***
— …И я одинок! Я одино-ок! — смахнув слезу, Ян срывает с себя гитару и осторожно бьет об крышу фуры. — Йех. Толпа пионеров отвечает криками восторга. В воздух летят красные галстуки и хлопчатобумажные спортивные лифчики. — Спасибо, спасибо, — басит Дирк и вешает телесный чулочек себе на микрофонную стойку. Дюжину динамиков они расставили на брошенных машинах вокруг. Звук вышел такой силы, что птицы в небе дуреют и начинают носиться зигзагами. А людям вроде нравится. Никто пока не жалуется. Напротив: — Про овчарку давай! Про кита! Про свиней! — доносится из толпы. — Спасибо! — кланяется Ян. — Следующая песня — «Маленькие детки хороши на вкус»! — и на всякий случай чуть подтягивает шестую струну. Звучит очень профессионально, будто Рон Эштон настраивается. Или сам Джонни Рамон. — Эй, смотри! — Дирк вдруг указывает на один из застрявших автобусов вдали. Там через выбитое окно быстро выбираются люди. Темноволосый парень в белой рубашке помогает самым маленьким перелезать подоконник, ссаживает их на дорогу. — Клянусь, это наш Пузырь! — Дирк швыряет палочки на пустую канистру, которая у них вместо барабана. — Узнаю его ушные локаторы. — Нольди! Ты?.. — гаркает Ян в микрофон. Арнольд опускает малыша-очкарика на пыльный асфальт и машет друзьям — и весь выводок машет за ним. — Как он тут… Вот точно шпион! — возмущается Дирк. — Макс говорил, он шпионит для Штази!.. — Идите сюда! — улыбается Ян. — В машине есть сырные шарики. Кстати, это всех касается! — и, уже Дирку на ухо: — Давай следующую лучше про копов-свиней. — Оке-ей, — тянет Дирк. — И подключим остальные?.. Ян в ответ скалится во все тридцать два зуба. Фура шатается под напором пионеров, освобождающих усилки от остатков маскировки. — Привет, парни! — кричит снизу Арнольд — точно Арнольд, с огромной бурой жабой на левом плече. — Чего, годзилий звук? Ян перегибается через край: — Ты-то сюда как попал?! Арнольд только мотает головой: — Да долго рассказывать. А вы? — Тоже долго! — смеются друзья. — Ну вот. Сейчас приведу вам еще зрителей!***
Кот надвигается. Всё ближе и ближе — через улицы, дома и деревья, оставляя за собой облака белой пыли. Разноцветные тентакли подрагивают как змеи Медузы. — Я говорил, что я тебя люблю? — уточняет Макс. — Говорил, — Йорг быстро касается его сухой горячей ладони. — И я тебя тоже. Очень. Он накидывает бандану алым треугольником на плечи и смотрит прямо в оскаленную морду. Монстр уже метрах в двухстах. Ветер доносит чуть сладкий запах силикона и кислый — дубленой шкуры. — Ты не пройдешь, — произносит Йорг раздельно и твердо. Река выплескивается из берегов, мост покачивается как веревочный… И в эту секунду раздается странный назойливый шум. Словно голос еще одного монстра — дребезжаще-высокий и низкий одновременно; от него болью набухают виски, а сердце начинает подпрыгивать в горле. — Моя голова! — стонет Макс. — Это что, шумовое оружие? У Йорга рот наполняется кислой слюной. Перед глазами плывёт. Он прижимается к перилам — металл натужно дрожит, где-то внизу с гулом гнутся опоры. «Ты. Не. Пройдешь, — повторяет Йорг про себя. — Не пройдешь». Коту звук тоже не нравится: он мотает круглой башкой, зажимает лапами уши и сам ревет, будто раненый. Хвост бьет по земле, разносит машины, подсекает опоры эсбана; нити белой слизи паутиной колышутся в воздухе. Звук делается еще громче, пронзительней… А потом случается невероятное. Развернув грузное тело, кот идет обратно — болезненно качаясь и забирая чуть к югу, пока не теряется в дымке. Внезапно затихает и звук. — Ну Ёж! Ты прям Гэндальф! — выдыхает Макс. — Но это не я. Это там, — Йорг озабоченно кивает на восток. — Да? Пхех, — огорчается Макс. — Наверно, он думает, возник новый мощный урод, и пошел с ним махаться! — Пошли-ка тоже отсюда, — Йорг осторожно ступает по вспученному асфальту — того и гляди, мост обвалится. — Надо вырвать ему сердце. — У него нет сердца! По крайней мере, я не вставлял. — Шта, — Йорг замирает у погнутых перил. — Ну, это я его сделал, — Макс разводит руками. — Из Блэки. В подарок тебе. Но я не думал, что он оживет! Всё, можешь бить. Йорг с силой хлопает себя по бедру: — Хозяюшка ты моя! Макс только ржёт, а потом предлагает: — Догоним? — Конечно, — улыбается Йорг. — Добьем. — Да! — кричит Макс и показывает вслед котику фак. — Это наш район! Уу! — Сегодня чья-то мохнатая задница получит по полной, — Йорг завязывает покрепче узелок «плаща». — Я вообще-то ревную! — обижается Макс. Вдалеке снова дребезжит и рокочет.***
Стряхнув с пальцев кровь, Ян объявляет: — А теперь наш хит! — Хотя у нас все хиты, — Дирк вытаскивает из уха сырный шарик и отправляет в рот. — Чего?.. — кричит оглохший Ян. — Хит! «У Клаудии есть овчарка». Погнали! Он ударяет по струнам, и слушатели, кое-как выползшие из болотистых полей, снова отлетают отброшенные силой звука. — …У Клаудии есть ум и шарм! — От нее все без ума, — подхватывает Дирк. — Но она так холодна! — У Клаудии овчарка есть!.. Музыка рвется в небо; идет по полю взрывной волной, выжигая траву. Птицы падают замертво, а слушатели прячутся в лисьих норах. — Вечером к ней прыг в кровать и давай… И вдруг с грустным «бжж» все комбики выключаются. Звук исчезает, словно обрубленный. — Что такое?.. — Ян вертит в руках гитару, трогает провод. В наступившей тишине слышно, как бьется сердце. — У вас аккумулятор сел! — подсказывают снизу. — Что?.. — Батарея — того! — кричит Дирк в рупор из рук. — А. Тогда — акустика! — не теряется Ян. — Раз, два, три, четыре. …И причина в этом есть! На раскаленную крышу шлепается мертвая ворона.***
Николаус стоит на коленях в комнате Макса, опершись локтями на постель, и молится Деве Марии. Пусть с братьями всё будет хорошо. Главное, чтобы они были живы. А с Вольфгангом он уж как-нибудь разберется. — …Под твою защиту прибегаем, не презри мольбы нашей в скорбях наших… Матерь Божия, молись о нас грешных, ныне и в час смерти нашей. Аминь, — Николаус коротко крестится и по детской привычке смотрит наверх, где у Макса вместо распятия висит плакат Чиччолины. Звук, от которого воздух застывал в легких комком влажной ваты, наконец-то затих, и из гостиной слышится бормотание телевизора: «…случаи тошноты, рвоты и потери сознания. Источник пока не найден — правительство ГДР отрицает применение запрещенного оружия. И срочное сообщение: монстр сейчас на юго-западе города. По свидетельствам очевидцев, он в ярости и выглядит дезориентированным. Только что он разорил рыбную ферму на Хафеле и уже подбирается к молокозаводу. Кажется, грядет нечто страшное. Да поможет нам Господь…»***
