***
В тот день Ваня сидел в кабинете союза. Хоть, формально он вышел из состава государства советов, он пообещал, что будет помогать отцу с работой. Он до сих пор жалел о том решении, принятом двенадцатого числа, ведь прекрасно видел, как СССР обомлел, когда узнал, что сын уходит. Этот ужас был непередаваем, и Иван почувствовал укол совести, но никому об этом не сказал. Россия занимался бумажной работой, как вдруг в кабинет забежал Казахстан. Он был весь красным, а в глазах читалась растерянность. Первые слава, что он проронил, ранили Ивана в сердце: — Ваня, я подписал. Бородинский, не пытаясь быть понятым, схватился за голову и выбежал из комнаты, преодолевая бесконечные коридоры с неимоверной скоростью. Наконец он добежал до столь знакомой ему отцовской комнаты и распахнул дверь, даже не постучав. Старший Иван лежал в кровати и выглядел, по-правде говоря, очень худо: он похудел и страшно побледнел, на всей коже красовались ужасные шрамы — последствие долгого и мучительного распада. Глаза же старого коммуниста уже давно потеряли тот яркий огонь, с которым он без малейшей опаски всегда рвался в бой. России трудно видеть перед собой такого отца — слабого, отчаивавшегося, умирающего. Сын подбежал к нему и встал на колени, беря его холодную руку в свою теплую. Отчаянно Иван стал прижимать ее к своему горячему сердцу в попытке хоть как-то согреть, поделиться жизненной энергией. На что союз лишь улыбнулся. Он уже давно смирился с тем, что его время было на исходе, а вот глупый сын еще хоть как-то пытался удержать измученную душу любимого папы на этом бренном свете. — Ваня, отпусти, — прошептал СССР, нежно проводя слабой рукой по непослушной шевелюре своего сына, на что бедный Россия бешено затряс головой, все еще держа свои глаза закрытыми из-за переполняющими их слез. Но предательская соленная жидкость все таки потекла из-под закрытых век, оставляя за собой мокрые дорожки. Ваня начал задыхаться в собственных слезах и мольбах о том, чтобы папа остался, начал все заново и утер нос этому глупому Америке. На эту нечленораздельную речь союз тоже поспешил ответить пронзительным хохотом. Даже сейчас он смеялся. Смеялся своей смерти в лицо. — Послушай, Ванька, — начал СССР, бережно смотря на своего приемника. — Закурить бы. Россия недовольно взглянул на отца. — В последний разочек-то, —протянул союз, указывая на трубку, что лежала на небольшом шкафчике. В любой другой день заботливый сын сказал бы нет. И добавил, что это очень вредно для его нынешнего хлипкого здоровья. Да и, по правде говоря, Иван не переносил запах отцовского табака. Но почему-то в этот раз ему самому захотелось выполнить просьбу союза. Россия бережно взял трубку, заправил ее как следует и подал отцу, за что и получил его благодарный и одобрительный взгляд. Как только заветная трубка оказалась в руках у СССР, он глубоко затянулся и блаженно выдохнул, выпуская оболочки дыма наружу. Как только Иван почувствовал запах противного табака, он сильно закашлялся, махая руками, пытаясь отогнать злополучный дым. Отец весело наблюдал за сыном, не говоря ни слова. — Будущее в твоих руках, Ванюш. Не позволь этим жалким европейцам утереть тебе нос, — протянул Иван, вновь беря трубку в рот. — И про Мишу с Катей не забывай. Они — наша надежда не грядущие светлые деньки. — Пап, ты правда уходишь? — Да. — Неужели ты сделал все, что хотел? СССР серьезно задумался. — Единственное, что меня гложет, это то, что я так и не смог пережить этого дурака-империю, — протянул он, кладя трубку на столик рядом с кроватью. — Ты не докурил, — заметил Ваня, удивляясь такой безответственности отца. — Нет, Ваня, на этом моя трубка может считаться докуренной. В следующую секунду Иван Кузьмич закрыл глаза и больше их не открыл. Никогда.***
Иван с еще большей ненавистью посмотрел на опустошенную бутылку алкоголя. Даже она не помогла забыться, скорее наоборот. Грустные мысли нависли над федерацией тяжелым камнем, совершенно не собираясь выпускать его из своих пут. Внезапный топот маленьких ножек заставил хоть и пьяного, но более или менее адекватного Россию прислушаться. В эту секунду за ним наблюдали две пары любопытных глаз. Маленькие Питер и Москва наблюдали за каждым движением отца, не в силах остановить его от очередного запоя. Катя от несправедливости сжала крохотные кулачки и взглянула на брата. Тот непонимающе на нее уставился. Девчушка кивнула в сторону отца, уже лежавшего на столе. Через секунду дети были в шаге от Ивана. Миша как старший брат принялся убирать пустые бутылки из-под алкоголя, пытаясь вернуть столу прежний вид. Катя бережно подошла к отцу и аккуратно облокотилась на его руку. Реакция последовала моментально — Россия чуть отдернулся и уставился на перепуганную дочь. Миша в это время закончил своеобразную уборку и встал рядом с сестрой, дабы рассмотреть убитое лицо родителя. Иван, немного кося, переводил взгляд с одного отпрыска на другого, пытаясь понять, что происходит. Наконец тишину нарушил его старший сын. — Пап, кончал бы ты с этим делом, — сказал Санкт-Петербург, указывая на опустошенные бутылки с водкой. — До добра не доведет. — Верно. Нельзя цепляться за прошлое, — поддержала его Москва, отходя чуть поодаль. Ваня смотрел на своих детей еще минуту-другую, как вдруг подхватил их и посадил к себе на колени. Москва залилась заразительным смехом, который чуть позже поддержал и ее брат. Россия смотрел на этих маленьких милейших существ, и его сердце наполнилось теплом. Тем самым теплом, которым он пытался поделиться со своим отцом, но у него это не вышло. Немного погодя, Ваня тоже расплылся в улыбке, ощущая, как нежные бережные руки любовно обнимали его шею. Отец сделал его счастливым, он сделал из Ваньки настоящего мужчину. Теперь пришло его время отдать всего себя своим детям и стране. Ведь они — наша надежда на счастливую жизнь, верно?