Зверь о двух головах

Гет
R
Завершён
48
автор
Размер:
161 страница, 20 частей
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
48 Нравится 20 Отзывы 7 В сборник Скачать

Глава 16. ...руку и сердце. Часть 2

Настройки текста
       Неясное премерзкое чувство буквально выжигало Якова Петровича изнутри.        То самое, что иногда говорит нам: все пошло не так. В результате многочисленных ошибок, глупого стечения обстоятельств случилось то, чего легко можно было избежать, а сейчас раздумывать уже поздно.        Время назад не повернешь, вот и приходится иметь дело с тем, что есть.        Что может быть хуже собственных демонов, которые решили разбушеваться перед важнейшим сражением? Когда необходима абсолютная концентрация, но вместо этого сознание терзает малодушное желание разобраться с теми, кто заставил его чувствовать себя полнейшим дураком? И черт с ним, с этим желанием — не в первый раз приходится укрощать собственное стремление задеть кого-то побольнее.        Слишком уж высоки ставки, чтобы поддаваться сиюминутной слабости.        Вот только, пожалуй, первый раз в жизни Яков Петрович не был уверен в собственных силах.        Что толку убеждать себя, будто причиной незнакомой тревоги, что скользкие щупальца под ребра запустила, по груди расползаясь, является обычный трезвый взгляд на опасного противника. Разве часто доводится сталкиваться с всемогущей тварью, почти божеством, от которой даже сильные мира сего предпочитали откупаться? Существом, что своим проклятием — даром, принять который, зная истинную цену, не согласился бы — разрушила его жизнь.        Даже объявившийся сегодня Торжевский с документами — новость-то, казалось, была не такой уж и плохой, Яков Петрович сам подумывал в Тульчин проверенного человека отправить, узнать все — и тот не вовремя. Что ему теперь с этой информацией делать? Какая от нее сейчас может быть польза?        Нет, есть одна мысль, настолько ужасная и отчаянная, что даже у Якова Петровича руки леденеют. Конечно, такое благом для всей страны может обернуться, но… Бог весть что. Он просто не мог так поступить. Раньше между Отечеством и семьей не выбирал, до последнего извернуться получалось, и сейчас от принципов своих не отступит. До самой смерти.        Оставалось лишь надеяться, что бороться с судьбой придется подольше, чем несколько часов.        Уже покинув поместье Бенкендорфа, Яков Петрович нахмурился, вспомнив, что в записке Гоголь место встречи указать не потрудился. Оно, конечно, замечательно — иначе можно было все надежды на лучшее похоронить. Кто знает, куда Голицын с Торжевским направились. В том же, что Торжевский позволил себе записку Гоголя вдоль и поперек изучить, Якова Петрович не сомневался.        — Барин, барин, дайте копеечку! — мальчонка лет пяти в замызганной рубахе вдруг к нему подбежал, руку протянул да трость оценивающе разглядывать принялся. — Сестрице хлеба купить не на что, сироты мы…        Невероятно. Попрошайки теперь и у дома главы Третьего Отделения ошиваются, ничего не боятся.        Что-то странно знакомое в памяти шевельнулось. Нисколько не обращая внимание на сказанное босяком, Яков Петрович с интересом по сторонам взглянул: и в самом деле, тень подозрительную неподалеку заметил.        — Кто же тебя, такого смелого, ко мне подослал? — хитро глянув на мальчишку, пару монет тому бросил, все еще тень краем глаза изучая. Мужчина или женщина? Неужто Гоголь растет, через кого-то сведения важные передавать научился…        — Так девица попросила. Сказала, барин добрый, не обидит, — мальчишка нос рукавом вытер, нос еще сильнее пачкая, и шепотом прибавил. — Правду сказала, здоровьица ей, да и вам…        Не особо слушая болтовню мальчишки — тот, к слову, все верно понял: монеты за пазуху сунул да прочь побежал — Яков Петрович к силуэту направился. Никак, встретиться с ним хотели. В последний раз подобным образом он здесь еще перед поездкой в Диканьку с Шевчуковым столкнулся — женихом Анны, той самой, что темной себя называла.        Вблизи разглядев своего таинственного прохожего, Яков Петрович не смог сдержать улыбки. Как причудливо иногда жизнь играет, право.        — Доброго дня вам, Анна Савельевна, — будто и не было тех долгих дней, что взаперти девица провела, угрозы его выслушивая. Будто и не оставил он в последнюю встречу ей средство, что в сон глубокий погружало — напугав, правда, порядком, будто смертельный яд предлагает. Казалось, вчера еще виделись — на том самом вечере у Пушкарских, когда Бенкендорф его расследование дел Максима Егоровича одобрил. — Рад видеть в добром здравии. Чем обязан такой встрече? Как жених ваш, этот отчаянный храбрец?        Судя по всему, Анна его мыслей не разделяла. Всем телом содрогнулась, инстинктивно назад отступая, словно кошмар свой во плоти увидела.        — Он не знает, что я здесь. Мы… Мы уезжаем, я надеюсь, что вас никогда не увижу, — усилием голосу уверенность Анна придать попыталась, да что толку, страх не спрячешь. Не в тоне он — в самом воздухе ощущается. От слов ее, таких же, что совсем недавно другая женщина произносила, покоробило Якова Петровича — головой тряхнул, не желая прошлое ворошить. — Вы… Вы едва жизнь не загубили Васеньке… Ладно мне, но ему-то…        — Анна Савельевна, если вы из-за этого меня по Петербургу выслеживали, боюсь, вынужден откланяться, — недовольно оборвал путаную речь Яков Петрович, явно желая к сути перейти.        Та глаза устало закрыла, сжавшись, будто кулаком он замахнулся. Право, как же противно.        — Нет. Что же вы за человек такой, — зашептала Анна, отчаяние в голосе не скрывая. — Зачем я все это… Правильно мне сказали, а я… Не важно. Николай Васильевич очень просил, сказал, меня здесь не узнают. Записку передать. Вот, возьмите. Прощайте, Яков Петрович.        — Душа моя, вы зря злитесь, право, — сам не знал Яков Петрович, зачем насильно Анну остановил. Вины перед ней он не чувствовал, да и говорить что-то лишним было. — Вы живы, жених ваш вон каким преданным оказался… И, самое главное, никакие монахи до вас уж точно не доберутся. Наслаждайтесь свободой… Мои поздравления жениху. Я тоже буду только рад вас никогда больше не встречать.        Нарочито медленно Яков Петрович руку ее поцеловал — будто из вежливости и почтения, да все равно улыбнулся довольно, отмечая, как Анна всем телом содрогнулась. Оно и к лучшему — чем больше ужасов доведется испытать, тем сильнее ценить будет то, что в руки ей попало. И иллюзий особых на счет обходительных господ испытывать не станет.        Благое дело, можно сказать.        Настроение улучшилось ненадолго: стоило только взглянуть в текст, Гоголем писаный, вернулось желание ругать весь мир почем зря. Как только ухитряется — вроде бы разумный молодой человек, и вот снова невесть что творит. В такую глушь забраться… И мостов же нет ни одного, как туда добираться прикажете? Выбрали же монастырь, нет, чтобы среди чего-то более оживленного затеряться… Давно уже закрытый нашли, да еще и у черта на куличках. Вас же там без шума лишнего схватить — и пяти минут не займет…        Успокоить себя получилось лишь тем, что и противнику сложнее добираться будет. Ну и… Пожалуй, Бенкендорф тоже особо рад не окажется. К слову о Бенкендорфе…        Вернуться ненадолго пришлось — через черный ход, через одного из слуг записку передать. Что уж теперь темнить, враг так или иначе до них доберется. Даже если кто-то противнику здесь и служит, записка не в те руки попадет — на все время требуется.       За час какой-то до места Яков Петрович добрался: признаться, доволен остался, что внимания особого не привлек. Больно уж тихое место, спокойное… Немудрено, что Гоголю приглянулось. В здания монастыря старые Яков Петрович не пошел: разве позволят себе эти пылкие, глубоко религиозные молодые люди так место святое осквернять. В пристройки соседние направился — и не ошибся. У выхода его Гоголь встретил: уже хорошо. Стало быть, к непрошеным гостям подготовился, следит, что вокруг происходит.        Скоро в просторной комнате оказались — выход, он же вход, всего один, окон нет совершенно. Сами себя в неудобное положение ставят, путей к отступлению не останется в случае чего. Продолжая оценивать расположение, Яков Петрович все сильнее хмурился. Стол тяжелый — не рассыплется, зато головой удариться можно очень нехорошо. Бумаги многочисленные, перья… О святые, это что еще за таз с барахлом?        