Набережная напротив ратуши Шпандау вся в комках бурых водорослей и выброшенном волнами мусоре. Йорг и Макс бегут, перескакивая через консервные банки, бутылки, коряги… — Вот она! — Макс указывает на чудом уцелевшую лодку. На дне темнеет вода. — Так бензина же нет, — хмурится Йорг. — Я новый украл, — Макс запрыгивает в лодку и начинает ладонями вычерпывать воду. — Хотел красиво вернуть тому мужику. Йорг с трудом удерживается от второй «хозяюшки» и молча консервной банкой помогает черпать. Мотор кашляет три, четыре раза — но всё же заводится. Оттолкнувшись ногой от берега, Макс плюхается на скамью и выруливает налево — в узкое, грязное русло Шпрее. За спиной остается Шпандау, с золотой ратушей, французскими домиками и зубчатой башней. Пока нетронутый. Они плывут на восток, между размытых, обвалившихся берегов. Слева белеют градирни электростанции. Йорг чешет висок: — И какой у тебя план? — Я не знаю, — говорит Макс совершенно спокойно, и Йорг каменеет: — Что? У тебя всегда есть план, даже три! — Сейчас нет, — Макс пожимает плечами. — Пока не придумал. — Это ты так говоришь, чтобы я чего-нибудь сделал и поверил в себя, да? — Нет. Я просто не знаю, — улыбается Макс, по-прежнему слишком спокойный — будто речь идет не о монстре-убийце. — Кстати, что сам предлагаешь? — Может, заманим его в какую-то яму? Макс задумчиво потирает синяк: — Я не видел здесь настолько больших… — Уроним чего-нибудь? Не, — Йорг фыркает. — Сложно. — Что любят кошаки? — Мяту. Кошек. Играть. — А чего не любят? — Собак. Швабры. Мыться… — Ёж, ты гений! — выдыхает Макс. — Можно отгонять его водой из брандспойтов. К Советам, пхех! — Так. А чтобы убить? — Поливать растворителем! Ацетон или димексид, чем смывают эпоксидку! Куда? — впереди серый просевший мост и развилка на два рукава. — Нам направо! — и, поскольку Макс ведет налево, на север, Йорг сам берется рулить: — И еще раз направо! Это Шарлоттенбург уже, — река становится шире и чище, в зелени парка темнеет купол дворца. — Ты помнишь телефон Доктора Смерть? — вдруг спрашивает Макс. — Да. А что? — У него должны быть заныканы тонны растворителей! Может, он заделится? — Может… — Ну вот! — Макс, ты бешеный вообще! Ты… — Йорг смеется и толкает его в плечо. — Да не ссы, котзиллу мы победим. Главное, это не Ночной Трусокрад. — А то что за хрень? Макс нагоняет на лицо выражение сдержанной скорби. — Лучше тебе не знать. Но я расскажу, — он выгибает брови в обратную сторону. — Эта история случилась в Вольфсбурге, когда мне было двенадцать лет. У меня стали пропадать трусы и носки. Но чаще трусы. Я клал их в корзину для белья, а когда приходило время стирать — приколись, их там просто не было! Йорг сочувственно хмыкает, и едва успевает повернуть еще раз направо — в Ландвер-канал, оставляя сбоку сгоревший муравейник Высшей Технической школы. — Конечно, все говорили: ути глюпенький наш, ты лунатик, спишь с открытыми глазами! Наверно, сам не помнишь, куда ты их положил. Но я помнил! Я отлично всё помнил, — Макс сжимает кулаки. — И когда я лежал ночью, я видел тень — знаешь, чернее чем сама темнота, она кралась к нашей с братом корзине и вытаскивала мои долбаные трусы! Я сказал родителям, но они не поверили, только еда стала совсем горькой, значит, они удвоили дозу риталина. — Мда, — Йорг стискивает зубы, ожидая очередную подлость брата-психопата. — И кто это был? — Трусокрад! — Макс начинает задыхаться. — Конечно, это был он. Я заклеивал корзину скотчем на ночь, я прятал их под кроватью, а потом под подушкой. Я даже начал вручную стирать каждый вечер, но трусы пропадали чистыми с веревки, и в ванной, и во дворе! Мать рассердилась и сказала, что на меня так не напасешься, и если я не перестану дурить, буду ходить вообще без трусов. Кстати, очень прикольно, — он ерзает на лавке и помахивает черным подолом. — А что было потом? — Я решил спать в трусах. Надел их под пижаму, сразу семь пар, — Макс гневно сверкает глазами. — Наутро они все пропали. Йорг ржет, а потом присвистывает: — Черт, ну и хрень же. И родители чего? — Они позвали Вольфа к себе и долго ругались. Я слушал под дверью: мама говорила, что он не должен трогать меня по ночам, потому что это плохо, и Бог накажет его. — Я бы его прибил, — с чувством говорит Йорг. — Его уже жизнь прибила, — хмыкает Макс. — В тот же день его отправили в христианский лагерь для молодежи, не дали даже толком собраться. — А ты?.. — А я в первый раз за полгода спокойно уснул, надев на себя только одни трусы, просто на всякий случай. В общем ты понял, да? — усмехается Макс. — Конечно, утром их не было.***
В конце концов, к пяти дюжинам картин, заскорузлым простыням и коврику в крови и волосах добавились несколько рисунков Макса тушью для ресниц на салфетках (панки, козы, завод) и одна записка с крестообразным расположением текста («трибьют дада», ну допустим). Люсьен оказался порядочным шопоголиком. А Вольфганг неплохо так расхламился. Теперь они сидят рядом на черном диванчике, несколько утомленные товарно-денежным обменом. За окнами как раз затих чей-то приступ музыкальной дизентерии. От Люсьена приятно пахнет сладким, медовым. По правде, Вольфгангу хочется его облизать. Люсьен бросает быстрый взгляд на свой серебряный брегет: — Сейчас три. Вам будет удобно, если мои рабочие придут в пять? Вольфганг мотает головой, отгоняя идею — тонкой цепочкой пристегивать часы не к карману жилета, а прямо к соскам, — и отвечает: — Вполне. Сегодня я совершенно свободен, — облизав губы, он полу-ложится на бортик. Люсьен сохраняет загробное спокойствие и намеков упорно не понимает. Вот же мумия! — Чек… — Тут, — Вольфганг гладит грудь в области сердца (хотя чек уже на самом деле спрятан в столе). — Может, вы хотели бы выпить чаю?.. Люсьен застывает, словно прислушиваясь к чему-то в себе — а потом кивает: — Пожалуй, да. — С бергамотом или обычный? — Вольфганг вскакивает с диванчика. — Каркадэ, матэ, шу пуэр?! А что если молочный улун?.. — Обычный черный, пожалуйста. — Пять минут! — Вольфганг вальсирует в сторону кухни. И он очень надеется, что на этот раз Макс не выжрал весь сахар.***
