Сама суть киберпространства

Облака под окнами цветом напоминают экран телевизора, настроенного на пустой канал. Даль напротив и выше переливается красно-рыжим огнём закатного солнца. Гигантское искусственное небо, внутренняя сторона купола, то тут, то там выпадает чёрными квадратами битых сегментов-пикселей: перегоревшие экраны когда-то цельной системы уже много лет никто не меняет. Кое-где не работают целые острова: они темными пятнами зияют напоминанием, что даже здесь, на двухсотых этажах корпоративных башен, Эдем – фальшивый. Смотреть на это можно бесконечно, и Дэвид делает так каждый вечер, когда приходит время отключать деловой профиль. Джеральд Харбертон-Бойд входит в совет директоров и получает с акций дзайбацу миллионы. А его сын до сих пор помнит, как в детстве чувствовал себя небожителем, как ненавидел эту грязь на куполе, уродующую идеальный небосвод. С годами чёрных секций стало больше, а вместе с картиной за панорамными окнами изменился и Дэвид. И теперь смотрит не прямо, а ниже, на плотные облака, отсекающие пентхаус от вечно сумрачных улиц Сити. Он смотрит туда, где время суток условно, отмечается временем на часах, а не нарисованным солнцем. Туда, где скрыт от глаз бенефециаров настоящий Эл-Эй, Город Блуждающих Огней, сердце Центрального купола. Сердце, которое никогда не спит. Вечная ночь пульсирует ритмами бизнеса. Сотни людей движутся в разные стороны, сливаются в единый поток и рассыпаются искрами по тысячам зданий, подвалов и переулков. Именно там, где не надо поднимать голову к небу, Дэйв раз за разом находит себя. Дэвид провожает взглядом скрывающееся за искусственным горизонтом солнце. Купол транслирует закат, значит на улицах уже наступил вечер. Самое время для того, кто хочет в своём безделье остаться неузнанным. Он ерошит до этого идеально прилизанные волосы, меняет просторное кимоно на уличный шмот. Синтетика льнет к телу второй кожей, кажется гораздо живее натурального хлопка. Изящные пальцы всё так же унизаны кольцами, но золотое в украшениях только покрытие. Лифт уносит его вниз, и желудок переворачивается от предвкушения и скорости спуска. Дэвид делал так тысячу раз, но каждый раз – как в первый. С лица сползает маска примерного наследника, меняется злой усмешкой жителя улиц. Внутри просыпается кто-то иной, настоящий. Просто Бойд, без приставки Харбертон. Он спускается ниже парадного холла, к техническим этажам и выскальзывает в дверь для сотрудников. Бросает взгляд на часы, растворяется в пелене улиц. Туманная дымка, висящая в воздухе, изредка сменяется дождем, переливается неверным светом неона и скрывает детали ночи. В Городе Блуждающих Огней никогда нельзя сказать точно, что ты видел минуту назад. И видел ли вообще. Яркие вывески сменяют витрины, за мутными стёклами которых угадываются силуэты, вечеринки, обрывки жизней. Аркады перетекают в проспекты, проспекты – в галереи и подворотни. Дэвид вливается в толпу, идет пешком, пока наконец не сворачивает в кабину голографа. Прислоняется там к стене и, вместо того, чтобы сделать звонок, задирает кофту. Кольца тускло отсвечивают обманчивым золотом, когда изящные пальцы клеят чуть ниже пупка сразу три пластыря. Серебро-лазурь-закатное солнце, можно полюбоваться пару минут, пока их содержимое мешается с кровью. Когда он выходит, дермы начинают действовать. Химия бежит по нервам голограммами импульсов. Дэвид ловит идущий навстречу силуэт своего отражения в зеркальных очках уличного самурая – и ритм наконец меняется. Романтика золотого света стягивается за края восприятия, обнажает стальные лезвия улиц. Дождь стеной отрезает пространство за пределами крытого