Только бы Гоголь всерьез какой-то безумный ритуал из документов провернуть не задумал. Их же кто только не писал, каждый второй умалишенный полагал, будто его вымысел — истина, что с дьяволами да бесами справится поможет…        Предельно вежливо — насколько натянутые нервы позволяли — поздоровавшись с княжной, к столу Яков Петрович подошел. Мотки шерсти, соль, иконы… Предположим, шерсть к происходящему хоть какое-то отношение имеет, но соль-то…        Безумно захотелось попросить сил да терпения у Всевышнего.        — Николай Васильевич, при всем моем уважении, что вы задумали? — с нескрываемым опасением Яков Петрович бумаги разглядывал, все хмурясь, тут и там отмечая слова, что его бывшим писарем намалеваны. — Боюсь, времени совсем немного. Я чем подсоблю, глядишь, быстрее управимся, и никого в мышей превращать, как у испанских колдунов принято, не понадобится.        Гоголь и без того растрепанные волосы взъерошил: больно непривычным жест этот казался. Нервозность — и необычная, будто скрыть что-то пытается, вон как глаза бегают. Надо же, Николай Васильевич, тайнами обзавелись…        — Мы обряд нашли, как Мару призвать. И в этих же записях монах говорит, как духа этого одолеть, какие молитвы, я полагаю, Елена Александровна справится, — торопливо заговорил Гоголь, шелестя многочисленными бумагами. — Вот, сами взгляните, Яков Петрович…        — Молитвами, стало быть, — с сомнением протянул Яков Петрович, из рук Гоголя желтоватый лист принимая. — На кровь царскую уповаем и душу чистую… Не в обиду вам, Елена Александровна, только меня это мало устраивает. Вы, случаем, не нашли, почему же наш почивший писарь-праведник сам подобный… Обряд, так сказать, не осуществил? Странным не кажется?        На скамье чуть в стороне от юных дарований Яков Петрович устроился, на трость опираясь. В самом деле, как такие монахи — уж явно не простые, зачем случайному затворнику сведения о духе судьбы выяснять да записывать, — с тварью языческой разобраться не пожелали? Вон, Хома Брут за Вием сколько лет охотился и не посмотрел, что в одиночку со злом во плоти, так сказать, встретиться доведется. Гоголь-то под руку своевременно попался, не более.        — В записях сказано, что дух этот удержать может только тот, кто судьбу свою ему вершить позволил, — исподлобья глядел Гоголь, лист полуистлевший в руках комкая. — И… И справиться тоже. Для других Мара неуязвима.        — И не нашлось в мире юноши с пылающим сердцем и чистой душой, что на подобную сделку во имя благой цели пошел бы? — со смешком пробормотал Яков Петрович, все еще обдумывая ситуацию. Гоголь врет — или недоговаривает. Самому бы документы просмотреть, да времени нет, как это привычно стало… Жаль, сам до этих архивов не добрался — за пятнадцать-то лет почти. Дурак. — Давайте, Гоголь, что там за обряд. Может, подделку какую откопали.        — Мы почти все подготовили, здесь пряжа, в пятницу праведницей сотворенная… Ее сжечь надобно, пепел с солью и вашей кровью смешать, — Гоголь то и дело в рукопись пальцем указывал, точно не замечая, как улыбка странная на губах Якова Петровича пляшет. — Этим… Этой смесью можно круг очертить, из которого Мара выйти не сможет, покуда слова нужные читать будем…        — Ни прясть, ни ткать в пятницу нельзя, не то придет простоволосая, веретеном да иглами руки исколет… Что, не слышали такого в своих путешествиях, Николай Васильевич? — с любопытством к себе бумаги Яков Петрович потянул. — Знали бы вы, сколько я документов в свое время перебрал, понять пытаясь, где Мара наша и кем еще ее величают… А тут как просто, и Пятница, и мары нечистые, и Мара-Макошь, все в одно слеплено.        — Думаете, ошибка какая? — голос Елена Александровна подала, мягко в шерсть руки опуская, нить выуживая.        — Отчего же, дорогая вы наша, — улыбкой добродушной княжну Яков Петрович одарил, взгляда не поднимая — все строчки задумчиво изучал. — Только подтверждение еще одно, как глубоко предания некоторые уходят, и как отголоски их разные формы принимают. Образ-то один — женщина, лица своего не имеющая, растрепанная да гневливая… И блага большого ждать не приходится. Кто, как не женщины, судьбами нашими владеет да поступки наши определяет, не так ли, Николай Васильевич?        — Не замечал за вами никогда подобного отношения к дамам, — с паузами произнес Гоголь, гнев сдерживая. — Вы только власть и силу признаете.        — Как грубо, Николай Васильевич, право, — Яков Петрович откровенно потешался: каждый по-своему нервозность проявляет. — Все-то вы обо мне знаете… Не только мастер слова русского, но и душами чужими ведаете, стало быть? Я же не о себе речь веду, а о роде человеческом. Мать, жизнь дарующая, сколько времени у колыбели проводит, дитя от бед оберегая… И баба сварливая, на которой быт деревенский держится, покуда мужик в поле. Вот вам и судьба крестьянская, не так ли? И кто знает, что раньше было — люди предмет какой силой особой наделяли, или нечисть сама до вещей добиралась.        Замолчал Яков Петрович, о своих же словах раздумывая.        Все огня очистительного боится. И шерсть, и ткань какую уничтожит, и тень неясная под светом пламени отступит…        — Как бы то ни было, вы одну вещицу упустили, — неожиданно бодро заговорил Яков Петрович, к Гоголю обращаясь. — Вот ваше средство, и тут еще один ингредиент, который вы так упорно игнорируете. «Кровь Мары». Ее-то вы где взять задумали? Она дух, откуда бы крови взяться, по-вашему?        Гоголь с княжной переглянулись странно.        — Все просто, Яков Петрович, — Елена Александровна на удивление ровно говорила, и не подумаешь, что тревожится. — Она и матери моей образ принимала, и мой… Вот мою кровь и попробуем.        Яков Петрович устало прикрыл глаза, останавливая себя от довольно обидной реплики.        — Мысль, конечно, интересная… Вместе с Николаем Васильевичем додумались, не сомневаюсь, — Яков Петрович неспешно по карманам пошарил, чуть нахмуриваясь — очертания нужного предмета не обнаружились, зато круглое что-то почудилось. Позже проверить решил, к голенищу сапога скользнул, нож короткий вытаскивая. С того самого вечера и кровь-то стереть не удосужился, как непочтительно по отношению к лезвию. Не ладонь Яков Петрович полоснул: лишь глубоко палец надрезал, нескольким каплям алого на шерсть упасть позволяя. — У нас кое-что более подходящее найдется. Не зря же это создание ковры в моем доме кровью заливало, в самом деле.        — Тогда план очень простой, мы призовем Мару. Как только она в круге окажется, не в силах черту преодолеть, мы будем в безопасности  — Гоголь увереннее заговорил, нож, что в крови человеческой да нечистой измазан был, разглядывая. — И когда мы ее молитвой ослабим, вы сможете ее убить обычным оружием.        Больно уж складно. И больно просто… Что Гоголь задумал?        Все еще пытаясь понять, что не так с предложенной ему Гоголем рукописью, Яков Петрович машинально забрался в карман. Круглое покоя не давало.        Подушечки пальцев странной поверхности коснулись: мягкие линии, поверхность точно отполированная, только широкой полосой — витееватая резьба, сложно понять, что за рисунок. Тут и там — по несколько линий причудливой формы.        Резная бусина с четок Ольги. Узор на которой будто от нечисти разной хозяина уберечь мог…        Яков Петрович прикрыл глаза, сжимая бусину — ногти в ладонь впились, лишь боль к реальности и возвращала.        Справится с Марой — и из Ольги все, до последней мелочи вытряхнет, душу наизнанку вывернуть заставит.        — Мешайте свое чудодейственное снадобье, Николай Васильевич, — пытаясь к насущным проблемам вернуться, заговорил Яков Петрович. — Шпага у меня имеется, и на подготовку времени, думается, у нас почти нет. Как бы не нечисть, а люди нам не помешали.        Не желая следить, как в тазу шерсть горит, потрескивая, Яков Петрович судорожно пытался продумать собственный план. На случай, если предложенное Гоголем решение не сработает, или все пойдет по иному пути. Буквально кожей Яков Петрович чувствовал, что его обманывают, вот и смотрел, точно завороженный, как резная бусина по столу кружится, сконцентрироваться пытаясь.        Будь его противником хоть сам дьявол — не подумает сдаться. Но рассчитывать следует исключительно на свои силы.        