а они могли танцевать ночь напролет и договориться о втором раунде на следующий день. Минус один — Амели нужно держать крепко, иначе ускользнет.        — Сядь, — Хандзо тянет ее на соседний стул, и Амели невесомо проходит бедрами над его коленями. Хитрая, неугомонная, напористая — впору прикрикнуть, но из всех знакомых французских слов на ум приходят лишь эти. А еще — жалкий.        Задаром не теряя времени, Амели тянется за бокалом. Шимада перехватывает его, выпивая до дна, и громко отставляет подальше.        — А говорил, будто бросил. — Во взгляде Амели нет укора. Она сияет. Торжествует. Говорит, пьяным он нравится ей больше — сразу разговорчивее, ласковее, мягче. Хандзо старается не брать в рот ни капли в ее присутствии.        Медленно он считает до пяти и выдыхает. Так отец учил его справляться с критическими ситуациями, одной из которых и является, бесспорно, Амели уже-Лакруа. Вдох.        Верхние пуговицы парадной рубашки расстегнуты, рукава закатаны, жилет плотно прилегает к бокам. Хвост из длинных волос касается спинки стула. На Хандзо Шимаду обращают внимание. На него таращатся, к нему подходят, ему делают предложения, благодаря которым он мог бы обеспечить себя на всю жизнь за пару часов дела. Но карман топорщат часы, подаренные ей.        Техника как всегда не срабатывает. Хандзо комкает в кулаке салфетку, только бы не обернуться к девушке. Только бы не позволить ей победить.        — Какая я, должно быть, дура, — она кладет голову на его плечо. — Позвать тебя, — особенно выделяет Амели, — сюда...        Хандзо борется с желанием погладить спину, о которой грезил с начала церемонии, но осекается. Бесчестно. Бесчестно пересекаться с ее женихом в кассе театра так, будто ничего не происходит, бесчестно увозить ее прочь после работы, потому что терпеть жалобы этого самого жениха невмоготу, бесчестно отвечать на ее пьяный флирт сейчас. Шимада давно перешел черту. И, к удивлению, над ним не стоит призрак отца.        Должно быть, Амели Лакруа особенная, раз уж он решил повременить с нотациями.        Она глядит на Хандзо с надеждой. На него, предателя и беглеца, того, к кому за спасением обращаются в последнюю очередь, когда приставленный к виску пистолет дает осечку за осечкой. К тому, кто с легкостью обошел все растяжки и капканы, расставленные самой Амели, и заслужил доверие Ледяной Графини.        — Не дура. Это было моим решением.        Амели верит. Под столом она переплетает свои пальцы с его. Хандзо не отводит руки.        Небо над зеркальным куполом розовеет.