«Жители Западного Берлина ищут спасения в тоннелях метро. Город парализован. Монстр нарушил электроснабжение целых районов: Далем и Грюневальд остались без света. В Митте хаос: граждане ГДР пытаются прорваться на запад сквозь проломы в Стене. Но вместо того, чтобы стрелять на поражение, пограничники присоединяются к бегству. В столицу ГДР стягиваются советские войска из Бранденбурга. Готовятся к отправке части из Польши. По некоторым данным, на территории СССР идут экстренные сборы. Это новый берлинский кризис…» — Мы пойдем? Отец Йорга скашивает глаза от экрана: собрались наконец-то. Бантики-узелочки, мешочки, тоже еще, беженки две. Пискля подает голос: — Мы будем в подвале! — Перестраховщицы, — хмыкает он. — Идите, я догоню. Дверь в прихожей хлопает. Он воровато оглядывается — и лезет за шкаф. Там в чемодане, внутри плотно свернутой черной формы, его наградной «Хеклер и Кох» девятого калибра. Никакой монстр-педик или русский не пройдёт. По крайней мере, в их подвал.***
Они плывут сквозь Тиргартен, где плакучие ивы склоняются к самой воде. Под ажурным мостом Макс указывает на траурный венок у одной из ржавых опор: — Смотри, это здесь Розу убили. — Праунхайм? — ужасается Йорг. — Люксембург. — Уф, — Йорга всего передергивает. Страх потихоньку накатывает, их план кажется всё более фантастичным. — А ты думал вообще, как нам его искать? Котика? — Он пойдет на звук. Ну, более-менее. И мы его точно увидим издалека! — Макс опускает руку в зацветшую воду и на ходу срывает желтую большую кувшинку. — Эт тебе. Они увидят, думает Йорг. Или услышат. И в следующий миг виски сводит болью, потому что раздается опять этот звук.***
— Ооооооо, мой мишка! Оооо, мой медведь! — воют Ян и Дирк в один микрофон, и воздух упруго дрожит. Они на крыше автобуса, комок проводов вокруг напоминает о лаборатории Франкенштейна. Пионеры из кружка электротехники помогли им подключить вообще всё, что было в кузове фуры. Вышла «стена звука», круче чем у Jefferson Airplane. Громче так точно. Дирк назвал это «оружием против нацистов», и направлено оно в сторону Берлина. — Грустно смотрят пуговицы-глаза! Ооо! Я любил тебя мальчишкой, но теперь позабыл! — и летят вверх белые блузки и красные галстуки; и главное — что рядом друг, Ян прижимается к Дирку, к горячему (и довольно мягкому) боку, и играет как никогда в жизни, а толпа внизу подпевает. И совсем неважно, что с востока по желтому полю катятся к ним бронированные советские вездеходы.***
«Наш авиа-корреспондент сообщает: монстр движется на север по улицам Нойкёльна, разоряя кебаб-кафе и доказывая, что и кошкам свойственен каннибализм… Вероятно, он еще раз пройдет через центр. Верховный муфтий Берлина уже назвал это явлением шайтана вследствие развращения молодежи, цитируем: ''контрацепции, радио и отказа от хиджабов''. По последней сводке, гигантский кот миновал Бритц и сейчас движется в сторону аэропорта Берлин-Темпельхоф. Спасти технику не представляется возможным, ведется экстренная эвакуация персонала и пассажиров…»***
Николаус поднимает голову: кто-то ворчит, низко, глухо. О нет! Он совсем забыл про своего мишку! Николаус пошатываясь от дурноты идет в коридор, отпихивает баррикаду из стульев. Дверь приоткрывается… А потом из ванной начинает вытекать медвежья тягучая масса. Она коричневая, как карамель, и пахнет миндальным пралине. Николаус отступает назад, выпуская мохнатого лизуна, а из ванной всё льется и льется лавиной — на кухню, прихватив со стола забытую накануне конфету, выдавливает рамы… Николаус неистово орет внутрь себя от дежавю, и от страха, и от того что стекло теперь надо вставлять. Почему всё в этом городе происходит через его окно?! Он вывешивается на улицу. Бурая масса шлепается об асфальт и принимает форму медведя (для начала — бисквитного). А потом начинает расти, разбухать, словно дрожжи, заполняя весь тротуар. Вот мохнатая голова уже на уровне третьего этажа, вот — выше соседнего дома… — Т-темпельхоф? Монстр — какой же это монстр?.. — подмигивает Николаусу на прощание красным глазом, и тяжело ступая направляется в сторону аэродрома. По пути он продолжает расти и сносит балкончики, уличные фонари и прочие архитектурные излишества. — Удачи, — бесцветно говорит Николаус и теряет сознание.***
— Набережная Ватерлоо! — смеется Макс, отмахиваясь от ивовых веток. — Понимаешь? Йорг кивает и вслед за ним выпрыгивает из лодки на толстый нависший над водой ствол. Сегодня их Ватерлоо. Хотя он назвал бы это сражением при Бель-Альянсе. Они снова в Кройцберге. Дома щерятся пустыми сгоревшими окнами. Дальше двигаться смысла нет, впереди только Стена. Пока они плыли, звук успел затихнуть, снова взреветь и исчезнуть уже окончательно. И теперь в непривычной для города тишине раздается мерный шаг монстра. Словно редкие удары далекого грома, чуть к югу от них. Улица обезлюдела, даже птицы замолкли. — О, телефон, — Макс указывает на будку, всю в матерных росчерках и алой помаде. — Надеюсь, Доктор Трупоеб дома, пхех! И Йорг, вздохнув, заходит в кабинку.***