Сложно поверить, что молитвой — пусть и из уст самой княжны — с Марой можно управиться. Одно радует: насколько бы паршиво ситуация ни обернулась, тварь всегда можно прогнать Алатырем. Оберег, который Мара заполучить хотела, хозяину вернулся.        Какой же мерзкий запах, в самом деле. И щели в стенах не спасают — мало что свечи чадят, так еще и шерсть жечь приходится.        — Николай Васильевич, круг побольше сделайте, — с интересом поглядывая, как проступающая вслед за движениями Гоголя линия будто светится легонько, Яков Петрович постукивал пальцами по рукояти трости. — Нам Мару заманивать и без того сложно будет, а так — шансы увеличим, с позволения сказать.        Ни словом Гоголь не отозвался — дальше черту повел, круг замыкая. Половину комнаты, пожалуй, обвел — у самой стены оставил места немного. У стола рядом с княжной остановился, шепотом слова за ней повторяя, и вот уж свечение ярче полыхнуло, в следующее мгновение угасать начиная.        — Вот вам и сила русского слова, — протянул Яков Петрович. Пожалуй, подобного эффекта он не ждал.        — И в самом деле, залюбоваться можно, — женский голос у дверей послышался, и тут же холодом в комнате повеяло. Огоньки свечей колыхнулись — не погасли, лишь потускнели ощутимо.        В наступившей тишине резная бусина с тихим стуком скатилась на пол.       Мара.        Яков Петрович на ноги поднялся, краем глаза отмечая, как Гоголь вперед шагнул — будто княжну заслонить пытаясь. Эх, объяснить бы ему, дураку, что проку от этого нет совершенно, да не послушает.        — Здравствуй, сердце мое. Неужели звать меня надумали, да еще так грубо? — мягко босыми ногами Мара ступала, ни разу половицы старые не скрипнули. — Без всей этой чепухи бы пришла, Яков, только скажи. Где угодно нашла бы, и в постели теплой, и в плену вражеском. Уж теперь точно бы нашла.        Снова в облике княжны явилась. Кожа бледная, ровная, точно атлас в пламени свечи переливается. Ни румянца, ни тени — лишь блеск влажный. Черты, правда, хоть и девичьи, с Еленой Александровной не спутаешь: у той взгляд теплом лучится, а здесь — гнев да презрение, пусть в тоне мягкость напускная слышится.        В шаге от черты обережной Мара остановилась, голову будто с интересом склонила:        — Ждали. Какая любезность. Разве можно разочаровывать… — к удивлению присутствующих, смело в круг Мара ступила, меняясь неуловимо. Растрепались волосы, одежды белоснежные колыхнулись, точно от ветра порывов, ткань невесомая на глаза состарилась — вот уж лохмотьями причудливыми фигуру ее укрыло. Свечение синеватое на тонких пальцах показалось — и знакомые нити по стенам поползли.        Будто и не ограничивал ее сил обережный круг.        Вязь путаная кистями да ветвями раскидистыми к Гоголю с княжной подбиралась.        — Уж не стужей ли я тебя приморозила, Яшенька? — издевательски протянула вдруг Мара. — Стоишь, не шевелишься, неужто встрече не рад? Нерешительный какой стал, право, и где тот, что моей нечисти вызов бросил да со мной тягаться думал? Убить меня хочешь, по глазам вижу. Хватит выжидать, интересно, что еще у тебя на уме. Сможешь саму судьбу удивить? Только ближе подойди, будь любезен, не то друзьям твоим нехорошо придется. Или они тебе не друзья, точно…        Будто волной неясной образ Мары пошел: казалось, призраком на мгновения какие-то стала. Рукой затейливо повела — запястье изогнулось неестественно, хрустнуло что-то…        В стороне от Якова Петровича Гоголь протяжно выдохнул, точно боли вскрик подавить пытаясь. С любопытством на жертву свою Мара взглянула:        — Так вот кто здесь еще один лжец. Яшенька, разве тебе не сказали? — за сочувствием в голосе Мары ехидство сквозило. —  Сложно не признать, чем вы тут линии намалевали, я лишь однажды о средстве этом рассказывала. Надменному, уверенному, даром что в рясе — любопытно было, как далеко зайдет. Не рискнул тот, правда… Без тебя эта затейливая вещица работать не станет. Я же бестелесный дух, разве можно в цепи меня заковать? Покуда я одна здесь — по-моему все. Твоей судьбой мы и связаны.        Вот же дьявол.        На Гоголя смотреть тошно: изо всех сил пытается безразличным казаться, только плечи ссутулил, будто щенок провинившийся.        — Право, мне наскучит это очень скоро, — угрожающе пропела вдруг Мара. — Слыхали — от судьбы не уйдешь. Думали меня позвать — вот она я. Что же мне, манерам вас учить? А я могу. Сначала лжецу этому шею сломаю. Потом посильнее королевишну вашу ударю — мне только она живая нужна, с остальным как-нибудь управлюсь. Разберусь — и твой долг верну.        Гладко стелет, дрянь. Ясно же, что-то ей нужно, не зря к нему руки так отчаянно тянет. Только…        В шаге от княжны подсвечник тяжелый упал — со стены свалился, несколько аршин в сторону пролетел. Не приходилось сомневаться, чьих рук дело.        — Яшенька, — шепот Мары, казалось, обращался к той части его души, о которой Яков Петрович и не догадывался. Липкий страх — в разы хуже, чем ночью прошлой — по телу расползался, буквально парализуя. Словно волю отнять его собственное имя способным оказалось. — Помнишь, одна третья всего, что тебе судьбой предназначено? Что бы еще такого у тебя забрать, пока ты совсем бесполезным не стал?        — Николай Васильевич, свет мой, будьте любезны… Время не теряйте, делайте, что задумали, раз уж меня посвятить не удосужились, — бесстрастно бросил Яков Петрович. Лучше уж недовольство, чем страх. Страх — это непозволительная слабость.        Поудобнее перехватив трость, Яков Петрович обережный круг переступил — точно стену призрачную миновал, ощущения не из приятных. Глаза ястреба на трости вдруг алым засветились — тепло по рукам поползло, душу согревая неторопливо. Ладонь будто огнем налилась, кольцо с Алатырем грузом неподъемным вдруг показалось…        Если у Гоголя не получится — так и останется с тварью всемогущей один на один. Долго ли протянет, кто ведает… Вот и окажется видение темного правдой. А ведь даже Анна в судьбе его когда-то Мару разглядела. Жаль, ничего из увиденного девчонка не помнила.        Неуверенность и страх гневом сменились.        Кому какое дело до пророчеств путанных. Темные, ведьмы, проклятые… Даже обычный человек на многое способен, если дух силен. А уж если непреклонную волю разумом да хитростью подкрепить — вовсе горы свернуть можно, не то что шею сломать одному нечистому, возомнившему себя Богом. Умирать Яков Петрович сегодня точно не планировал.        Точно услышав, о чем он думает, Мара плечи расправила да в насмешливом реверансе присела.        — Какая великая честь — сам Яков Петрович Гуро, гроза нечисти. Всегда на несколько шагов вперед врага просчитывает. Мне же бояться положено, верно? Воля несломленная, гордая душа… Только знаешь, сердце мое, ты тоже из круга этого выйти не в силах, вот досада. Да и сюда войти, кроме тебя, никто не способен. Что дальше? Я почти все по нашему уговору получила. Сейчас-то тебя, Яков, в мире ничего не держит, верно? — ближе Мара шагнула, холодно на осколки Алатыря поглядев. — Как дорого вам, смертным тварям, желания обходятся.        — О чем?.. — раньше, чем подумать успел, слова с языка слетели. Признаться, Якову Петровичу показалось, что у него внутри что-то оборвалось. Нельзя, нельзя сейчас об этом думать. Этой твари солгать ничего не стоит, осторожность потеряешь, а она того и добивается.        — О, сердце мое, всему свое время, — Мара улыбнулась широко. — Я, к слову, тоже совсем уж одна к вам пойти не осмелилась, ты прости мне эту небольшую ложь. Друга своего привела… Да ты его знаешь. Ты давно догадался…        Точно наслаждаясь каждым своим словом, Мара к дверям в пол оборота повернулась.        Мягко, точно кот какой, ступал человек, о котором Мара говорила. В воцарившейся тишине старые половицы под гибкой подошвой сапогов едва ли не воем отзывались. Довольный донельзя дальше человек шагал, как в танце: музыку, ему одному ведомую, он слышал, что ли? Мгновение — поклон чинный, Маре адресованный…        Не сдержался Яков Петрович: выругался громко, о присутствии княжны на мгновение забывая.        Быть может, с одним помощником Мары — пусть даже и таким — Гоголь да княжна как-нибудь бы справились.        Но пробирающиеся следом три кикиморы обеспечивали Маре и ее прихвостню неоспоримое преимущество.
По желанию автора, комментировать могут только зарегистрированные пользователи.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.