***
Макс упирается лбом в скрещенные запястья. Прежде чем уйти, надо написать прощальное письмо. Это больно. Больней, чем стекло под кожей или игла мимо вен. «дорогой йорг, ты наверно, уже позабыл меня. хотя прошло меньше суток, но я в тебя верю. так вот,***
Йорг сердито смотрит в зеркало. Брови смотрят в ответ и весьма по-хозяйски. Какая-то Фрида Кало, самому аж противно. Да, пора заканчивать с касторовым маслом. И вот что это вчера было? Осколки он вытаскивал… Да будь сейчас такая возможность, он бы затолкал их поглубже. И не в ступни. Всего бы нафаршировал! Даже сто отжиманий и планка четыре минуты не смогли унять ненависть. Брюс Ли с плаката укоризненно качает головой. «Я знаю», — бурчит Йорг под нос и падает ничком на кровать. Макс — одна беда. Но есть и другая. Просто он не хочет видеть её. Завтра суббота, и она его ждёт… но и что? Очарование прошло. Пускай она похожа на тех прекрасных жестоких женщин в больнице, — Йорг зябко вздрагивает, — это его не волнует. Больше никто не сможет его поиметь. Особенно какая-то старуха.***
— Ты всегда мне сказки рассказывал, а теперь — хочешь, я тебе? Хорошо, — Макс подтягивает ноги к груди, кладёт подбородок на колено. — Так… Был на свете один медвежонок — не настоящий, конечно, а плюшевый. Жил он в милом игрушечном домике… Вольфганг ворочается и хрустит всей спиной сразу. Но не перебивает. И то радует. — …ел варенье из солнечных лучиков и горя не знал. Но однажды злой мальчишка сделал с ним одну вещь. Наверно, хотел поиграть — кто их знает, этих мальчишек. Он вспорол его пушистое тельце острым ножом и увидел, что в груди у медвежонка пусто — прямо как у тебя. Вольфганг не реагирует — всё так же лежит, опустив веки, и дышит с негромким присвистом. — Мальчишка засунул ему вместо сердца уродливого паука. И тогда медвежонок сделался злым! Кровожадным и диким. Он нападал на людей, раздирал их зубами и лапами… Макс задумчиво гладит ссадину на плече — след от острой грани камеры. — И было лишь одно средство, чтобы остановить его. Наконец, люди поймали нашего медвежонка. Для этого потребовалось две бригады пожарных и башенный кран! Ему вынули из груди паука и заменили на доброе сердце — из самых вкусных конфет, которые, знаешь, с таким ореховым кремом. И медвежонок тут же стал добрым. Слёзы снова подступают. Почему так страшно. Никогда ведь не было страшно. — Хотя на самом деле сердце надо было заменить тому мальчику. Ладно, я пошёл, — Макс спускает ноги на пол и тянется за джинсами. — Ты куда? — Вольфганг хватает брата за руку. Ловко, учитывая предутренний сумрак. Макс отвечает не сразу: — Я думал, ты спишь. — Так и?.. — Я к другу, — и затягивает потуже ремень. Однажды это уже спасло. Делает шаг на пробу: больно. Терпимо. — А, чщ, — всё-таки больно. Вольфганг закатывает глаза с видом «да нет у тебя друзей, но иди», и отворачивается к стене. Тут же раздаётся негромкое мелодичное сопение. Макс точно знает: через полчаса зазвонит истошный будильник, и брат вскочит, как всегда с удивлённым и глупым лицом; потом будет долго начищать свои идеальные зубы, варить мерзкий кофе с ликёрной отдушкой… А потом уйдёт в этот свой универ, оставив квартиру в полном распоряжении Макса. Благо, замок он так и не поменял.***
