***
Сознание возвращается медленно, лениво, все громче гудя в ушибленном виске и болью растекаясь по всему телу. Тяжелые, будто налитые свинцом веки открываются далеко не с первой попытки, но тут же заставляя их обладателя окончательно прийти в себя. Номер отеля, освещаемый лишь парой десятков свечей, отбрасывающих на стены танцующие тени, выглядит до ужаса роскошно. И именно ужас прошивает Луку с ног до головы, когда его взгляд опускается ниже, на собственное тело. Абсолютно голое тело, возлежащее на широкой кровати, застеленной, вопреки атмосфере, вовсе не шелковым постельным бельем темных оттенков, а лишь простыней, едва не искрящей своей белизной. Болезненное онемение рук вдруг находит объяснение в тонких кожаных ремешках, что вьются вокруг кистей и накрепко фиксируют их у изголовья кровати, высоко по обе стороны от головы мужчины, впиваясь, словно лезвия, в нежную кожу. Ситуация безвыходная, но подсознание диктует свои правила, потому хорват вдыхает как можно больше воздуха, и размыкает пересохшие губы в отчаянном крике о помощи. Крик переходит в хрип и угасает, вновь уступая место давящей тишине, лишь языки пламени, порхающие над свечами, угрожающе трепещут. Хорват вновь было вздымает грудную клетку, полную воздуха для очередного крика, как замечает предостерегающий взгляд мужчины, занимающего кресло в дальнем, практически не освещаемом, углу комнаты. Его руки показательно сложены в ожидающем жесте, нога лениво закинута на ногу и в целом поза расслабленная. Однако выражение лица и играющие желваки выдают его настрой, не предвещая ничего хорошего для своей жертвы. "Жертва" — Модрич с ужасом осознает свой статус, что страшным словом бьется в голове и вздрагивает, когда Серхио резко поднимается с кресла. С каждым тихим шагом он становится все ближе, кривя губы в безумном оскале, обнажая нечеловечески острые зубы. Страх пробивает тело мелкой дрожью и хорват, на сколько позволяют прикованные руки, отползает на дальний угол кровати, поджимая колени к груди, стараясь хоть немного прикрыться от буквально пожирающего взгляда. — Серхио, пожалуйста.. — жалкая, до смешного ничтожная попытка воззвать к человечности самого настоящего монстра, но хорват пробует снова. — Чехо.. — Не смей, — взбешенно шипит испанец, вплотную подобравшись к кровати и становясь напротив, хищно сверкая демонически черными белками глаз. — Не смей звать меня этим тупым прозвищем! Или ты видишь во мне Чехо?! Он буквально выплевывает последнее слово, с ненавистью глядя на убого скрючившегося человека перед собой. Парня на кровати заметно трясет, он прикрывает глаза, не выдерживая впившийся в него взгляд, и активно мотает головой, заставляя прядки волос взметнуться в стороны. Такая картина завораживает и распаляет демона. — Верно, — спокойным тоном, словно зачитывая приговор, возвещает Рамос. — И вряд ли ты его увидишь до того, как мы закончим. "Закончим что?" хочет было спросить Модрич, но вместо этого испуганно вскрикивает, когда испанец с неуловимой скоростью дергает его за лодыжки на себя, в доли секунды оказываясь сидящим сверху. На нем лишь облегающие черные джинсы, ощутимо натянутые в паху, что не укрывается от внимания жертвы, бедра и грудь которой уже во всю исследуют горячие ладони. — Ты пугаешь меня! Что ты делаешь, Серхио? — видимо, привычка решать проблемы устным путем проявляется у маленького хорватского капитана не только на поле, но и в экстремальных ситуациях. — Чего ты хочешь? Вопрос вызывает усмешку, хотя излишняя разговорчивость начинает порядком выводить из себя. Этот рот был оставлен без чего-то на подобии кляпа только ради дорогих садистскому слуху криков и стонов. Совсем не ради пустой болтовни, хотя, стоит признать, дрожащий от страха голос в сумме с общей картиной