Первый день рождения в Берлине

— Да где вообще этот Макс?! — Ян загнанно мечется по гримёрке S.O.36. Хотя какая это гримёрка: никто в ней сроду не красился, ускорялись разве что и курили. Даже зеркал нет, только плакаты с девками и один — с Хайно. Может, никто кроме Дирка. Тот заканчивает на ощупь подводить левый глаз и вздыхает: — Значит, он уже не придёт. — Как?! Ведь Макс обещал! — Ян рвёт ворот и без того растянутой майки. Вообще, он сегодня похож на цыплёнка (если бы цыплята могли носить майки): на голове жёлтый пух; растрёпанный, жалкий и что-то пищит. Йоргу не по себе — видеть Яна таким… неспокойным забавно и страшно. Он предлагает: — Пой ты. Ты же можешь. — Да блядь. Нет! Не могу! — сипло орёт Ян, срывая со стенки плакат с Линдой Лавлейс. — Так ты правда боишься? — понимает всё Йорг и смеётся: — То-то на Тойфельсберге ты стоял словно чучело! — Не дави на него, — как всегда, вступается Дирк. Только на этот раз он агрессивно закатывает кружевные манжеты. — Может, ты ещё и девок боишься?.. — наслаждается Йорг. — Их там много. Ян молча и зло запинывает под диван пивные бутылки. Кто-то приоткрывает дверь и гнусавит: — Время! — Сколько? — Ян испуганно сглатывает. — Там могут… подождать? Из щёлки доносится: — Ну, две минуты ещё. Поторопитесь. Лишь только дверь закрывается, Ян кидается к Йоргу: — Приведи его! — Как? Где я вам Макса достану? — У тебя всегда получалось, — с нажимом говорит Дирк. — Ну извините, — огрызается Йорг. — Не родить же его. — А как по-твоему мы выйдем на сцену без баса? И без вокалиста?! — Ян бьёт себя кулаком по бедру. — Так и знал! Ведь я так и знал!.. В этот момент дверь открывается снова, на этот раз — широко, резко: — Эй, давайте уже. — Хусси! — восклицает Дирк. — А ты с кем играешь? В комнату заходит смуглый высокий парень с курчавыми волосами. Он пожимает плечами: — Ни с кем. С тех пор, как вы меня вытурили. — О, Хуссейн, как хорошо что ты здесь, — Ян привычно широко улыбается. — У нас просто басист заболел. Сможешь сейчас поиграть? В тёмных подвижных глазах загорается интерес: — Ну, могу. А песни какие? — Да всё те же, — Ян машет рукой. — Там, «Маленькие детки хороши на вкус»… — «Содомия», — подсказывает Дирк, поливая лаком начёс. — И твоя «У копов короткие ножки, как у фашистских свиней». — Просто хит! — И ещё одна есть, но там легко подобрать. Хуссейн чешет синеватую щёку и хмыкает: — Ну, лады. — Я буду называть, если что, — Ян деловито вручает Хусси обшарпанный белый бас. На секунду застывает — а потом кивает Дирку, перекидывает через плечо электрогитару и быстро выходит. — Удачи, — улыбается Йорг. Дирк жестами на ходу посылает ему проказу и сифилис. Замыкает цепочку довольно лыбящийся Хуссейн. Йорг вприпрыжку бежит в кинорубку. Он уже всё подготовил, осталось только включить. Зал ревёт и беснуется так, что фанерная стенка вибрирует. Слышны выкрики: «Валите домой в свой Шпандау!» и «Возьми меня, Дирк!» Вторые несколько громче за счёт зычного голоса Клаудии. Но все они замолкают, когда Йорг нажимает на кнопку. Он знает, что в этот момент на экране проектора за спинами группы начинают копошиться очень