***
На следующее утро Флока разбудил ударивший в окно яркий солнечный свет. Вставать было тяжело, голова и переносица гудели, словно пчелиный улей, хотя Флок вчера не то, что не пил — не съел за ужином ни крошки. Потянувшись и закрыв лицо руками, Флок нехотя поднялся и начал лениво одеваться вопреки протестующим сигналам своего тела. В конце концов, это он сам вчера не занавесил шторы, чтобы пораньше встать и как можно дольше оттянуть момент своего участия в предстоящем цирке. Выглаженный служанками парадный костюм уже висел на вешалке. Флок даже не посмотрел на него: натянул простую белую рубашку, застегнул её до горла и влез в удобные клетчатые брюки для верховой езды. Может быть, он даже успеет взять из стойла любимую рыжую Ванессу и прокатиться разок-другой вокруг поместья. В доме было несколько ванных комнат. В одной из них, удобно расположившейся совсем рядом с его спальней, Флок смыл остатки сна со своего усталого лица, прополоскал рот чем-то неприятным, но полезным и попытался причесаться. Попытка окончилась тем, что гребешок застрял в его вихрастых пшеничных волосах, которые при тусклом освещении казались почему-то светло-зелёными, точь-в-точь как его глаза. Флок нервно вырвал гребешок из колтуна на своей макушке и решил сегодня не причёсываться. В коридоре второго этажа Флок трижды ловко увернулся от подносов с закусками и один раз едва не сшиб слугу с двумя высоченными башнями поставленных друг на друга бокалов. Не успел он спуститься к главной лестнице, как на плечо его вальяжно легла чья-то рука. — Ты чего вырядился, как попрошайка? — издевательски пропел у него над ухом голос знакомого альфы. Флок обернулся и, увидев перед собой Жана Кирштейна, легонько шлёпнул того по руке. Руку Жан не убрал. Флок, тем не менее, ухитрился окинуть гостя взглядом и усмехнулся: — На себя-то посмотри! Разоделся, щёголь. Что за вкус у твоей матушки? — Да ну тебя! — Жан насупился и посмотрел в сторону. — Всё сам выбирал, вообще-то. Флок отлично умел чуять враньё за версту, но даже если бы он не обладал таким талантом, тут хватило бы и догадки. Всем известно, как миссис Кирштейн опекает единственного сына. Но одет Жан был и впрямь нарядно: накрахмаленная белая рубашка, белоснежный шейный платок, завязанный бантом, короткий фрак и прямые брюки такого подходящего Жану орехово-кофейного цвета. Жан и сам весь был, как этот цвет. Его волосы, его глаза, его голос и личность. Иногда Флоку думалось, что если Жана лизнуть, почувствуешь вкус кофе с молоком. Проверять Флок, конечно, не хотел. Точнее, когда-то, ещё во время их совместной службы в кадетском корпусе, желание было, но многое переменилось с тех пор. — Раз сам, то объясни мне, зачем столько на себя напяливать, если всё равно Армин тебя разденет? — Флок скрестил руки на груди. — Да тихо ты! — испугался отчего-то Жан, а потом буквально просиял, едва сдерживая улыбку, и отвёл Флока чуть в сторону от лестницы. — Представляешь, мы ведь вчера когда приехали, — заговорщицки начал альфа, — я подумал «Вот чёрт! Это же я впервые так близко к дому Армина». Сел на лошадь, доехал до его имения, посидел-последил, где чья комната и кто где ходит. Помню, он про второй этаж мне писал. Ну, я и полез туда к нему по плющу, там сейчас плющ сочный и крепкий. Постучал к нему в окно, а он открыл и книгой мне вломил по башке, говорит: «Иди отсюда, идиот!» Я говорю: «Что не так-то? Я, блин, лошадь загнал, как хотел тебя увидеть». А он мне: «Если отец нас сейчас застанет, никакого нам с тобой завтра званого ужина». И прогнал, представляешь! Хоть бы один поцелуйчик! Флок в ответ лишь развёл руками: с Армином он в данном случае был полностью согласен несмотря на то, что всегда его недолюбливал. Флок и сам не знал, откуда шла эта неприязнь. Всё-таки Армин был завидной партией, и не только из-за придворного положения его отца и благородной фамилии. В представлении большинства Армин считался эталоном юноши-омеги: стройный, субтильный, невысокий, с приятными и мягкими чертами лица и нежной кожей, светлыми волосами средней длины и большими голубыми глазами. Тело его при этом оставалось всё равно мальчишеским, без лишних округлостей, с колючими лопатками, торчащими ключицами, резковатыми изгибами и выпирающим кадыком. Кроме того, Армин слыл тихим и начитанным парнем, легко умеющим поддержать светскую беседу на любую тему и способным к углублённому обсуждению различных наук, которыми интересовался с детства. От женихов у Армина отбоя не было, однако мало кто из них знал то, что знал Флок, служивший с ним в кадетке. В действительности Армин не имел ни капли приписываемой идеалу омеги скромности, взахлёб читал фривольные книжки, ненавидел готовить, хоть и умел, да к тому же позволял себе критические высказывания в сторону церкви. Флок не представлял, что нашёл в этом человеке Кирштейн, но коль уж нашёл… — Удачи тебе с ним сегодня! Не облажайся, — кивнул Флок. — Ты мне? — оскорбился Жан и наконец убрал руку с плеча Флока, — Ты когда-нибудь видел, чтобы я лажал? Флок мог бы вспомнить пару случаев времени их службы, но Кирштейн не оставил ему на это времени, поспешно убежав заканчивать приготовления в гостевой домик, где они с семьёй расположились ещё вчера. Путь к выходу был теперь свободен. Флок быстро застучал по лестнице сапогами. На нижней ступеньке он на миг замер, оглянувшись на звук разбившейся посуды из глубины дома, но продолжить путь ему не дали. — Сынок, что же за лохмотья, сегодня ведь такой день, — залепетала мама, увиваясь вокруг Флока и оправляя ему воротник и манжеты. — Я только прокатиться, — промямлил Флок, совершенно не желая объяснять матери, что не намерен надевать праздничную одежду в день, который давно не считает