происходящего, тоже возбуждает не на шутку. — Тебя. Всего одно слово, произнесенное со зловещим блеском черных глаз и Лука начинает неистово выворачиваться из-под него, вгоняя кожаные ремни в и без того уже стертую кожу на своих запястьях. Ему страшно, очень-очень страшно и вдруг так сильно становится жаль себя, что глаза жжет от подступающих слёз. — Ну-ну, Лука, — обманчиво нежным тоном тянет Рамос и всем телом вжимает его в постель, не давая возможности пошевелиться. Его горячие губы щекочут ушную раковину, когда он шепчет совсем тихо: — Побереги слезы на потом. Язык демона везде, по всему телу от шеи до пупка, где-то лижет, надавливает, рисует замысловатые узоры, а где-то и вовсе шероховато зализывает места, которые секундами ранее были оцарапаны заостренными резцами. Модрич больше не предпринимает попыток освободиться, лишь рвано дышит и напряженно следит за происходящим, до крови закусив губу, пока чужие руки поднимаются к лицу, немного задержавшись на пульсирующей сонной артерии. Пальцы правой руки очерчивают контур его губ, собирая алую влагу на месте прокуса, неприятно расцарапывая ранку короткими ногтями, в то время как левая рука неожиданно сдавливает чувствительный сосок. Хорват запрокидывает голову в несдержанном стоне, чем Серхио тут же пользуется, проталкивая в приоткрытый рот сразу два пальца до костяшек, наблюдая как забавно распахиваются глаза напротив, в попытках не давиться. Наученный недавним печальным опытом, Лука держит челюсть под контролем, не давая зубам сомкнуться на татуированной коже, что и так отдает металлическим привкусом собственной крови. Он позволяет чужим пальцам играть с его языком, пока вторая рука Рамоса крепко, до синяков впивается в бедро, заставляя едва слышно заскулить. Модрич не дурак, он совершенно точно не глуп и имеет представление о том, что ожидает его дальше. Поэтому как только пальцы с пошлым звуком покидают его рот, протянув за собой ниточку слюны, а сам демон опускается ниже, хорват упрямо, до судороги, сводит ноги вместе, надеясь, что упражнения в зале не прошли для его мышц зря. Однако, он не учел тот факт, что защитник посещал зал тоже, беря, к тому же, дополнительные нагрузки и на руки. Рамосу хватает пары секунд, чтобы взявшись за острые колени, развести ноги Луки так широко, как это только возможно, тут же фиксируя их собственными, наслаждаясь животным страхом, плещущимся в глазах жертвы. — Не нужно.. — голос предательски срывается, а слезы все же не удерживаются на ресницах и дорожками стекают из глаз. — Не делай этого, Серхио, умоляю! — Да, — хрипло тянет мужчина, упиваясь мольбой и любуясь представшей перед его глазами картиной. — Теперь определенно можешь плакать. Едва влажные от остатков слюны пальцы вторгаются в него без особых нежностей, сразу два, и моментально разводятся ножницами, ни секунды не давая привыкнуть. Лука протяжно скулит, мечется по кровати, сбивая простынь, и уже не понимает, ему горячо от боли или от температуры тела демонического создания, размеренно трахающего его пальцами. Внезапно его мучитель отвлекается, прерывая пытку, и, поведя носом, во все глаза таращится на прикованные к изголовью кровати запястья. Ноздри Рамоса раздуваются, а из приоткрытого рта сверкают острые клыки, когда он резко выдергивает пальцы под болезненный всхлип хорвата и подбирается ближе. Со страхом, Модрич слегка запрокидывает голову, чтобы тоже увидеть как по бледным запястьям, перетертым кожаными браслетами, струится алая кровь, доходя ручейками уже практически до локтей. Серхио стальным голосом шипит непонятные слова на языке, отдаленно напоминающем испанский, и с удивительной аккуратностью припадает к кровавым струйкам, выпивая их одну за другой с обеих рук, а после с упоением вылизывает раны