Чайник на плите закипает. Вольфганг орудует гвоздодером, пытаясь открыть нижний ящик буфета. Там пережидали нашествие Макса три банки вишневого варенья, галеты, сгущенка, кукурузные хлопья и любимый гель для душа с запахом кофе. Интересно, какой гель у Люсьена, думает Вольфганг. Такая сухая и чистая кожа… Вдруг он слышит в спальне шаги — и сам кидается навстречу: — Да-а?.. Люсьен стоит в центре комнаты, опираясь обеими руками на свою супермодную трость, белый как полотно. — Чай почти готов! — Простите, — тихо, одними губами шепчет Люсьен. — Я вынужден отказаться от вашего приглашения. — Да? Как жаль. — Мне… надо идти, — уже громче, но странным, болезненным голосом. — Срочные дела. — Ну что ж, как хотите, — Вольфганг вздыхает. — А у меня варенье есть. Очень вкусное. Мой друг варит. Люсьен лишь слабо улыбается — и вдруг, выпрямившись, просит, да нет, даже требует: — Пожалуйста, будьте добрее к своему брату. Он этого заслужил. — М-да, творческий тандем у нас получился весьма любопытный… — мурлыкает Вольфганг, приотворяя для Люсьена входную дверь. Тот медленно, степенно выходит. — Прощайте, — развернувшись в дверях, кивает он и подносит пальцы к седому виску. — Пока-пока! — машет Вольфганг. И только шаги раздаются на лестнице, бежит скорей в комнату и проверяет в столе. Чек лежит в ящике, как и должен был. Нервная роспись на плотной белой бумаге с причудливым водяным знаком — череп, зеркало, змеи. Похоже, у этого антиквара свой личный герб! Ну и Макс, нашел себе сладкого папочку… А променял на какого-то нищеброда! Вольфганг притопывает от досады — но долго злиться не может, прижимает чек к груди и кружится по комнате. Он обязательно сделает ремонт, а то и вовсе переедет в Шёнеберг! Будет жить рядом с Марлен и каждое утро как будто случайно класть ей на порог букетик фиалок. А может, вовсе отправится в Нью-Йорк, к Уорхолу. И Никки с собой не возьмет! Потому что грузоподъемность судов ограничена! Из подъезда доносится удар об пол и глухой короткий стон боли. — Боже. Дед навернулся, — шепчет Вольфганг и несется по лестнице вниз. Чайник истошно свистит.***
— Его нет. — Семь, восемь… Что? — Макс перестает прыгать в «классики». — Профессора? — Да. По телефону сказали, если я что-то знаю про институт, то должен сообщить об этом в полицию… — Их накрыли по ходу. — Видать, — усмехается Йорг. Руки наконец-то противно влажнеют. До него доходит. — Вот не надо было юзать дохлых бомжей и китайцев! — Макс сердито притопывает. — Ай, блядь, камни… — Что ты сказал?.. — Камушки! Камни. Забудь, — Макс чешет голову и по привычке нюхает пальцы. — У тебе же есть еще мелочь? Мне надо позвонить в Пентагон. Йорг роется по карманам. Там последние пять пфеннигов — и туго свернутая тысяча марок. — Держи, — он протягивает монетку. Макс целует ее, как пулю перед дуэлью, и в два скачка запрыгивает в будку: — …Девять! И огонь! Ай, бля, и тут камни… — он пяткой выталкивает на асфальт пару кусков щебня. — Алло? Это комендатура в Целлендорфе? Здрасьте. Вы меня однажды арестовывали, но это неважно. Я знаю, что делать с монстром… А Йорг уже знает, чем это закончится. Интересно другое: взять кроссовки с вон той разбитой витрины секонд-хэнда — это будет уместная забота о себе или уже мародерство?.. — Ну, не поверили! — сидящий на поребрике Макс разводит руками. — Держи. Твой размер вроде? — Йорг подает ему пару черно-белых конверсов. — О. Спасибо, — Макс моргает и тут же смеется: — Ёжик, на что я тебя толкаю! — Мне надо было раньше, — Йорг садится рядом и смотрит, как Макс затягивает шнурки. — А то все ноги вон сбиты… — А-атлично вообще. И, ну не то чтобы я ждал, будто они мне поверят… — Макс завязывает бантик на правом. — Но теперь нас никто не упрекнет. Мы пытались… — до хруста тянет на левом, — использовать легальные методы. — А теперь? — А теперь мы устроим адский замес! Побежали! — кричит Макс. И они бегут на юг, к аэропорту, где судя по звуку котзилла танцует чечетку.***
«…Кот на Темпельхофском поле обнаружил заросли клевера! Смотрите, он ест! Правда мило? Но что это? С северо-востока быстро движется еще один мутант… Медведь. Кажется, это Олимпийский мишка! Следует отметить его лаконичный дизайн: пушистый коричневый мех, порядка сорока пяти метров в высоту, оборудованный когтями, но без сюрпризов. СССР всё же применил запрещенное оружие! Ура!!!»***
Вездеход быстро катится по улицам Восточного Берлина. В узкой смотровой щели мелькают руины домов, плакаты-растяжки с какими-то дедами… Солдат за рулем курит самокрутку с табаком настолько матерым, что у Яна и Арнольда (и жабы) вовсю текут слезы. Дирк же наоборот жадно вдыхает дым. Они сидят в тесной кабине и с непривычки то и дело бьются головами о стенки и низкий потолок. Ян прижимает к груди гитару, чтобы не поломалась. — И куда вас отвезти? — спрашивает солдат вполоборота, будто сплевывает через погон. — Наверно, в тюрьму, — предполагает смирившийся Ян. — Нет, вы живете-то где? Рок-н-ролльщики, — усмехается солдат и чешет соломенный затылок. — В Шпандау! — оживляется Дирк. — Э, не, это совсем далеко, — огорчается парень. — Я вас тогда после поста сброшу, лады? — Лады, — осторожно говорит Ян. — Но просто так не отпущу! С каждого автограф возьму. Нет, это надо же! — он хлопает по рулю. — Зелёный Сойлент! Да мы ваши записи всей частью слушаем. Слушали, вернее. Про овчарку и прочее. Прапор однажды узнал, долго орал, мол, нельзя — пограничники всё-таки… Арнольд вертится, ерзает, и наконец просит: — А можете меня высадить до границы? — Чего-о? — Здесь остановите, пжалста! — кричит Арнольд, и жаба добавляет весомое «ква». — Это чекпойнт был уже! — Не могу, — фыркает парень. — Сдурел, что ли? Ты туда хочешь? В ссаную Соцгермашку? — Да! За стеклом — улица Генриха Гейне, обломки зданий и спирали заново растянутой проволоки. Живой строй солдат еле сдерживает толпу, но расступается, пропуская вездеход. Ян вдыхает сквозь зубы, представив, сколько людей утекут сейчас в образовавшийся коридор. — Вместо дембеля в Берлин! — гаркает их водитель, и распахнув люк, швыряет в воздух правый погон.***