праздником. — Ты помнишь о нашей с папой вчерашней просьбе, правда? — мама вдруг перестала суетиться и подняла на сына светло-зелёные глаза, такие же, как у него. Флок поморщился, но кивнул. — Д-да, помню, конечно, — только и ответил он. Не успела мать похвалить его покладистость, как створки парадных дверей отворились. — Вы, честно говоря, неожиданно рано, но это, уверяю вас, к лучшему! — восклицал отец Флока, придерживая дверь и впуская в дом первых гостей. — Вы у нас без дела скучать не будете, генерал. Хозяйка дома, мать Флока, тут же подошла ближе и раскланялась в реверансе, а затем протянула руку для приветственного поцелуя каждому из двоих вошедших. Про сына она, однако, не забыла и тут же энергично поманила его к гостям. У входа стояли ближайшие их соседи: генерал Эрвин Смит и его сын, Армин. Следовало ожидать, что они прибудут раньше других. Одеты оба Смита были до неприличия просто. На отце был тёмно-синий сюртук, рубашка и чёрные брюки с лампасами, по-армейски заправленные в высокие сапоги. Сын был одет в василькового цвета кардиган, накинутый на сорочку, выпущенную поверх широких коричневых брюк. Флоку от этого стало даже как-то спокойнее. Теперь он знал, что не он один не ценит этих нелепых условностей лицемерного торжества. Впрочем, возможно, Армин просто не видел нужды в приятных глазу украшениях, когда от него исходил такой сильный призывный запах. Только почувствовав его, Жан, должно быть, разорвёт на Армине всю одежду. Отец Армина, напротив, в своих феромонах был так же сдержан, как и в одежде. Хоть генерал и был альфой, запах его оставался всегда слабым и спокойным, не менявшимся ни на нотку из года в год, будто замороженный во времени. Пожимая генералу руку, Флок вдохнул этот запах, и у него отчего-то заболели виски. — Генерал Смит, — начала хозяйка, — Вы ведь к нам уже столько лет приезжаете, а так и не видели наших замечательных садов! — Действительно, — перехватил инициативу хозяин, заслоняя собой жену, — Давайте прокатимся по саду, пока остальные гости подтягиваются! Яблони уже отцвели, но всё так же красивы. — Честно сказать, я бы предпочёл остаться с сыном, — вежливо, но решительно отказался генерал. — Со мной ничего плохого без тебя не случится, пап, — заверил отца Армин, — а вот тебе не мешало бы развеяться. Я только дожил до совершеннолетия, позволь же мне немного самостоятельности. На последних словах Армин улыбнулся, и генерал Смит, подозрительно окинув взглядом прихожую и лестницу, разделил с ним эту улыбку. — Пожалуй, ты прав, — кивнул он сыну и тут же обратился к хозяину дома. — Что ж, поехали! Только прошу, недолго. Хозяин воодушевлённо взмахнул руками и послал за лошадьми. Вместе с женой они тут же подхватили соседа под руки и почти уже вывели на крыльцо, когда в прихожей показалась экономка Елена. Высокая, с короткой стрижкой, в длинном платье в пол эта альфа казалась ещё выше обычного. — Господин! Госпожа! Ваше присутствие безотлагательно требуется на кухне, — строгим тоном сообщила Елена, и хозяева, переглянувшись, сошлись сожалеющими взглядами на лице генерала. — Боюсь, совместную прогулку придётся отложить, — покачал головой хозяин. — Но не переживайте! Флок знает сады не хуже нас с женой. Позвольте ему сопроводить вас в этот раз. Всё это время стоя в прихожей, Флок мысленно готовился к этому моменту. Он прекрасно знал свою роль. Ему даже казалось, он к ней готов. Но когда спокойный взгляд светло-голубых глаз Смита-старшего обратился на него, земля из-под ног отчего-то исчезла. — Разумеется, — ответил генерал. Ряды деревьев в садах лишь на первый взгляд казались прямыми. На самом же деле они имели форму дуги. Каждый такой ряд описывал бы вокруг дома идеальную окружность, не будь они изрезаны радиальными дорожками. Множество дорожек-лучей бежали от главного дома до самой границы владений семьи. Быстрее всего было объезжать сады как раз по этим дорожкам. Но задача, поставленная перед Флоком, не предполагала быстрого возвращения, поэтому он повёл генерала Смита по одному из самых дальних от дома рядов, объяснив этот тем, что оттуда лучше всего будет начать осмотр. И это не было ложью: именно в этой части сада росли самые раскидистые из яблонь и стояло несколько садовых фигур, которые мать Флока заказывала из столицы, когда тот был ещё ребёнком. Генерал скакал впереди на сером коне с серебристой гривой. Флок ехал сразу за ним на достаточном расстоянии, чтобы в случае чего указать, куда свернуть. Глядя на покрытые сюртуком широкие плечи Смита, Флок в который раз отмечал, как непохож был этот рослый и статный мужчина на субтильного и невысокого Армина. Сыграла ли здесь роль разница между альфами и омегами? Трудно было судить. Возможно, Армин просто пошёл фигурой в мать. Интересно, какой она была? — Нам ещё прямо? — обернулся через плечо генерал Смит, когда они подъезжали к развилке. — Ага, — ответил Флок. Он посмотрел вниз на бегущую под копытами его рыжей кобылки траву, а когда снова поднял глаза на спину Смита, по телу пролился удушливый жар. Флок неуютно заёрзал в седле, потираясь о него болящими ещё с утра бёдрами, и ощутил, как по позвоночнику пробежал холодок. Июльское утро было поистине жарким. Стоило, наверное, захватить головной убор, но отчего-то такая мелочь вылетела у Флока из головы. Одному он был рад: не надел наверх ничего, кроме рубашки. Рубашка сейчас, правда, казалась теплее любой шубы, и Флоку пришлось расстегнуть несколько верхних пуговиц, чтобы нормально дышать. Как Флок ни отвлекал себя случайными рассуждениями и размышлениями, избавиться от внутреннего напряжения не получалось. По крайней мере, он надеялся, что оно внутреннее и что генерал Смит не ощущает всей неловкости его