Йорг просыпается от странной тревоги. Что-то не так. Вообще. Будто отрезали от мира кусок. Что-то не так с Максом. На часах девять. В училище сегодня не надо, родители уехали к тётушке, — чёрт, ведь хотел попрощаться, — а за окнами солнце и птицы. Настоящее майское утро. Золотой луч ползёт по плакату с Гидорой. Всё нормально, только… Он встает, сначала заторможенно, словно робот, но тут же просыпается окончательно. Конечно, с Максом всё время что-то «не так», странно, если наоборот. Наркоман сраный, наверно, лежит где-нибудь, изображая дрова. Йорг звонит Николаусу. Пять, десять, пятнадцать гудков. Если бы Макс был там — если бы он вообще был — точно не выдержал бы, обиженно рявкнул: «Ну чего ещё? Человек тут спит, между прочим!», начал ворчать… Наконец, связь обрывается — и сердце обрывается тоже. Йорг быстро набирает номер Дирка, но и там не берут — то ли дома нет, то ли нашлись дела поинтереснее разговоров. Хотя, скорее всего, он ещё дрыхнет после вчерашней оргии на Тойфельсберге. Он быстро расправляется с кедами: одному выдирает шнурки при попытке затянуть их потуже, а другому — подошву, когда тщится снять. Пальцы дрожат. Приходится надеть старые сандалии. С носками, чтобы не натирали. Выкорчевав дверную ручку, Йорг замирает на секунду у зеркала. Бело-желтая пижама в полоску будет как раз по погоде. У Николауса никто не открывает. Йорг неистово звонит в дверь, потом стучит кулаками, ногами. Тишина. Все ушли, даже Темпельхоф не скребётся. Окна тоже пустые — и на том, что раньше было затянуто одеялом, висит теперь цветастая штора. Магия покинула эти края. Он на пробу орёт: «Макс! Шпинат! Хой-хой-хой! Панканархиядестрой!!!», пока в одной из квартир не начинает плакать ребенок. — Я сейчас полицию вызову! — грозит с балкона старушка фашистского вида. — А она ищет людей? — загорается Йорг новой мыслью. — Наркоман! Наширялся с утра! Постыдись! Макс может быть где угодно. В реке, под толщей воды и в компании миног. В ванне, полной кровавой пены. В Вольфсбурге. У одной из вчерашних девиц. Или кого-то из сотни берлинских знакомых. Ну, кроме, разве что, Арнольда — он недостаточно крут. В уличном автомате Йорг прислоняется виском к противно нагретому стеклу. Номер полиции выбит на жестяной табличке слева от телефона. Что говорят в таких случаях? Наверно, что-нибудь про сбежавших подростков. И вдруг, со всей злобной ясностью, Йорг понимает: Макс уже не подросток. Он полноценная, взрослая дрянь. Медленно, как на эшафот, Йорг поднимается к двери своей квартиры. Там заперто, но это неважно — замок можно просто защёлкнуть. После того, как вскрыл его отмычкой. Хотя, ручка... К любому замку можно подобрать ключ, пока он не сломан. К человеку, впрочем тоже. Секунду помедлив, Йорг распахивает дверь ванной. И бьет по кафелю кулаком. Ванна пуста. Всё же, Макс не настолько его ненавидит, чтобы осчастливить вознёй с трупом. Начинает звонить телефон. Йорг, как зомби, машинально берет трубку в прихожей. — Салю-ют! — игриво тянет Дирк. — Ты проснулся? Йорг молчит. Он уже ни в чём не уверен. — Так вот, я зачем… Ты ведь пока не начал монтировать? — Что? — Ну Йорг! Нашу плёнку! С горы! — Дирк обиженно сопит. — А. Нет. Судя по звуку, Дирк зажимает трубку рукой. Глухая, ватная тишина. Наконец, он говорит: — Вообще… мы тут подумали… Ты же сможешь переснять кое-что? — Где мы как бы на сцене, — влезая, уточняет Ян. — Девушек лучше оставить. — Девок, гыы… — похотливым дебилом ржёт Дирк. — Мы нашли один клуб! — Конечно, ты его знаешь — S.O.36. — Там всё время Вольфганг ещё. — Который брат Макса, — изгаляется Ян. — Безумного Макса! — Бгг! «Вольф не любит, когда я к нему прихожу. Боится, наверно, что объесть могу. Или изнасиловать». Йорг быстро выдыхает: — А где он? Он сейчас в городе? — Макс? Без понятия, — удивляется Дирк. — …То есть, Вольфганг нам почти разрешил. — Он договорится с хозяином. Ну, попробует. — Если мы Макса возьмём вокалистом. — Хотя это не точно. — Мне б такого брата… и такие подарки. — …Но лучше, чем Тойфельсберг. — Вот бы не передумал. А ты нас тогда снимешь… — Где он живёт?!! — рявкает Йорг. Друзья осекаются, и в трубке наступает молчание, хочется сказать — гробовое. — В смысле? — наконец говорит Ян. — Вольфганг? В