под ремнями. Еще пару секунд его взгляд расфокусирован, он ведет длинным языком по своим губам, слизывая все до последней капли и впивается поцелуем в чужой рот. Ремни с тихим шелестом освобождают давно уже онемевшие он оттока крови руки, что безвольно опадают по обе стороны от головы, пока испанец опускается ниже, поцелуями-укусами проходясь по шее. Полный контроль над этим человеком, вид его тела, вкус его крови, Рамоса ведет сильнее, чем от самого элитного алкоголя. Джинсы становятся слишком тесными и такими лишними, что в мгновение ока уже летят в глубь комнаты, не загасив при этом ни единой свечи. Человек под ним лежит безвольной тряпичной куклой, оставив попытки сопротивления, лишь упрямо жмурит глаза, из которых продолжают литься слезы и, словно мантру, шепчет "пожалуйста, оставь меня, пожалуйста, серхио, пожалуйста". Грудь хорвата вздымается слишком часто от судорожных вдохов, а сердце отбивает немыслимый по скорости ритм, в отчаянно-страшном ожидании неизбежного. Серхио врывается в него одним грубым движением, входя до упора, разрывая, выбивая из глотки неистовый крик. Демонические глаза закатываются в невероятном удовольствии, которое дарит ему горячая теснота. Садистское наслаждение не омрачают даже чужие руки, слабо упирающиеся ему в грудь, в тщетной попытке оттолкнуть, это лишь забавляет и распаляет с новой силой. Рамос перехватывает их, все еще бессильные к сопротивлению, и прижимает над головой Модрича, тут же задавая быстрый темп, буквально втрахивая свою жертву в гостиничную кровать. Лука надрывно стонет и болезненно вскрикивает при каждом толчке, низ живота сводит от боли, и он чувствует, как внутренняя сторона бедер становится липкой от собственной крови. Ему так страшно и противно, что он мечтает отключится, потерять сознание, умереть, только бы исчезнуть из этой реальности. Но отрезвляющие пощечины каждый раз возвращают его обратно, щеки уже пылают от ударов, когда металлический голос, в такт ускоряющимся толчкам, хрипит в самое ухо. — Смотри. Мне. В глаза. Сил сопротивляться нет, как и желания испытать на себе наказание за неповиновение. Модрич смотрит, широко открывает орехового цвета глаза и впивается взглядом в чужие, полностью черные. В них, подсвечиваемое десятком свечей, его собственное лицо, искаженное в гримасе боли. Как завороженный, он не прерывает зрительного контакта, пока насильник сам не опускает веки, чувствуя приближающееся завершение. Последние движения Серхио особенно резкие, он снова, на грани слышимости, рычит слова на непонятном языке, после чего с гортанным стоном изливается внутрь. Лука с силой стискивает челюсть в немом отвращении, как внезапно острые, словно кинжалы, зубы вгрызаются в горло, аккурат у сонной артерии. Эта боль не идет в сравнение ни с чем, вместе с криком вышибая весь воздух из его легких и наконец позволяет выпасть из ненавистной реальности.***
Выпирающие ключицы, чересчур сильно выраженные скулы и бледное, почти серое, осунувшееся лицо — картина, которую он видит утром в зеркале своего номера. Практически все тело сковано болью, но особенно сильно она ощущается в укусе. Модрич ведет дрожащей рукой по шее, задевая подушечками пальцев запекшуюся кровь, ощущая неестественную, пылающую пульсацию. Он снова переводит взгляд на свое лицо и каменеет. Глаза, его собственные, некогда ореховые глаза, медленно застилаются черной пеленой, взрывая мир вокруг более яркими цветами. Боль отступает, лицо постепенно приобретает здоровый оттенок и гордо расправляются плечи, когда к телу приливает немыслимых размеров энергия и сила. Лука неотрывно следит за изменениями в зеркале. Его пересохшие губы постепенно алеют, после чего растягиваются в довольной ухмылке, что невероятно сильно идет его демоническим глазам.