молчания. Как бы Флок ни любил почесать языком, ему всё-таки проще было смолчать, чем слукавить. А намеренно тянуть время и заговаривать зубы — чем не лукавство? Нет, он просто не мог так. Тем более, с тем, кого всегда уважал. Генерал Эрвин Смит, в прошлом — командующий восточной армией, ныне — советник Королевы Хистории по специальным вопросам, исправно приезжал на июльский ужин каждый год. Приезжал, в меру пил, встречался со старыми знакомыми и товарищами, играл в шахматы и карты, смеялся о чём-то с капитаном королевской военной полиции Найлом Доком. Генерал Смит был отменным рассказчиком, и каждый год под конец вечера вокруг него собиралась небольшая толпа слушателей. Он мастерски травил военные байки, рассказывал захватывающие истории сражений, в которых ему пришлось участвовать, и не умолкал даже тогда, когда его публика начинала расходиться или засыпать в своих креслах под действием спиртного. С самого детства Флок всегда оставался последним, кто слушал военные истории Смита, затаив дыхание, до самого конца. С годами Флок заметил, что лишь одно могло заставить генерала замолчать: разговор об Армине. Флок тогда ещё не знал, кто такой Армин. Да и узнать было непросто, ведь каждый раз, когда кто-нибудь подходил к Эрвину Смиту с вопросами об этом самом Армине, тот, даже будучи под мухой, поднимал перед собой руку и по-военному приказывал: «Отставить». Кто такой Армин, Флок узнал, уже став кадетом. А когда узнал, даже не сразу поверил в родство двух Смитов: из общего у них были только светлые волосы и голубые глаза. Это уже потом Армин раскрыл и свой острый ум, и мастерство рассказчика. После выпуска из кадетского корпуса Армин стал посещать званый ужин вместе с отцом. Тогда-то Флок и понял, что за разговоры с Эрвином пытались заводить соседи все эти годы. К Армину неустанно сватали потенциальных женихов и невест, а генерал Смит так же неустанно отклонял все подобные предложения в адрес сына. Вот только в этом году вышло так, что у самого Армина на свою жизнь оказались совсем иные планы, чем у отца. И Флок, вопреки своему желанию, оказался ключевой фигурой этих планов. — Вам бы здесь где-нибудь беседку поставить, — предложил генерал Смит, и Флок вздрогнул. Он и не заметил, как его спутник поравнялся с ним, придержав лошадь. — Пожалуй, — выдавил из себя Флок и прикусил пересохшую нижнюю губу. Ему хотелось спросить о том, где здесь лучше поставить беседку, какую беседку лучше будет соорудить, какие вообще беседки нравятся Эрвину Смиту, есть ли у него рядом с домом беседка, но… Всё это застревало в горле тошнотой. Флоку было противно от самого себя. Он вновь опустил глаза и поднял их, только когда что-то прожужжало мимо, слабо ударилось ему в висок и исчезло. Через полминуты Флок догадался, что это мог быть шмель. Голова всё ещё болела. Даже чириканье птиц отзывалось в висках ломотой. Может, потому Флок, даже смотря вперёд, лишь в последний момент отдал лошади сигнал остановиться: они с Ванессой едва не врезались в оставленного поперёк дорожки серого жеребца. Генерал Смит стоял у одной из яблонь и вертел в руке назревающий на ветке зелёный плод. Флок спустился к нему и выглянул из-за его плеча, теряясь взглядом в кудрявой листве. — Скажи честно, — генерал вдруг повернулся к нему, — тебя ведь на самом деле не сады показывать мне отправили? Флок вспыхнул до самых ушей, как факел, а потом ослабел всем телом, да так, что ему показалось, он вот-вот упадёт. Неужто догадался? Сердце Флока заколотилось то ли от запоздалого страха быть раскрытым, то ли от радости, что его пытка наконец подойдёт к концу. — Вы правы, генерал, — отвечал Флок честно, как его и просили. — Знаете, я ведь не на их стороне. Я с самого начала считал, что им нужно было прямо вам всё сказать, честно поговорить, а не делать всё вот так, исподтишка. Лицо генерала сделалось нечитаемым. Он молчал, будто ожидая дальнейших объяснений, а Флок… Флоку было страшно. Очень страшно. Один, без поддержки, наедине с более сильным и взрослым альфой, он не знал, чего ждать. И всё-таки, даже если бы захотел, он просто не смог бы заткнуться. — Всё высшее общество давно считает, что Вы зациклились на собственном одиночестве. За столько лет не смирились со смертью жены, а теперь и Армина держите на коротком поводке — ему же в ущерб. Но все слишком боятся сказать это вам в лицо, поэтому плетут интриги за вашей спиной, вмешивая в это всех подряд, включая меня, — Флок перевёл дух и, набравшись решимости, продолжил: — так что пока мы тут с вами стоим, генерал, вашему сыну, скорее всего, ставит метку какой-нибудь Жан Кирштейн. Он, кстати, со всей семьёй ещё вчера к нам приехал, и Вы об этом не должны были узнать. Черты лица генерала помрачнели. Сосуды на его шее выступили, налившись кровью, а по высокому открытому лбу пробежала испарина. Запах его, до этого тихий, резко ударил Флоку в нос, заставляя почти закашляться. Не говоря ни слова, генерал Смит одним решительным прыжком вскочил обратно на коня. Флок мог отпустить его. Мог сделать вид, что отыграл свою роль в этом спектакле на ура, и забыть обо всём. Но слишком глубоко он увяз в этой истории. Глубже, чем хотел. С самого момента, как Жан и Армин подружились в кадетке, Флок был невольным свидетелем того, как закручивалась эта пружина. Он знал, что это была не просто дружба. Знал, что Жан с Армином переписывались после выпуска, а Эрвин, пусть и не препятствовал их общению, и слышать не хотел об их чувствах. Знал Флок и о том, что родители Жана лично приезжали к генералу, чтобы сосватать сыновей, но тот наотрез им отказал. Тогда-то мистер Кирштейн и обратился к семье Флока. Отец Жана был успешным предпринимателем: начинал с торговли на рынке, а закончил