Кройцберге. — Ты можешь дать точный адрес? — Йорг шарит по тумбочке в поисках карандаша. — Нет. Зачем… — Вальдемарштрассе, — перехватывает трубку Дирк. — Дом тридцать два, что ли... — А откуда ты знаешь? — с подозрением бурчит Ян. — Спасибо! — Йорг царапает грифелем по руке. — Спасибо большое! — Ой, ты хочешь за нас попросить, — растекается Дирк. — Это так ми… Йорг грохает трубку на пластмассовый хлипкий рычаг. Скорее, пока… не хочется думать, что. На улице жарко, душно, как перед дождём. Вдруг лёгкое облако набегает на солнце, и всё покрывает прозрачно-серая тень. Йорг трясётся в набитом автобусе. Быстрей было бы пешком. Наконец, Вальдемарштрассе — пёстрый ряд разномастных домов, эркеры-эркеры, пустые витрины. Серая громада Стены светлеет вдали. И вот — нужный дом, модерновый и белый. Йорг запоздало понимает, что так и не спросил номер квартиры, но это неважно — сейчас он готов звонить во все двери подряд. «Синицы, ну. Брат прикормил, пришлось потом табличку им вешать», — глумится в памяти Макс. На окне должна быть кормушка! Вот, как раз на втором этаже фанерный домик темнеет у форточки. Йорг, задыхаясь от радости, вбегает в подъезд. Прыжками через полпролёта; бьётся в одну из дверей, но там заперто, толкает вторую — и она поддаётся. Йорг вваливается в прихожую — и слышит в глубине, в комнате испуганный возглас. Макс! Он кидается туда. Толкает ещё одну дверь, — свет на мгновение слепит, вся комната белая: белые стены, на них странные белые холсты, у стены — огромная кровать с белоснежными простынями. Макс стоит посередине, взъерошенный, с синяками на тощих руках — но живой, живой, это главное. Увидев Йорга, он улыбается — широко, счастливо и горько. Йорг кидается к нему, чтобы сказать всё, обнять… И в этот момент Макс начинает падать. Он валится на бок, будто ударили по ногам. Из сжатого кулака выпадает пузырёк и со звоном катится по полу. Йорг опускается на колени. Макс ещё жив, но быстро бледнеет. Он пытается что-то сказать — выходит только едва слышный хрип. — Да что с тобой… Макс, ты чего… — бессмысленно приговаривает Йорг. Он зачем-то ползёт на четвереньках за пузырьком, ловит его, как лягушку. Прозрачная стекляшка без подписи. В точно такой же он принёс «сыворотку». В этой — он и принёс. — Макс. Ну дурак ты, — стонет Йорг и тянется к телефону на низком журнальном столике. Трубка молчит. Отключено. — Так, держись, — командует Йорг. — Главное, не засыпай. Всё хорошо будет. Он делает шаг к выходу, — но Макс быстрым, отчаянным жестом хватает его за ногу. — Не надо, — шепчет он и по-детски жалобно всхлипывает. Йорг застывает на месте. Перед глазами проносится: вот он ломится в соседские двери, вот скорая увозит тело… Забирает. Макс хочет сказать ещё что-то, но на губах появляется пена. Он конвульсивно сгибается пополам и бьется виском о паркет. Всё тело выламывает, как тогда на горе, но сильнее, страшнее. Это похоже на эпилепсию. Кажется, слышно, как рвутся связки и сухожилия. — Тише, — просит Йорг. Он ловит Макса за руку, холодную и влажную, притягивает к себе. Тот уже ничего не понимает и лишь вздрагивает, механически, страшно, всё слабее и слабее. — Вот так, — Йорг берёт его на колени и укачивает как ребёнка. — Как там было в твоей чёрной книге… Макс больше не дрожит. Он хрипло, неравномерно вдыхает, всё не может надышаться. Йорг гладит его по спине, убирает волосы с мокрого лба и коротко целует. Кожа совсем ледяная. Где-то вдалеке гремит гром. Макс с интересом вслушивается — или так только кажется, потому что он замер и задержал дыхание. — Ну что, тебе лучше? — спрашивает Йорг и заглядывает Максу в лицо. Пока ещё — внешне — его, но уже бесповоротно чужое и мёртвое. Йорг поднимает взгляд. За окном — сплошная серая стена дождя.