тротуара, и где-то за его пологом хищно мелькают огнями машины. Каждая вспышка отражается на коже, каждая капля звенит на пределе слуха. Дэвид уходит прочь от делового центра, спускается кварталами офисов туда, где не правят акции, но имеют власть одноразовые кредитные чипы. Умная резина куртки сама поднимает ворот, защищая от брызг и взглядов. Когда Город Блуждающих Огней кончается, он садится на синкансэн, идущий к теневым кварталам Сити. Там Бойд меняется вместе со своим городом. Сам становится острым, сутулится, убирает руки в карманы. Сливается с деловой злостью районов, где никогда не видели экранов неба. Каблуки стучат по сырому пластику, здесь нельзя тормозить, но надо оглядываться. Мурашки броней спускаются по рёбрам. Кончики пальцев трясёт холодной дрожью, они пульсируют ритмами биза. Перебирают россыпь тонких карточек-чипов, натыкаются на мятую пачку. Когда Дэйв касается губами сигареты, дрожь передаётся предплечьям, стекает через зубы по горлу, в желудок. Под щелчок зажигалки она электрической вспышкой уходит в металлопластик случайных перил. Синтетический дым теряется среди выходов вентиляций. Снова пешком, уровень за уровнем – ниже, туда, где сохранились старые здания, туда, где мерцает алая неоновая вязь: «Линдсей». Над вывеской из мешанины проводов выступает высокий эркер на три окна. Снизу не видно, но Дэвид знает, что за каждым стеклом – лист брони. Белые колонны замазаны слоями серого и цветом напоминают всё то же небо, но Дэвид всё равно каждый раз мысленно определяет: в стиле модерн. Он знает, ему рассказывали. Внутрь попасть совсем не просто, у главной двери, обтянутого дерматином и блестящего клёпками люка, – вечная очередь из желающих, но это для тех, кто не знает правильного входа. Хотя бы одного из. Бойд ныряет в дыру между жестяными листами забора, чувствуя, как волосы на теле щекочет остаточным электричеством силового контура. Изящные пальцы унизаны кольцами, и одно из них – пропуск. Во дворе нет ничего, кроме мусора. Пластиковые баки чуть ли не старше самого здания, но Дэвид помнит, насколько они крепкие. Забирается на тот, что ближе к стене, ставит ногу на обрубок пожарной лестницы, поднимается на второй этаж, выше. Пальцы сводит предвкушающей дрожью, и он оскальзывается: дождь кончился недавно. «Неопознанный труп с генетикой Харбертон-Бойдов нашли в старых кварталах Сити» – перед глазами мелькает строчка из внутреннего отчёта. Медиа о нём не расскажут, медиа не знают кто управляет дзайбацу. Он не успевает даже испугаться. Лазурь срабатывает раньше, чем собственная химия. Она не даёт упасть: сцепляет пальцы на холодной ржавчине, бросает тело вперёд, заставляет подняться. Когда подключается сознание, Дэвид обнаруживает себя на балконе ярусом выше. Руки до побелевших костяшек сжимают перила, тяжёлое дыхание разбивается о закатное солнце. Когда тёплый туман выравнивает восприятие, Дэвид оборачивается. Выбивает пальцами код на панели возле окна. Бронированный щит поднимается, и мужчина наконец оказывается внутри. Привычно бросает взгляд на часы: путь занял менее получаса. А вокруг уже кипит огнями и дымом разного курева «Линдсей». За локоть его почти сразу же обнимает Джиллия, что-то говорит, не в силах перекричать музыку. Её синие волосы в красном свете кажутся лиловыми, но яркую зелень глаз не способно затмить ничто. Дэвид знает, что, если присмотреться, можно разглядеть по краю зрачков золотые искры: крошечные буквы «Live/Mirr.». Он наклоняется ниже, не в силах расслышать за битами приветствие. – Желаете развлечься или просто выпить? – повторяет она и улыбается дружелюбнее, чем того требует рабочая