Люсьен изломанным пауком лежит на полу внизу лестницы. Глаза открыты, пальцы сжимают трость. Вольфганг торопливо склоняется: — Что с вами? Вам плохо? — Ничего. Это… бывает. — Сердце? Что?.. — Вольфганг расстегивает серебряную запонку в виде черепа и осторожно трогает сухое запястье. Люсьен сжимает побелевшие губы. Пульс скачет синкопами. — Странно сказать… но это желудок. Я просто… слишком плохо переношу боль. — Ничего не странно! — возмущается Вольфганг. — У вас есть с собой анальгетик? Что вы обычно? — Я редко выхожу… — Это же опиаты? — понимает Вольфганг. Люсьен согласно закрывает потемневшие от боли и ломки глаза. — Так. Можете подняться? Я помогу. — Буду очень благодарен, — улыбается Люсьен и медленно, с усилием садится. — Вот так, — Вольфганг дает ему опереться на плечо. — Пойдемте. Люсьен совсем легкий, Вольфганг мог бы наверно отнести его на руках, но не хочет причинить боль резким движением. Снова на диван; Вольфганг притворяет дверь и первым делом проверяет белый чемоданчик. Внутри только одна ампула, морфин — неужели Йорг действительно сыграл с Максом в Доктора Реаниматора? — но сейчас это уже неважно; Вольфганг несется мыть руки. Чайник на плите выкипает, захлебываясь. — С венами как? — Вольфганг открывает контейнеры один за другим в поисках стерильных шприцев. Как назло, Макс всё перепутал, и под коробкой с вибраторами теперь джутовая веревка. Где долбаные шприцы?! — Боюсь, я никогда не мог похвастаться здоровыми сосудами, — улыбается Люсьен — а потом сгибается пополам и кричит.***
«Внимание! Внимание! Советская техника входит в Западный Берлин. Вашингтон протестует: использовать сложившуюся ситуацию для передела территорий недопустимо. Только что Рональд Рейган заявил в экстренной речи перед Сенатом: американские военные готовы до последней капли крови защищать свободу жителей Берлина (когда гигантский кот уйдет). Москва в ответ грозит использованием ядерной бомбы. Похоже, это Третья мировая война…»***
— Это же Темпельхоф! Смотри! — Макс хватает Йорга за руку. — Он дерется с котом! Над домами в синем, вылинявшем от жары небе темнеют контуры огромного тела. Бурый мех слипся от слизи, местами в ранах виднеется белая вата. Темпельхоф шатается, словно после удара. Кот появляется спустя пару секунд — быстрым прыжком кидается на медведя, но тот отшвыривает его. Земля гудит от падения. — Вот так! Наваляй ему! — кричат с крыши ближайшего дома. — Мишка, вперёд! На удивление, чем ближе к аэродрому, тем больше зевак. У серого полукруглого здания терминала толпа: старики, панки, работники аэропорта. Йорг и Макс с трудом протискиваются в первый ряд. — Стойте, стойте, это опасно, — американец в камуфляже и с автоматом преграждает дорогу. Военные стоят цепью плечом к плечу, не пройти. Макс не спорит. Он быстро, нервно скользит взглядом по полю: раздавленный, словно детский роликовый конек, самолет, ангары, белый цилиндр с надписью «Aerofuels Inc.»… И Йорг очень надеется, что у него всё-таки есть план. На взлетных полосах разыгралась жестокая битва. Кот и медведь сцепились как сумоисты и кружат на месте. У кота преимущество в виде тентаклей: извиваясь как змеи, они щекочут и жалят медведя; тот вертится, глухо ревет и раскачивает противника — и наконец валит на бок. Здание терминала подпрыгивает, звякнув остатками стекол. — Ме-дведь, ме-дведь! — начинает скандировать толпа. — Ставлю, что он уделает котяру в следующем раунде, — цедит какой-то панк другому, справа от Йорга. — Сколько? — встревает Макс. — Десять марок. — А больше мамка не дала? — Сто! — гаркает работяга слева. — Ставлю сто на медведя. — А я тридцать! — А я пятьдесят!.. — седая старушка машет бисерным кошельком. И в этот момент Йорга накрывает. Он орёт так, что головы поворачиваются к нему: — Да вы что вообще?! Это не шутки! Люди пристыженно молчат. — Лучше помогите ему защитить наш с вами город! — А что мы можем сделать? Расслабься, чувак! — кричат из толпы. — Смотрите, кот встал! — Кто-нибудь засекал время? Йорг с досадой оборачивается: монстр и вправду поднялся и тяжело, тупо идет на медведя. Прозрачный спинной гребень обломан, половина щупалец безвольно повисла, но челюсти на животе хищно щелкают. Глаза горят ураново-зеленым огнем. — Керосин! — вдруг кричит Макс. — Темпельхоф, сзади! Он не слышит… — Все вместе, давайте! — командует Йорг. — Ке-ро-син! — Ке-ро-син! Ке-ро-син! — скандируют люди (вероятно, те, кто ставил на медведя, стараются особо). Темпельхоф тревожно дергает мохнатым ухом — а потом понимает. Обернувшись, он ковыляет к ангарам. Там среди хозяйственных построек возвышается белая цистерна с авиатопливом. Медведь срывает люк с крыши, как кольцо с газировки, и обхватив лапами цистерну выкорчевывает её. Кот приближается. — Лей! — орет Макс. — Лей на него! И Темпельхоф, размахнувшись, выплескивает керосин прямо в морду котзилле. Монстр корчится и ревёт, ошпаренные тентакли плавятся, идут пузырями. Над полем повисает сильный удушливый запах, от него першит в горле и слезятся глаза. Йорг натягивает ворот футболки на нос и смотрит, как котзилла вслепую пытается достать Темпельхофа лапой с размякшими когтями, двигается всё слабее и хаотичней. Сейчас его почти жалко. Наконец, кот замирает бесформенной грудой у края поля. — Ура!!! — кричат люди. Медведь отвешивает что-то вроде поклона. Но вдруг кот поднимает голову. В опустевших глазницах вновь загорается болотно-зеленый огонь. — О нет… Кот с усилием поднимается. Обломки гребня и тентакли втягиваются в черную шкуру, та бугрится, словно под ней кишат насекомые — и разом щетинится сотнями стеклянных сверкающих лезвий. — Ну, не получилось, — Макс виновато разводит руками. — Ой. Бля.***
— Как ты думаешь, мы пешком до ночи дойдем? — ноет Дирк. — Нет. — Мама меня точно убьет… В Кройцберге хаос — чуть больше обычного. Стихийная эвакуация: люди вытаскивают пожитки на улицу, грузят в машины. Турецкие дети вопят. Кто-то уже мародерствует, из окон летят розовые пеньюары, тарелки и книги. Небритый тип хватает Яна за локоть, требует сделать ставку на медведя или кота. — Отпустите! — цедит Ян и на всякий случай снимает гитару со спины. Дирк тоже отпихивает прилипалу. — Смотри! — он вдруг указывает наверх. И Ян трет глаза. Там, за домами, сцепились два монстра. Один — уже знакомый им кот, но окруженный как будто сияющим ореолом стеклянного блеска, а другой — и вправду медведь. Ян не знал, что галлюцинации так быстро удваиваются. — Там же… как его… Темпельхоф! — возмущается Дирк. — И он бьет моего Блэки! — Это чудится всё! — Это мой кот!.. — вопит Дирк, и бежит в сторону черно-блестящей махины. Забыв о Яне. И, очевидно, о маме.***