собственной фармацевтической компанией. И, как умелый предприниматель, он предложил семье Флока и нескольким другим постоянным гостям сделку: если они помогут устроить Жану с Армином случку в красной комнате, он построит в области Мария фармацевтическую фабрику и возьмёт их всех в долю. Участие в фармацевтической индустрии не только слыло весьма прибыльным, но и сулило семье немалый престиж. Никто бы от такого не отказался. И только одному Флоку было тошно. Ему мерзко было от одной мысли, что судьбы детей в этом жестоком мире решает тот же принцип, что позволяет их повару Николо купить на базаре мешок сахара. Но во всём этом фарсе было единственное зерно истины: Жан и Армин любили друг друга. И никто не имел права за них что-то решать. Прежде, чем Флок сообразил, что делает, он уже держал серого коня под уздцы, стоя на его пути. И Дольф, красивый серебристый жеребец, пару раз взмахнул рифлёной гривой, но с места, вопреки командам генерала, не сдвинулся. Ещё бы: ведь именно Флок опекал его ещё жеребёнком. — С дороги! — рявкнул Эрвин так, что Флок аж вжал голову в плечи, но тут же помотал лохматой головой. — Я, конечно, против их методов и не на их стороне, — громко заговорил он, глядя на генерала снизу вверх, — но и не на вашей тоже. Из-за ваших личных проблем Вы наплевали на нужды своего сына, так что неудивительно, что он вынужден был пойти на такой шаг. Или Вы думаете, что он остался в стороне, когда придумывали весь этот план? В следующий раз, когда решите, что взрослому сыну лучше остаться с вами, а не быть с любимым человеком, может быть, стоит спросить мнение сына? Солнце раскинуло свои лучи по всему безоблачному небу, нещадно било ими во все стороны, попадая Флоку прямо в глаза и оставляя в них иссиня-серые пятна. Из-за этого всё происходящее казалось невозможным, нереальным сном. Кошмаром, замершим в одной точке до тех пор, пока поводья не упали из разжавшейся руки генерала на спину лошади. Эрвин сидел на коне спиной к солнцу, отчего тёплые лучи били ему в затылок и нагревали тёмный сюртук. Но даже яркое солнце не мешало ему видеть так ясно, как никогда. Видеть зелёные травы, усыпанные жёлтыми головками одуванчиков, плодоносящие и цветущие яблони в окружении деловитых пчёл и праздных бабочек, притоптанные конским копытом дорожки и мальчишку, которого знал с его рождения, а видел будто бы впервые. Мальчишку, который, похоже, давно уже перестал быть мальчишкой. Как и его сын. Придержав правой рукой сюртук на левом плече, Эрвин спешился. Сердце его так колотилось, будто он только что вёл свой отряд в атаку на врага. Эрвин и без того старался никогда себя не переоценивать, но сейчас он испытывал безумный стыд за то, что его отчитывал ровесник его сына. И отчитывал за дело. — Знаешь, — заговорил Эрвин, совладав наконец с собой, — ты прав. Я сам не оставил Армину выбора и, признаться честно, когда-то давно я тоже совершил безумный поступок ради любимого человека. Флок смотрел на него напуганно, но внимательно. Этот внимательный взгляд его светло-травяных глаз Эрвин испытывал на себе множество раз, когда травил военные байки. Никто не умел слушать его так упоённо, как Флок. Казалось, какую бы историю Эрвин ни начал, Флок впитает в себя каждое его слово до последней капли. Даже если следующая история будет совсем не о войне. — Я когда ещё служил, лет двадцать назад примерно, — Эрвин ухватил Флока за локоть и отвёл с солнцепёка в тень, — мой отряд возвращался с операции через область Мария… Солдаты и лошади были порядком вымотаны, да и сам Эрвин уже еле держался в седле. Поняв, что до штаба они засветло всё равно не доедут, Эрвин с отрядом попросились на ночлег к фермеру. Солдат хозяева фермы разложили спать по сараям, а их командиру в лице Эрвина выказали особое уважение и постелили ему дома в гостевой комнате. Фермой владел упитанный усатый бета, а молодая белокурая жена-омега помогала ему во всех делах. Детей у них не было. Оно и понятно: в таком союзе омеге зачать нелегко. Эрвин только потом понял, что именно эта напасть четы фермеров и была причиной случившегося с ним той ночью. Поначалу же он и подумать не мог, почему жена фермера вошла к нему, когда он уже устроился на ночлег, и почему за всю ту ночь муж ни разу не прибежал на её бесстыдные стоны. Думать Эрвин не мог и по другой причине: у красавицы-омеги была течка, а он, отдавая свою молодость отечеству, давно уже не был ни с кем близок. Запах её сводил с ума: густой, головокружительный, он заставлял терять всякий стыд и забывать нравственные принципы. Но больше всего голову Эрвину вскружило не это. Прежде омеги, с которыми он спал, всячески старались ублажить его, порою доводя процесс до театрального спектакля. Она же… Она была свободной и искренней, действительно наслаждалась их соитием и одновременно упивалась лишь своими ощущениями. Она не заботилась ни о чём на свете, позволяя своему телу вести её, а инстинктам захлестнуть их обоих. Она была прекрасна. Эрвин часто ловил себя на мысли о ней потом. А через полгода его отряд по счастливой случайности проезжал мимо той же местности, и хоть им было не совсем по пути, Эрвин позволил себе слабость: заглянуть на ту самую ферму. Он увидел её сразу и сразу всё понял. Перемены в ней было уже трудно скрывать. И всё-таки Эрвин решился поговорить с ней. Он спросил её напрямую, кто отец ребёнка — он или её муж. И она, погладив свой уже очень заметный живот, честно подтвердила его догадки. Больше альфа не думал: схватил её, аккуратно посадил в телегу с припасами, что солдаты везли с собой, и увёз прочь. Скандал тогда докатился до самой столицы; многие до сих пор его помнят. Но и замяли его быстро: в конце концов, что может сделать простой