милые черви. — Всем привет! — выпаливает Ян в микрофон, и по голосу слышно, что он улыбается: — Наша новая песня! «ЛЮБОВЬ ПОДРОСТКА»!!! Это её текст он сочинял всю поездку и посылал в Берлин срочными телеграммами. Ян берёт мажорный аккорд, и Дирк ударяет по тарелкам. Когда Йорг спускается в душный, прокуренный зал, на экране Клаудиа исполняет танец Годзиллы. Затем камера нападает на ржущего Макса; его синяки сменяются видом Макса бегущего, кадры идут вперемешку, и наконец, девушки опять танцуют в закатных лучах. По правде, Йорг очень этой плёнкой гордится. — Руку так… и ногу так, — не жалея живота, прыгает у стенки Арнольд. Две подружки усердно повторяют за ним. А панки в первых рядах танец уже разучили и скачут как толпа диких ящеров. Ян завершает петь как раз в тот момент, когда солнце на экране гаснет в ускоренном затемнении. Зал довольно ревёт. Хусси, чуть обалдевший от вынужденной импровизации, утирает локтем пот со лба, а Дирк кидает в толпу барабанные палочки. — Следующая песня «Маленькие детки»! Что?.. Ой, простите, а палочки можно? Йорг смеётся вместе со всеми. Вдруг кто-то пихает его в бок: — Вот же клоуны. — Макс!!! — Йорг вздрагивает как от удара током. — Ты где был? Макс — живой, невредимый, в новой футболке с ковбоями, сдвигает очки на затылок. Волосы у него влажные. — Купался. На Ванзе. — Что?.. — Я купался! Поехали, тоже поплаваешь. Сквозь музыку и шум толпы еле слышно, и Йорг наклоняется ближе. Макс громко шепчет на ухо, обдавая запахом сигарет: — Ты сделал супер-мега-дикий фильм! Круто! — Спасибо, — улыбается Йорг. — Только брат тебе наваляет. Буть готов. — Посмотрим ещё, кто кого, — Йорг вспоминает хромого сухощавого Вольфганга. — А ты почему не пришёл? — Хотел немного подбодрить Яна. Он так тупо боялся петь. Пусть развивается! — Мм, ну да. — А вообще — вода сегодня отличная. Поехали! И Йорг смеётся. Почему бы и нет. — Только плёнку заберу! — и начинает проталкиваться между мокрыми от пота людьми. Он подходит к дверям кинорубки, когда тенью из-за угла на него выскальзывает Мюллер-старший в такой же майке от Вивьен Вествуд. Маскировка под панка почти удалась, только дорогие часы на правой руке выдают. — Я хотел поговорить насчёт Макса, — начинает он угрожающе тихо. — Да, чего? — Полагаю, вам не следует больше общаться. — В смысле? — Йорг с улыбкой смотрит в ледяные глаза. — Не приближайся к нему, — Вольфганг делает паузу. — Это понятно? Мимо них проносится пьяный панк. Запинается о шнурки, громко крикнув: «Охрана псы!» катится по ступеням и затихает внизу. — Каждый раз после общения с тобой его зашивают в больнице. То стекло, то ожоги, то раны. Может, хватит использовать Макса в качестве реквизита? Я доступно выражаюсь?.. — и наконец набычившись как пролетарий: — Ещё раз подойдёшь к нему, зашивать будут уже тебя! «Анус себе зашей, пёс». Йорг молчит. А потом, с удовольствием растянутой мести, произносит: — Я думаю, Макс сам разберётся, что делать. Что-то ещё? — Нет, — слышно, как скрипят зубы. — Тогда приятного вечера, — Йорг зачем-то салютует невидимой шляпой (ну, нельзя что-нибудь не испортить) и открывает дверь рубки.