«Мы решили опросить жителей Кройцберга. Здравствуйте, как вас зовут? Бликса? Какое красивое голландское имя… А ваша профессия? Музыкант? А настоящая? Бармен. Отлично. Что вы думаете о происходящем?..» Николаус с трудом открывает глаза. Он лежит на кухне, неловко вывернутая рука затекла. На подоконнике, на ножках стола прилипли ошметки коричневой шерсти. «Какая похвальная принципиальность: ''В мой бар этот кот не войдет!'' Ну, а мы переходим к последним новостям. Пограничным частям ГДР наконец удалось остановить массовое бегство через проломы в Стене. В ходе операции были арестованы и возвращены на соответствующие территории сорок восемь жителей Восточного Берлина и один житель Западного с животным без ветеринарного паспорта…»***
— Надо убить меня и бросить в реку! — шепчет Макс. — Тогда я тоже стану большим… — Я тебе дам «убить»! Ещё чего, — цыкает Йорг. Однако что-то и вправду надо придумать. Темпельхоф не справляется: кот навалился на него, лезвия распарывают бурую шкуру, и из ран на асфальт текут золотисто-фольговые реки. Медведь слабеет на глазах. — Ми-шка, да-вай! — скандирует толпа, впрочем, поредевшая. — Переливание конфет? Нет, откуда… — бормочет Макс. — Ты! — вдруг хлопают его по спине. Макс резко оборачивается. Там Дирк, в местами порванной лиловой рубашке с жабо, взмыленный и очень сердитый. — Почему твой медведь бьет моего Блэки?! — Он первый начал! — огрызается Макс. — Ты всегда так говоришь! — Ну пожалуйся мамочке. — В юбке здесь только ты! — Не сыпь песком из вагины, еврейчик! Йорг уже хочет прервать детский сад и встряхнуть обоих за шкирки, когда сквозь толпу к ним протискивается Ян с гитарой в руках. — Добрый день, — кивает он светски. — Скажи, что это галлюцинация. — Добрый! — Йорг окидывает друга взглядом. Джинсы в пыли, самоклейка на гитаре протерлась и в дырах блестит черный лак. — Это реально, — он пожимает плечами. У Яна мертвеет лицо. Воздух содрогается от злого натужного рева. Темпельхоф отталкивает кота, и тот пятится несколько шагов. Хвост бьет по зданию терминала, сносит пол-колоннады, и люди в ужасе бегут прочь. Военные разрывают цепь, часть присоединяется к бегству… — Как гастроли? — машинально спрашивает Йорг. — Да вот, решили вернуться пораньше, — Ян тихонько щиплет себя за руку. — Это взаправду, Ян, — повторяет Йорг и для верности делает ему «крапивку» на запястье. — Спасибо, — кивает Ян. Темпельхоф быстро идет на кота, заносит правую лапу — но Блэки опережает. Мощным движением он сам бьет медведя поперек живота. Рана вспухает золотистым и белым, Темпельхоф кричит от боли, но всё же лупит наотмашь. Оставшиеся зрители охают: голова кота отрывается, так, что висит на тонкой полосе черной шкуры. — Добивай! Держись, мишка! Жми! Но кот — живучая тварь. Мотнув всем огромным щетинистым телом, он возвращает голову на место, а потом берется лапами за края разреза на животе и разрывает медведя пополам. Макс и Дирк перестают лупить друг друга и смотрят, как из раны вытекают конфеты. Шкура пустеет, сдуваясь как шарик, и за какую-то пару секунд делается невидимо маленькой. — Он что, умер? — Макс моргает, не веря. Люди молчат. И в наступившей тишине раздается горделивый рев монстра.***
Потерянный Николаус выходит на улицу. Перед глазами черно, но если опустить веки, возникает снова экран и картинка: кот-мутант, убивающий медведя, его медведя, его Темпельхофа. Слёзы текут по лицу, обжигая, а грудь словно стянуло веревкой. На улицах пусто, автобусов нет, да и не нужно. Николаус мог бы повторить этот путь даже вслепую. Вальдемарштрассе, первый подъезд, на второй этаж. Квартира не заперта, и Николаус холодеет: — Вольфганг? — он стучит, но никто не отвечает. — Вольф?! — и толкает дверь. В комнате два человека — один лежит на кровати, из-за спины склонившегося над ним Вольфганга видно только тонкую голую ногу. Вокруг раскиданы вещи, простыни клубком валяются на полу, рядом упаковка от шприца… — Привет, пирожок, — улыбается Вольфганг. И Николаус мог бы поклясться — он заготовил эту фразу прежде, чем даже на него посмотрел. Николаус молча проходит на кухню, и Вольфганг следом за ним. — Что ты хочешь сказать, мой хороший? Наверно, извиниться за свой зычный клич морского слона?.. — Кто это? На твоей постели? — Неважно, — кусачая колкая улыбка. Так бы и разбить. — А почему он без штанов? — как-то тупо спрашивает Николаус. — У него был болевой шок. И очень плохие вены, — Вольфганг водит пальцем по ободку майсенской сахарницы на столе. — Я сделал ему внутримышечную… Николаус хватает сахарницу и швыряет об пол. — Ах так? — усмехается Вольфганг. Николаус ждет, что он сейчас скажет «вон!», отзеркалит — но нет, Вольфганг молчит, и это еще страшней. С точно такой же ухмылкой он смотрел всегда снизу — и свысока. Точно такая же была порой и у Макса. Мол, «что еще сделаешь?» — Всё, — коротко говорит Николаус. И это действительно всё.***
Похоже, это и вправду конец. Монстр ревет в потемневшее небо, торжествуя победу. Площадь у терминала как-то разом опустела. Остались только они вчетвером. — Так твоему увальню и надо, — надувается Дирк. — Зря он лез к моему коту. — Поговори с ним, — просит Йорг. — Что?.. — в один голос восклицают Ян с Максом. — О чем?! — Отвлеки его! — Йорг хлопает Яна по плечу. — Хотя бы на три минуты. И что есть сил бежит по разбитому асфальту к ангарам. Макс, всхрапнув, несется за ним. — Что ты хочешь сделать? — Угнать какой-нибудь транспорт, — Йорг морщится от боли в боку. — Надо, чтобы тварь загорелась… Огромная тень шевелится — кажется, монстр их заметил. И в эту секунду раздается глухое бренчание гитары и голос Яна: — Прошу, не уходи. Я знаю, слишком поздно… Монстр фыркает и замирает. Такие странные людишки ему, наверно, пока не встречались. — Вее, — Макс издает рвотный звук. — Он бы еще про овчарку спел. — Он споёт, — заверяет Йорг. В ангаре темно и пахнет бензином. В дальнем углу стоит грузовик с какими-то баками в кузове. — Давай его, — кивает Йорг, но вдруг на пути у них возникает рабочий — он-то откуда здесь? — серый комбинезон смутно светлеет. — Вы кто? Стой! — сипит мужчина и растопыривает руки — но тут же валится на бок от подсечки Йорга. — А я думал, ты его в челюсть ногой с разворота, — вздыхает добрый Макс. — Как тут всё?.. — Йорг запрыгивает в кабину и шарит по приборной панели. Макс со смехом плюхается ему на колени.***