фермер, пускай и законный муж, против заслуженного героя войны со знатной фамилией и высоким воинским званием? Однако счастье Эрвина было недолгим: через несколько лет после рождения Армина она умерла от болезни. Слухи тогда ходили разные: кто говорил, что её убил бывший муж, кто-то утверждал, что сам Эрвин задушил любимую из ревности собственными руками, но Эрвину дела не было до людских толков. Со дня смерти любимой вся его жизнь пошла под откос. Вскоре он получил серьёзнейшее ранение на поле боя, после чего о прежней службе пришлось забыть. За его былые заслуги Эрвину пожаловали должность советника при дворе очень ценившей его королевы Хистории. Армин, которого отец всячески опекал, как раз тогда ушёл на службу в кадетский корпус. Работы стало меньше, сына рядом не было, и отвлекать себя от зияющей пустоты в жизни Эрвину было более нечем. Он тогда раздал на благотворительность добрую половину пожалованных ему за различные заслуги перед отечеством земель. Просто не видел в них смысла. Знакомые корили его за то, что сын-омега остался без приданого, но Эрвин не мог заставить себя их услышать. Что уж говорить, если он отказывался слышать родного сына. Тот, вернувшись со службы, нередко начал заговаривать с отцом о новом друге-альфе. Эрвин поначалу не переживал: он, конечно, настороженно относился к тому, что лучшие друг и подруга в кадетском корпусе у Армина оба были альфами, но дружбе их не препятствовал. Но Армин писал Жану так часто и увлечённо, что вскоре природа их отношений стала очевидной. Эрвин не был деспотичным отцом: переписку сына с другом не прерывал. Однако все попытки Армина примирить отца с мыслью о его близости с альфой Эрвин пресекал на корню. Эрвин был не глуп. Он знал, к чему всё приведёт. Знал, но откладывал эту мысль в подсознание, создавая себе иллюзию того, что, отсрочив счастье сына, он сможет удержать его рядом с собою подольше. Как-то раз Эрвину даже написали родители Жана, а потом приехали для личной встречи. Эрвин принял их как дорогих и желанных гостей, но на разговоры о совместном будущем сыновей наложил категорическое табу. Родители Жана спорить со строгим военным не стали. Теперь Эрвин понимал, почему: у них, должно быть, уже тогда был запасной план. — Теперь смотрю и не понимаю: как я мог быть так слеп? — Эрвин вытащил из кармана сюртука платок и промокнул им взмокший лоб. — Мне казалось, я действую во имя какой-то высшей цели. Казалось, что я не такой, как те отцы, кто запросто продаёт ребёнка за лишний гектар земли и фамилию «Фриц». А выходит, что всё это я делал только для себя. «И ты первый, кто не побоялся быть со мной искренним и сказать мне об этом», — подумал он, взглянув на румяное лицо Флока, но вслух этих слов отчего-то не произнёс. Эрвин думал сказать что-то ещё, но поток его размышлений перебил принесённый горячим летним ветром запах. Генерал сперва не поверил своим ощущениям, вдохнул ещё раз и ещё, но нет. Ошибки быть не могло. Ни один альфа не спутает запах течки ни с чем другим. Вот только Эрвин уже много лет как перестал чувствовать чужие феромоны. Впервые он заметил это всё на том же званом ужине, где сердобольные хозяева и знакомые не раз пытались его, завидного холостяка и вдовца, с кем-нибудь свести. Эрвин же ни на кого не хотел смотреть — скорее, уже по привычке, чем с горя, — а когда решил попробовать, понял, что с трудом отличает по запаху альфу от беты, что уж и говорить было об омегах. Смирился он с этим быстро. Решил, что такова его судьба, потому никому о своей проблеме не рассказывал. Но что же он почувствовал сейчас? Может ли быть, что рассказ о покойной супруге вызвал её запах в памяти? Эрвин задержал дыхание, вдохнул снова, но запах уже исчез, перебитый ароматами зелени и соцветий сада. Должно быть, и правда, показалось… И всё же ещё одна догадка у Эрвина была. — С вами всё хорошо? — растерянно спросил Флок. Эрвин взглянул на молодого человека и напряг память. Странно, но он не помнил, чтобы кто-нибудь когда-нибудь говорил, альфа Флок, бета или омега. Никто. Даже его родители. И по поведению определить было сложно. Но может ли быть…? — Ты ведь омега? — решился спросить Эрвин, но Флок в ответ коротко качнул головой: — Нет. И потупил глаза. Не ждал он, что генерал Смит заденет такую болезненную для него тему. И хотя этот человек только что доверил ему историю своей жизни, Флок отчего-то не мог открыться ему. Просто не мог, ведь не был уверен, не изменится ли после этого мнение генерала о нём. С такими, как Флок, никто в этом мире не знал, что делать. Его родители, обычные альфа и омега, тоже не знали. Они ежегодно сводили десятки чужих альф, бет и омег, а его будущее боялись решать, потому что не имели представления, как. Возможно, отчасти поэтому Флок и не мог до конца проникнуться задумкой званого ужина. Флок вообще многим не мог проникнуться, например, той же службой в кадетском корпусе. То, что выдавалось за долг перед отечеством, на деле являлось не более, чем штампом в досье, отчего-то резко повышавшим социальный статус выпускника. Флок не считал это ни долгом, ни героизмом. Настоящий военный героизм он слышал в историях генерала Смита. Каждый год Флок с замиранием сердца слушал генерала и думал: вот он, настоящий демон, закалённый на войне, каким нам всем никогда не стать. По крайней мере, не за пару годиков кадетства. Может быть, оттого Флок и испытывал к нему больше восхищения, чем к кому-либо ещё. — Знаете, могло ведь быть и хуже, — Флок решил поскорее сменить тему, ведь молчать рядом с генералом ему больше не хотелось. — Армин мог повторить подвиг Микасы, но он слишком дорожит вами, чтобы вот так бросать. Микаса, сильная и боевая альфа, была не только лучшим солдатом