***

Они лежат плечом к плечу в кружевной тени деревьев. Это место далеко от дороги; вряд ли никто не знает о нём, — тем не менее, сюда ещё не добрались шумные дети и их матери с годовым запасом еды, осаждающие главный пляж. Это их место. Йорг смотрит на небо в просветах ветвей, почти белое, выцветшее от зноя. Макс надвинул очки и тихонько напевает под нос — что-то опять сочиняет. Йорг поворачивается на живот, стряхивает с покрывала пару песчинок. Листья шуршат усыпляюще-мерно, и шум озера вторит. Сегодня они уже плавали — целый час, пока не наступила жара. За последнюю неделю Йорг научился лежать на воде, не захлёбываясь от страха, и даже немного плыть на спине. И по уверению Макса, скоро станет рекордсменом галактики по брассу и баттерфляю. Вдруг Макс спрашивает: — Ты любишь мучить животных? Ну, настоящих. — Мне на них параллельно, — Йорг пожимает плечами. — А чего? — Хорошо. А поджигать вещи? — Нет. Зачем? — А в постель ссышься? — Да пошёл ты! — Йорг со смехом пихает его в голень. — И всё-таки? — Нет! Ща тебя обоссу! — Это радует, — говорит Макс, непонятно к чему относясь. Йорг ржёт и валится поперек Макса. С минуту они возятся, катаясь по пляжу и обсыпая друг друга песком. Из-за крема от солнца вскоре тело Йорга покрывается плотной песчаной броней. Макс легко, быстро скользит губами по щеке, по виску... — Ааа, нет! — Да! — Макс широко, мокро облизывает его левую бровь. — Ааа!!! Они докатываются до границы тени, и тут Макс снова спрашивает: — А в детстве подобное было? Может, в комбинациях: поджигал постель, ссал на животных?.. — Да нет же… — Йорг уже изнемогает от смеха. — К чему этот… допрос?.. — Значит, ты не маньяк, — Макс с облегчением выдыхает. — А то Вольф мне сказал: «Твой Йорг какой-то маньяк, не общайся с ним больше». Йорг только хмыкает: про отношение Мюллера-старшего он уже знает, можно было так не трудиться. — И я прочёл в одной книжке у Ника, что маньяки должны обязательно в детстве… — Поджигать животных?.. — Да! — И ссать на огонь. — Кстати, я пробовал, — признаётся вдруг Макс. — Хрен что так потушишь. Вообще не тема. Йорг оттягивает ему резинку чёрных плавок и громко щёлкает по крестцу. — Ай!! — Макс взлетает вверх как ужаленный и несётся к озеру с криком: — Кто последний, тот маньяк!

***

Вольфганг в пятый раз проверяет дорожный чемодан: виза, деньги, рубашки, носки… книга Бойсу на подпись… Макс с тоской наблюдает из плетёного кресла. Он знает, что брат ничего не забыл — просто не мог. Но Вольфганг всё никак не уймётся. Макс прижимает к груди Темпельхофа и тихо зовёт: — Вольф? Можно я спрошу одну вещь? — Да? — брат поднимает измученное лицо. — Как правильно признаться в любви? — В чём? — В любви! — Что, я не слышу, — Вольфганг снова склоняется над чемоданом. — В лю-бви! Любовь! — кричит Макс. — Не знаю, о чём ты. — Ууу! Макс вскакивает и несётся на кухню, как был, с медведем и в шортах. Бешено вертится, ища взглядом, чем бы себе навредить. Как назло, на сушилке только столовая ложка. Макс рывком открывает ящик буфета, хватает разделочный нож и приставляет сначала к руке, после — к шее. Внезапно он чувствует, что его бока деликатно касается когтистая лапа. — Да, спасибо. Не стоит, — он откладывает нож и упирается виском в деревянную створку. Под окнами затихает звук мотора. Такси прибыло. Когда Макс возвращается в комнату, Вольфганг уже заканчивает повязывать галстук. Он стоит у огромного зеркала, по птичьи наклонив голову. Макс пристраивает Темпельхофа на кресло и подходит к брату. Немного присев, утыкается лбом между лопаток, обвивает руками за пояс. — Когда ты вернешься? — В понедельник с утра. Возможно, чуть задержусь, — Вольфганг касается его запястья. — Мне пора. — Ясно, — Макс нехотя отпускает. Кивает на чемодан: — Помогу?.. — Нет, спасибо, я сам. И удачи. Макс не провожает его. Он сидит в кресле, рассеянно поглаживая медведя, пока звук мотора не затихнет вдали. После подходит к зеркалу. Без брата квартира всегда кажется опустевшей и слишком белой. Бесцветной. И стоят, подсыхая, белые картины вдоль стен… Внезапно его взгляд привлекает яркое пятно на кровати. Макс делает шаг в сторону и ожесточённо всматривается, и лишь потом догадывается обернуться. Это саквояж из прозрачного пластика, вроде пляжной сумки. Макс подходит ближе. Да ему на Рождество таких подарков не собирали. В сумке пестреют разнообразные тюбики и упаковки. Макс вжикает молнией и достаёт смазку просто, смазку с бананом, с анальгетиком и ещё какую-то с запахом жвачки («А чем жевать-то? Блядь, Вольф, ну что за Берроуз?»). Потом вытягивает гирлянду разноцветных кондомов; переворачивает сумку, и на кровать сыплются спринцовка, салфетки, жидкость для дезинфекции, ещё смазка, черный вибратор, несколько плагов, пачка латексных тонких перчаток, одинокий зажим, три фаллоимитатора разных размеров и гематоген. Его Макс кидает Темпельхофу: — Угощайся, — а сам достаёт со дна сумки записку. Синими чернилами на жёлтой бумаге, каллиграфическим почерком брата-наседки:

Пожалуйста, будь осторожен. Если что-то тебе не понравится, сразу же прекращайте. Твой отказ не делает тебя хуже. Не торопитесь. Обязательно предохраняйтесь. И не забывай о гигиене, я знаю как ты к этому относишься. Если что-то случится, сразу же звони доктору Курту, его номер ниже. Деньги в столе, вино в холодильнике. P.S.: здесь гостевые, мои не бери. В.

Дальше следует номер телефона, судя по цифрам — британского сектора. «Не трогай, это на Новый год!» — передразнивает Макс. Записку он комкает и посылает по дуге в мусорную корзину, а в прозрачную сумку усаживает Темпельхофа. — Ну что, поехали к Нику? Спросим у него кое-что. Сейчас Макс просто обязан разжиться готовым романтическим ужином.

***

Когда Николаус приходит домой, Макс сидит за рабочим столом в его комнате, сосредоточенно склонившись над чем-то. Он всё время теперь мастерит, как ребёнок. Или рисует. Или вообще плетёт фенечки из проводов. Ну и славно. Николаус постукивает по косяку, и Макс оборачивается с широкой улыбкой: — Привет, Ник! — Привет! Можно посмотреть? — Ну конечно. Николаус подходит ближе, заглядывает Максу через плечо. На столе рядами выстроились кубики прозрачной смолы. Внутри поблёскивают — где кусочек угля, где паук, а где и изумрудный панцирь бронзовки. В самом крупном — желтоватый мышиный череп, и Макс уже приделал крепление как для кулона. Темпельхоф сидит рядом и постигает процесс. — Это эпоксидка, — радостно делится Макс. — Приколись я теперь Доктор Смерть! Николаус смеётся и взъерошивает ему волосы, на две трети длины уже природно-каштановые. Макс задирает голову и упирается Николаусу затылком в живот. — Если что, они уже мёртвые были. Ну, пауки. Ник! Я хотел спросить одну вещь. — Да? — Как признаться в любви? Николаус негромко вздыхает: — Например, ты можешь приготовить этому человеку особое блюдо. — Ага! — глаза у Макса горят. И немного косят от азарта. — Только надо очень простое. Николаус трогает его за плечо. — Для начала помоем руки. Я ведь ещё не учил тебя готовить гратен? — Нет! Спасибо, Ник! Ты такой добрый! — Макс вскакивает из-за стола и несётся на кухню, но в дверях застывает, будто вспомнил важную вещь: — Знаешь, Ник, ещё кое-что. — Да, что? Макс закусывает губы. — Ты ведь сможешь присмотреть сегодня за Темпельхофом?