У Яна уже голос садится. Слова все вылетели из головы, и поэтому он поет черти что: — Макс с Ёжиком придут… и будет новый день… Котзилла явно заскучал. Пока он просто передыхает после битвы, но в щетинистой башке наверняка уже зреет мысль: что разрушить следующим? Может, вон ту симпатичную водонапорную башню?.. — Пой ты, — вдруг просит Ян. — Что? — подскакивает Дирк. — Что угодно! Про мишку! Это же ты написал. — А. Ну да. И Ян опять бьет по струнам. Дирк прокашлявшись начинает: — Ооооооо, мой мишка! Кот поднимает драные уши и ежится. Стеклянные иглы шуршат. — По-моему, ему не нравится, — говорит Ян уголком рта. — Совсем не нравится. — Оооо, где ты Йорг… — плачет Дирк в такт музыке и потихоньку отступает.***
— Вылезай из кабины! — орет Макс. — Нет, — Йорг захлопывает дверь со своей стороны. — Мы сделаем это вместе. Они мчатся по полю — пока что прочь от котзиллы, чтобы толком потом разогнаться. — Я успею выпрыгнуть, — заверяет Макс. — И я тоже. — Йорг! — Макс резко тормозит. — Пожалуйста. Выйди здесь. — Нет. Извини. Я так не могу. «Я не смогу потом жить, если с тобой что-то случится». — Ладно, — Макс поджимает губы. — Погнали. Он разворачивает грузовик и вдавливает педаль газа в пол. Пятьдесят. Сто. Сто двадцать. Сто пятьдесят. За окнами подрагивает асфальт летного поля, и впереди — черная громада монстра. — Эта развалюха войдет ему прямо в зад! — ржёт Макс и пронзительно улюлюкает. — Ой. У меня дверь заклинило. Йорг мрачно вздыхает. — Ладно. Шютка, — Макс поводит плечами. На спидометре сто восемьдесят. У Йорга закладывает уши, мысли странно замедляются. Макс внимательно смотрит на него: — На счет три прыгаем, — и начинает считать: — Один… Черная спина в выростах игл занимает всё небо. — Два. Видно каждую стеклянную грань. — Три! — Макс распахивает дверь, но не прыгает. Йорг дергает за ручку со своей стороны — заело. Как назло, именно сейчас! Он видит Макса лежащим на тротуаре Ораниенштрассе: темные кудри слиплись от крови, рядом суетятся Ян и турок-водитель. — Ещё, пожалуйста, больше! — стонет Макс, и Йорг покачав головой наливает ему четвертую за вечер пиалу шпинатного супа. — Да на здоровье. — Спасибо, это мой первый настоящий подарок сегодня, — улыбается Макс и прижимает синего медведя к груди. Снег блестит на отворотах косухи. А потом пальцы крепко впиваются Йоргу в плечо. — Ёжик, скорее! — кричит Макс и тянет его за собой в открытую левую дверцу. От удара внутри что-то екает. Асфальт раскаленной наждачкой обдирает колени и локти. Йорг ревет от боли, сам не хуже годзиллы. Перед глазами на секунду темнеет, и он на ощупь пытается найти Макса. Наконец, доползает до него. Макс лежит метрах в трех, лицом вниз. Йорг переворачивает его на спину — живой. Из явного кожа на левой руке содрана до мяса, и рассажена скула. — Не пропусти фейерверк, — улыбается Макс сквозь розовую пленку крови. Йорг оглядывается. И приседает, закрыв уши руками. Грузовик врезается в ногу чудовища — и тут же раскрывается огненным круглым цветком. Монстр вздрагивает. Пламя бежит вверх, мгновенно охватывает всю фигуру. Кот кричит, задрав морду к небу. Стеклянные лезвия крошатся от жара. — Пошли отсюда. — У меня ножки не ходят, — криво улыбается Макс. — Прости. И тогда Йорг осторожно берет его на руки. Всё тело потряхивает, каждый шаг дается с трудом, но он несет Макса прочь, прижав к себе. Огонь гудит, спину жжёт, словно слишком близко сел от костра. Что-то с грохотом рушится, шуршит и свистит. Йорг не хочет смотреть. «Неужели это всё? Теперь это правда конец?..» — Согласись, просто закрепить педаль газа и руль было бы менее эффектно, — Макс трется носом ему о плечо. Йорг качает головой: — У меня перед глазами вся жизнь пролетела. — А я видел только жопу кота, — усмехается Макс. — Ладно, и твою тоже. Йорг дует ему в лицо, чтоб охолонул. — Твоя получит по полной. — Нет, твоя! — Договорились! — Когда нас выпустят из больницы, — ржёт Макс. И Йорг улыбается тоже. Наверно, у него хватит сил дойти до края поля, где уже стоит машина скорой, две пожарных и одна тележка с мороженым. Вдруг Макс вскрикивает: — Это он! Посмотри, Темпельхоф! Йорг прищуривается. На асфальте, среди раздавленных конфет, лежит обрывок бурого меха. Нога, — то есть нижняя лапа, поправляет себя Йорг. Рядом еще один — верхняя часть, лапы и голова с потухшими черными глазками. — Опусти меня, пожалуйста, я хочу… попрощаться с ним… — шепчет Макс. Йорг ставит его на землю, и Макс прихрамывая кидается к тому, что было Темпельхофом. Прижимает к груди и плачет, обняв своего мишку.***
Николаус идёт, как по дну медленной глубокой реки. На его улице отряд пограничной полиции ГДР — пять молодчиков в хаки. Видимо, ищут беглецов. Окидывают его подозрительными взглядами, но не заговаривают. Не их тип. Ветер качает обвисшие провода на столбах. На тротуаре сбитые цветочные горшки, куски штукатурки — всюду, где проходил Темпельхоф. Темпельхоф… Небо давит, голова разрывается от боли. За спиной какие-то крики — может, Вольфганг, но тогда он тем более не обернется. Пять лет. Пять их чертовых лет вместе закончились так уродливо, пошло и глупо. Впрочем, вместе ли?.. Внезапно сильные руки смыкаются у него на груди, асфальт уходит из-под ног. Кто-то хватает Николауса сзади и тянет к стене. В тот же миг на место, где он стоял, падает провод. Искры весело шипят, как бенгальский огонь. Чувства постепенно возвращаются. Они у самого его дома. Под Николаусом кто-то большой, мягкий. И с очень приятным чуть хриплым голосом: — Ну, ты как? Я кричал, а ты, наверно, не слышал… — Да. Задумался, — Николаус потирает переносицу и оборачивается. — Извините, я вас совсем раздавил. Коренастый парень с коротко, по-армейски стрижеными темными волосами смеется: — Да куда там! — он помогает Николаусу подняться и скалит крупные зубы: — У вас все такие вежливые? И тут Николаус понимает. Черные сапоги, брюки хаки, рубашка со следами нашивок на вороте… — Ну, будем знакомы. Штефан… — Скорее! — Николаус берет его за протянутую руку и заводит в подъезд. Очень кстати, потому что вскоре снаружи раздается отрывистая, шипящая речь пограничников. Николаус заталкивает парня в угол и прижимает к стене: — Подыграй, — а потом закрывает своим телом и крепко целует. Штефан ниже его, и если не заметят сапоги, должно прокатить. Дверь скрипит, свет из щели падает Николаусу на плечо. Он сердито машет рукой, чтобы не мешали романтике с девушкой. Всё тело обливает потом, колени дрожат… Но внезапно Святая Дева являет ему свою милость. Пробормотав что-то про этих грязных весси-животных, пограничник уходит. — Спасибо, — говорит Штефан. И целует Николауса уже сам, по-настоящему.***