их выпуска, но и ближайшей подругой Армина. Её дядя Кенни, ставший её опекуном после смерти обоих её родителей, хотел выдать Микасу замуж за какого-то парнишку-омегу. Микаса, как поговаривали, сперва согласилась, а за неделю до свадьбы взяла и сбежала с кухаркой-бетой по имени Саша. — Пожалуй, поступи он так, я всё равно не имел бы права его винить, — Эрвин пожал плечами и посмотрел в сторону особняка. — Нас долго не было. Кирштейну бы хватило времени поставить метку, да? Флок кивнул. Они оба знали, что если альфа и омега связаны меткой, то ни протесты родителей, ни иные обстоятельства уже не будут иметь значения. — Мы можем вернуться, — предложил Флок и потёр покрасневшую от солнечного жара грудь. — Вы ведь уже не станете мешать им. Эрвин лишь махнул рукой. — Пускай в случившемся львиная доля моей вины, — вздохнул он, — всё равно мне сейчас будет тяжеловато смотреть в глаза всем тем, кто за моей спиной сплёл такую паутину интриг. И ещё тяжелее смотреть в глаза Армину. Лучше уж я наслажусь садом. — Как пожелаете, — Флок улыбнулся одними уголками своих тонких губ и протянул генералу поводья его коня. Они долго бродили с лошадьми вдоль зелёных аллей, рассматривали плетёные садовые фигуры и смотрели, как флюгеры с ленивым скрипом крутятся от редкого ветра. Флок много говорил, и Эрвину казалось, что у этого парнишки есть в запасе пара историй о каждой яблоне этого необъятного сада. Эрвин и сам бы многое мог рассказать, но впервые за долгое время у него было желание послушать и услышать кого-то ещё. Иногда разговор их снова нырял в серьёзное русло, и тогда Флок делился своим мнением напрямую, но Эрвин почему-то не мог злиться на такую прямоту. Напротив: впервые за годы появился человек, который в лицо ему без стеснения смог высказать те его промахи, о которых молчал даже родной сын. — Знаешь, — заговорил вдруг Эрвин, когда Флок остановился, чтобы глотнуть воды из фляжки, — а я ведь давно её отпустил. Я бы и рад двигаться дальше, да только я уже слишком стар для этого. — У нас в кадетском корпусе, когда намечались сложные тренировки, старшие кадеты хватались за обедом за спину и причитали, что, мол, слишком они стары для этого. Так что сказать такое может кто угодно и в любом возрасте, — укорил его Флок. — Это всего лишь оправдание, чтобы оставить всё как есть и не тратить силы. — Ты умеешь дерзить, — усмехнулся Эрвин. — Видел бы тебя впервые, решил бы, что ты альфа. Флок надолго умолк, сосредоточенно о чём-то думая. Взгляд его ищуще забегал по земле, а потом вернулся к Эрвину и посмотрел куда-то мимо него. — Я — гамма, — сказал Флок. — Я думал, Вы уже почувствовали. Гамма? Эрвин окинул парня взглядом с ног до головы. Нечасто он встречал гамм. Естественно, ведь гаммы сами по себе были большой редкостью: не альфы и не омеги, а нечто совершенно… иное, сочетающее в себе эти два начала. Смит был наслышан о спорном статусе гамм в обществе; теперь он понимал, почему родители Флока ни к кому не сватали единственного сына. Сам Эрвин ничего против гамм не имел, тем более, против Флока. Сейчас его, однако, интересовало другое. — Почувствовал что? — переспросил он, вспоминая своё недавнее наваждение. — У тебя течка? Флок молча закивал. Кусочки мозаики внезапно сложились перед Эрвином воедино. Вот, откуда всё-таки шёл тот запах! Но если так, выходит, спустя годы Эрвин наконец может чуять феромоны других? Точнее другого. Именно Флока. Почему сейчас? С этим мальчиком… — Хотя, Вы могли не ощутить, — решил пояснить Флок. — Если Вы не встречали гамму, то можете не знать наших особенностей. Супрессанты нам почти не помогают, зато пахнем мы во время течки куда слабее омег. — Неужели? — удивился Эрвин скорее своему внезапно вернувшемуся обонянию, чем новой информации. Хоть слова Флока и подтверждали сигналы его рецепторов, до конца поверить в происходящее генерал всё ещё не мог. Он должен был проверить, узнать наверняка. — Генерал? Что-то не…? — боязливо забормотал Флок, когда Эрвин схватил его за предплечье и, сжав, потянул на себя. Наклонившись к Флоку, он глубоко и шумно вдохнул. Так и есть. Тот самый запах, что встретился ему недавно в саду. Едва уловимый, совсем слабенький, но всё же узнаваемый. Покрепче, чем у омеги, но для альфы слишком уж сладкий и пьянящий, словно диковинный ядовитый цветок из чужих земель. Этого мало. Слишком мало. Слишком давно Эрвин этого не ощущал. Прильнув к шее замершего Флока прямо за ушком, он втянул ноздрями воздух рядом с молодой кожей. — Генерал, нельзя же туда… — Флок зашептал что-то несвязное и бессильно толкнулся ладонями Эрвину в грудь. Всё верно. Так было нельзя. Только не «туда», в то самое чувствительное место на шее, к которому подпускают только любовников. Потому что феромонами оттуда веет так, что у любого снесёт крышу. А Эрвин… Эрвин вдыхал аромат у самой шеи гаммы и не мог прекратить. Лишь годами наработанная сила воли позволила ему сохранить остатки самообладания и отстраниться. Флок дрожал в руках Эрвина, точно потревоженная внезапным порывом ветра молодая яблоня. Он хотел быть смелее, но дрожал всё равно. Альфа только прикасался к его шее, а он уже чувствовал себя беззащитным от него, открытым, распростёртым перед ним. Нет, дело было не только в шее. Весь день рядом с генералом Смитом Флок только и делал, что старался не вдыхать лишний раз его терпкий, пробивающий нос запах, не обводить лишний раз взглядом выбритый низ затылка и открытую шею. Флоку говорили, что гаммам легче сдерживать симптомы течки, чем омегам. Теперь он знал: не легче. Только не когда альфа так близко. И не когда этим альфой ты восхищён много лет. — Ты не против? — ласково спросил генерал Смит, проводя руками вниз по его бокам. Флок дёрнулся