— Здравствуйте! Вы можете как-то прокомментировать случившееся? Вы ведь, вроде как, тоже… герой? Ян фыркает: — Нет, — и уворачивается от назойливой камеры. Зато Дирк бросается лицом на объектив и сквозь слезы кричит: — Мама! Надеюсь, у вас там все хорошо! Я почти всю неделю был дома у Ёжика! Правда-правда! И я скоро приеду!.. Вдалеке догорает кот, и дым серыми столбами поднимается к закатному небу. Темнеет.***
Люсьен открывает глаза и с некоторым удивлением чувствует, что на нем нет штанов. Он лежит на голом матрасе, ниже пояса накрытый мягким клетчатым пледом. Впервые за долгое время тянущая боль в желудке утихла. Ему хорошо. Хотя, наверно, скоро даст о себе знать абстинентный синдром. Он приподнимается. Комната сверкает чистотой, а Вольфганг в кружевном милом передничке и белой рубашке загружает шкаф: купает какие-то радужные елочки в тазу с белой пеной, а потом, насухо вытерев, раскладывает по прозрачным контейнерам. — Добрый ве-ечер! — тянет он. — Да… — Люсьен сглатывает сухим горлом. Язык онемел и с трудом шевелится. — Спасибо, что помогли мне. Вольфганг только машет рукой и высыпает в таз охапку пластмассовых бус. И тогда Люсьен решается окончательно: — Возможно, вы нашли у меня дарственную. — Я по карманам не лазаю, — парирует Вольфганг. — Я хотел бы передать права на магазин вашему брату. — А вот этого не надо. — Или вам, — продолжает Люсьен. — Я не сомневаюсь, что вы сможете верно распорядиться им, и поможете Томасу… — Ах, — Вольфганг примеряет зеленые бусы на шею и сожалением откладывает. — Увы, нет. — Но подумайте! Я могу обеспечить вашему брату достойное будущее! — Брату это не поможет. Достойное будущее обеспечивают себе, как правило, сами. — Вы упрямец! — восклицает Люсьен. — Вы его ненавидите! — Бывает, — Вольфганг вздыхает и начинает протирать низку крупных стеклянных шариков. — Просто я хорошо его знаю. — Но почему вы сами тогда не хотите?.. — А зачем? Мне уже денег хватит, — Вольфганг с сомнением поглаживает неоново-синий искусственный член сантиметров в тридцать длиной. — А вот вам они потребуются на лечение. — Мм… — Вы лечиться не пробовали? У вас же не какой-нибудь рак, я надеюсь?.. — Вольфганг делает страшное лицо. — Вероятно, нет… — Ну так вот. У меня есть знакомый, доктор Курт — может, слышали? Потрясающий человек. Однажды я покрылся какой-то бешеной сыпью и думал уже, это сифилис… Люсьен обреченно откидывается на спину и смотрит, как на белом, в синих брызгах, потолке дрожат блики от таза. — Ему правда так нравится кресло-качалка?.. — Что, простите? — вздрагивает Люсьен. — Моя мать говорила: для здоровья детей главное крепкий сон, тяжелый физический труд и немного строгости. Как вы думаете? Максу нужно немного строгости?.. — Да, возможно, — кивает Люсьен. — И много любви.***
Николаус возвращается из ванной и залезает в постель. По всей комнате раскидана одежда, армейский ремень свисает со спинки кровати. Штефан обнимает его — горячий, уставший. Николаус восхищенно гладит его по спине, проводит по боку. Мягкие темные волоски чуть пружинят под ладонью, Николаус хочет поцеловать каждый. Он ни за что бы не подумал, что в ГДР есть такие чудесные мишки. — Ты такой красивый… И сильный, — шепчет он. — Да я раньше каменщиком был. И здесь буду, — бурчит Штефан. Николаус целует его в колючий затылок. Отстраивать придется много… — А помнишь, как ты мне по канату переслал американский журнал? За пять кило Ленина. — Так это ты был? — смеется Николаус. — Это ты здесь служил? — он указывает на вышку за окном. — Да. Судьба! — кивает Штефан. — Я тогда неделю в карцере просидел! Они грустно смеются. Штефан закидывает на Николауса мохнатую ногу. — Что, опять? — смеется Николаус уже весело. — У меня два года мужика не было! — жалуется его медведь из одеяльной берлоги. — А у меня пять, — вздыхает Николаус — и со стоном запрокидывает голову.***
Уже после полуночи Ян и Дирк подходят наконец к дому Дирка — блочной четырехэтажке в Шпандау. Они останавливаются у подъезда. Во всех окнах темно, кроме одного, тревожно-лимонного. — Мои ноги, — стонет Дирк. — Надо было взять велосипед напрокат. — Да ладно, — Ян снимает ботинок и выливает кровь. — Сейчас так быстрее. Наверно. — А как ты думаешь, с Пузырем всё будет нормально? Его опять к нам вернут? — Конечно. Может, только жабу отнимут. Она же всё-таки социалистическая. Значит, общественная. Они немного молчат. В зарослях сирени у дома поют соловьи. — Ну, — наконец говорит Дирк, — до завтра, что ли? — До завтра, — Ян обнимает его. — И не опаздывай на репетицию! Дирк шутливо грозит ему кулаком и идет к двери подъезда. Ян становится поодаль. Ему очень хочется услышать то, что будет дальше. Ночную тишину прорезает возмущенный возглас: — Молодой человек! Где вы изволили быть?! — Здравствуй, мама. — Здравствуй, хороший мой!.. Ян улыбается и чешет в затылке. А потом перевешивает гитару на другое плечо и бредет к себе домой. Наверно, всё же стоило спереть велосипед…***
Они стоят в гостиной перед родителями, взявшись за руки. — Йорг, это чего такое вообще? — отец показывает на фото в газете. Там Макс, прижав к груди останки медведя, целует Йорга на фоне догорающего трупа котзиллы. — Потрудитесь объяснить, молодой человек! — добавляет мать. — Ты расскажешь всё, правда? — просит кузина. — С начала. Макс пихает его в бок локтем: давай! И Йорг поднимает взгляд на потолок в поисках вдохновения. Или, вернее, решимости.