и инстинктивно свёл бёдра. Он прекрасно понимал, о чём его просит Эрвин. Вместо ответа Флок на пробу провёл ладонями вниз по груди и животу альфы, ощущая, как напрягаются под его пальцами бугристые мышцы, а когда дошёл до ремня, заметил на брюках генерала весьма значительный выступ. Что-то глубоко внутри между спиной и животом Флока нетерпеливо сократилось. — Давайте вернёмся, я открою для нас с вами красную комнату, — робко предложил Флок, сглатывая переполнившую рот слюну. — Не нужно, — улыбнулся Эрвин и смял своим лбом завиток кудрявой чёлки Флока. Ему совсем не хотелось ждать. И ещё больше ему не хотелось в дом. Нигде ещё в последнее время он не чувствовал себя свободнее, чем в этом саду. У этой огромной зелёной комнаты не было стен, у её двери не стояли озабоченные родители и свахи, здесь им никто не мог помешать. Все — и хозяева, и гости — сейчас были слишком заняты званым ужином, чтобы быть здесь. Никто из них не увидел бы, как Эрвин расстелил свой сюртук на свежей траве, чтобы повалить на него Флока поцелуями. Никто не услышал бы, как Флок едва слышно всхлипывал от каждого прикосновения губ к его влажной от пота коже, пока пальцы генерала прытко расстёгивали пуговицы его рубашки. А стоило этим же губам припасть к его рту… Целовался молодой гамма неумело, но с какой же страстью! Желания его никогда не знавшего альфы тела подстёгивали его к новому и неизвестному. А когда Эрвин позволил кончику своего языка проникнуть между припухших губ, Флок, кажется, перестал дышать. Как бы ни хотелось Эрвину поскорее приступить к делу после долгих лет воздержания, наблюдать за реакциями Флока было отдельным удовольствием. То, как влажно он вздыхал от малейших ласк, как бесстыдно приоткрывал рот от чужих рук, сжимающих его бёдра, как забавно щурил глаза… Эрвин и сам словно заново рождался, заново испытывал то, что давно забыл. Только благодаря этому, должно быть, он до сих пор не сорвался и не навалился на Флока, хорошенько насадив его на свой пульсирующий желанием член. — Умоляю вас, не мучайте… Эрвин… — Флок с трудом уже связывал слова в предложения. Запах Эрвина был везде на нём, и даже его собственный рот был вымазан в слюне альфы. Жжение в паху становилось невыносимым, его собственный пенис выпирал из клетчатых штанов так сильно, что смазка уже сочилась сквозь плотную ткань, и Флок стащил их с себя вместе с бельём, чтобы не выпачкать. Эрвин же не спешил — будто специально. Левой рукой отсчитал вниз все пуговицы своей рубашки, сдёрнул со второй руки телесного цвета перчатку и позволил рубашке самой съехать с плеч. — Чёрт подери! — вымолвил Флок, потеряв всякий страх и стыд. Он знал о тяжёлой травме Эрвина в военные годы, но такого не мог представить даже в самых диких своих фантазиях. Приподнявшись на локтях, Флок с трепетом пробежался ладонью по предплечью сияющего медным блеском металлического протеза. Как же он раньше не замечал? — Нравится? — лукаво улыбнулся Эрвин, с умилением наблюдая восторг в глазах юноши при виде столь роскошной игрушки. Флок ничего не сказал. Вместо этого лёг обратно, утягивая искусственную руку на себя за запястье. Эрвин понял его без слов: металлические пальцы забегали по рисунку из множества родинок на коже Флока, чертя ровные линии и зигзаги. Округлые фаланги сгибались, словно настоящие, потирая бледный сосок гаммы блаженным холодом металла и тут же переходя ко второму, уже торчащему. Это было слишком. Флок заёрзал мокрой задницей по шершавой ткани, отчего смазка потекла из него с новой силой, проливаясь на генеральский сюртук. Он хотел Эрвина внутри себя так чертовски сильно в этот момент, что готов был поклясться: ещё минута промедления, и он сам засунет в себя эту проклятую искусственную руку по локоть. Эрвин чувствовал его желание. И Эрвин не дал ему этой минуты. Окончательно обнажив рельефный торс и отбросив рубашку прочь, альфа расстегнул ремень и спустил свои брюки до колен. При виде его большого, обрамлённого надувшимися артериями хера Флок сглотнул мокро и шумно — можно было бы решить, что от страха, если бы собственный член гаммы при этом не приподнялся ещё сильнее, ударяясь юноше о покрытый дорожкой волосков живот. Эрвин наклонился и, разведя парнишке ноги, жадно провёл языком по внутренней стороне вымазанного розоватой смазкой бедра. Пара пальцев его здоровой руки тем временем с лёгкостью проскользнули Флоку между ягодиц и как следует расслабили текущее отверстие. Флок в ответ сдавленно выдохнул и закусил костяшку указательного пальца. Каким же он был очаровательно бесстыжим теперь. Эрвин уже и забыл, что можно так сильно кого-то хотеть, боже! Флок пах так терпко и мягко, как не умела ни одна омега на его памяти, а вкус его пьянил похлеще армейского коньяка, и Смит просто не мог больше оттягивать момент истины. Сперва он впустил внутрь одну головку, неуверенный, что его юный любовник сможет принять всё сразу. Потом толкнулся бёдрами чуть дальше — до середины — и Флок застонал, весь изогнулся и с силой притянул альфу к себе за шею. С каждым новым толчком стенки юноши раскрывались всё шире, обнимая желанный член, втягивая его в себя, нуждаясь в нём. — Эрвин… Дьявол мой, Эрвин, как хорошо, — без конца повторял Флок куда-то Смиту в висок, пока тот, снова и снова заполняя своей плотью горячую пустоту внутри гаммы, тыкался в его шею как в последний раз. Эрвин обожал это. Обожал каждый его стон, такой развратный и такой искренний. Обожал то, как Флок давал волю своему естеству, как, томно прикрыв глаза, трогал себя — и Эрвина — где только пожелает. Обожал его крепкое юное тело, солёный вкус и резковатый запах, который расцветал от малейших ласк. Как он раньше мог жить без всего этого? Эрвин не соображал. Его разум был начисто пуст. Но когда он толкнулся головкой чуть повыше, отчего Флок непроизвольно вздрогнул и сжался анальными мышцами, он вдруг понял. Понял, что так влекло его к этому мальчишке. Та самая бесстыжая искренность, что когда-то пленила его в матери Армина. Бескомпромиссная и дерзкая искренность. Одно только это заводило до предела, заставляя яйца тяжелеть, а горячий пузырь расти где-то внизу живота. Поняв, что задел слабое место Флока, Эрвин задвигался внутри него с новой силой, вновь и вновь поддевая простату парня. Флок вскрикивал с каждым движением всё развязнее, сминая руками то потную широкую спину Эрвина, то взмокшую ткань его сюртука под собой. Измученный болезненным удовольствием, он отвернул голову к собственному плечу, пытаясь заглушить им очередной стон, и в этот самый миг Эрвин знал, что больше не может. Вогнав член невозможно глубоко в молодого любовника, альфа замер и изо всех сил сомкнул челюсти на сгибе изящной манящей шеи. Он прокусил несильно — только позволил зубам нарушить кожу и тут же отпустил. Эрвин знал, что этого достаточно: он не впервые ставил метку. Флок, никак не ждавший этого, выгнулся под ним и издал долгий вымученный вскрик, в котором боль мешалась с удовольствием. Горячая струя брызнула Эрвину на живот, и он кончил, кажется, лишь от одного этого. Наслаждение пробило всё его тело молнией сладкой рези, не давая двигаться, застилая глаза золотистыми мушками. Лишь опомнившись в последний момент, Эрвин успел выйти из тела юноши до того, как случилась сцепка. Для первого раза узел — всё-таки перебор. «Для этого ещё будет время», — подумал Эрвин, тяжело опускаясь на влажный сюртук рядом с вымотанным Флоком и глядя на сочащуюся свежей кровью метку на молодой шее. Прежде он никогда не стал бы метить любовника при первом сексе, но в этот раз… В этот раз Эрвин слушал свою самую первобытную природу, которую годами напрасно игнорировал. Слишком долго он сомневался и не решался сделать шаг вперёд, чтобы не сделать его сейчас. А ещё он хотел этого гамму себе. Именно его и никого другого. Послеполуденный зной усилился. Лошади самозабвенно щипали траву, пряча головы под кронами тенистой зелени. Флок лежал на спине и млел в идущей от земли прохладе, пока Эрвин обтирал белым платком его залитые спермой живот и ягодицы. Флок всё ещё не мог поверить, что всё случившееся — с ним. Когда его утренний кошмар успел превратиться в сладкий сон? Метка приятно жгла кожу, и Флок даже жалел, что она быстро заживёт. Пускай он и не ждал, что будет помечен альфой так сразу, но если бы ему вдруг предоставили выбор, Флок не стал бы ничего менять. Случайный ветер зашелестел листьями соседних яблонь. Флок посмотрел наверх и заметил, что они с Эрвином лежат под тем самым деревом с голыми ветвями. Которые теперь больше не были голыми. Со вчерашнего утра на дереве успело вылезти несколько почек и раскрылась пара цветков. Флок сперва изумился своему открытию, а потом улыбнулся. Всё-таки когда кажется, что жизнь зашла в тупик и цвести больше нет смысла, иногда нужно просто найти в себе силы вновь потянуться к солнцу.***
— Поздравляем! — в один голос закричали хозяин с хозяйкой, как только дверь в красную комнату открылась. Армин вышел со смущённой улыбкой, идеально одетый и аккуратно расчёсанный. И только по помятой рубашке и красному довольному лицу Жана можно было догадаться, сколь успешно всё прошло. Армин чуть оттянул воротник, демонстрируя присутствующим край метки, и мистер Кирштейн, на радостях подхватив жену на руки, закружил её по комнате. Со всех сторон новоиспечённую пару встретили аплодисменты сбежавшихся на радостные возгласы гостей. Под грохот этих оваций не все услышали, как хлопнула парадная дверь. Первой обернулась хозяйка — и ахнула, прикрыв рот ладошкой. Вслед за ней повернули головы все остальные, и аплодисменты обвалились на паркет тишиной. Первым опомнился Армин. — Папа, я сейчас всё объясню, — омега шагнул вперёд, заслоняя собой Жана. — Ты должен послушать, мы… — Всё в порядке, сынок, — перебил его генерал Смит, и Армин, не услышав в голосе отца враждебных ноток, облегчённо вздохнул. Родители Флока тем временем закружили вокруг сына, без конца перешёптываясь и шикая друг на друга. Отец схватил Флока за плечо, покрутил перед собой, а потом, отогнув воротник потрёпанной рубашки, показал что-то супруге. — Генерал Смит, — всплеснула руками та, — это для нас такая честь! Вы себе не представляете! — Елена! — гаркнул воодушевлённый хозяин. — Елена! Скажи, пусть тащат из погреба вино для особых случаев! Гости сконфуженно зашептались, а отец Флока решительно подошёл к Эрвину и, приняв у него свёрнутый сюртук и отдав лакею, горячо пожал генералу руку. — Я столько раз думал, как просить твоего благословения, — заговорил, приблизившись к отцу, Армин. — А теперь что же, выходит, это я должен благословить тебя? — А ты благословишь меня? — Эрвин взглянул на сына с нескрываемой нежностью и не сдержал улыбки. — Благословлю, — ответил Армин и скрепил своё слово теплыми объятиями с отцом. — А ты меня? — спросил омега почти неслышно, уткнувшись щекой Эрвину в плечо. — Тебе не нужно моё благословение, — спокойно ответил отец и хлопнул его по спине. — Ты уже взрослый мужчина. Жан, наблюдавший за ними всё это время, удовлетворённо скрестил руки на груди. Теперь он наконец-то мог быть спокоен за их с Армином будущее. А будущее Эрвина Смита вдруг пролетело мимо Жана и, едва не сбив последнего с ног, неуклюже затопало по парадной лестнице. — Эй, Флок, ты куда это? — окликнул его Кирштейн. — Пойду переоденусь в парадное, — доложил Флок, остановившись, и с важным видом взлохматил рукой свои непослушные волосы: — Сегодня же всё-таки праздник!