вежливость. – Выпить, и может быть причаститься к вашим прекрасным служащим, – он многозначительно щурится, позволяя провести себя сквозь толпу к бару, где музыка тише. – Желание клиента – закон у «Линдсея»! – а вот теперь она шутит, точно. По дороге Дэвид нашаривает в кармане кредитный чип, и незаметно передает сопровождающей, переплетая пальцы. Она заказывает Бойду коктейль, и радужки глаз-объективов тускнеют, переставая вести запись. Иллюзия анонимности доступна лишь постоянным клиентам, но даже им обходится дорого. Это внизу и в подвале люди обслуживают себя сами, здесь у каждого гостя свой менеджер. Следит за тем, чтобы клиент был доволен. И просто следит, конечно же. Получив стакан, Дэйв делает глоток, виски «Танго Фокстрот» с колой, и только потом заговаривает, привычно не замечая оседающий во рту вкус синтетики. – Вир-джил-лия, – её имя всегда звучит как три разных, и Дэвид каждый раз смакует его вместо приветствия, – всегда рад твоей прекрасной компании. Повторишь мне вчерашнюю? Я ещё не распробовал все её прелести. В остальном – как обычно. – Ты зачастил, Глинт. Если промотаешь все деньги – не моя будет забота, учти, – она смеётся и оставляет его ждать возле стойки. Дэйв смотрит как в жёлтом свете соседнего зала её волосы расцвечивает изумрудной зеленью и возвращается к выпивке. Она, конечно, не в курсе, сколько лежит на счету Бойда, но что-то подозревает, определённо. Выяснять не станет: «Линдсею» плевать, кто пополнил баланс одноразового чипа. Закатное солнце и серебро оживают в крови после третьего глотка, подсвечивают бар яркими красками, и музыкальный ритм наконец синхронизируется с бегущим по венам. Здесь тоже кипит бизнес, но другой, не такой, как на улицах: интимный, камерный. «Танго Фокстрот» танцует с химией пластырей, и за шальным весельем Дэвид почти забывает, зачем сюда явился. Он растворяется в битах играющей электроники, обворожительно улыбается стоящему рядом громиле, очарованный узором татуировки на его шее и показушностью приклеенного поверх дерма. Два метра, нашпигован имплантами, выглядит интригующе. Серебро превращает уличного самурая в прекрасную компанию на ночь, и не важно, что он сам об этом думает. Джиллия возвращается раньше, чем Дэйв успевает влезть в неприятности. – Эй, Глинт! – она тащит его вглубь, шлёпает на запястье белый квадратик пластыря, – новая партия всё-таки была слишком сильной? Дэвид кивает, с трудом сбрасывает тягучий дурман серебристого очарования. «Линдсей» внутри гораздо больше, чем кажется с улицы. Они проходят два зала: чернота и золото, серебро и тёмная зелень. Синие волосы менеджера под узкими лучами белого света играют лазурью искусственного неба. Бойд отлично знает, куда дальше, но позволяет ей идти первой. Проводник и её гость, так принято. За льдистым стеклом двойных дверей их снова встречает красный. Громкая музыка остаётся снаружи, здесь по стенам пульсирует легкий чилаут. Многоугольник комнаты по периметру отделан отражающими панелями. В зеркальном лабиринте легко потеряться, но Вирджиллия уверенно толкает одну из граней, приглашающе улыбается. Дэвид ныряет во мрак, спасаясь от множества собственных лиц. Панель встаёт на место. Наступает тишина. Он стряхивает клубное оцепенение и достаёт сигарету, закуривает. – По времени как обычно, – пальцы снова переплетаются, стопка кредитных чипов меняет хозяина. – Свой номер знаешь. Развлекайся, – она на мгновение снова впускает музыку и пропадает в алом месиве отражений. Оставшись в одиночестве, Дэвид не торопится, курит и медленно идёт по коридору. Кидает взгляд на часы, отсекая время. Белый дерм жжётся на коже, но вычищает всё, кроме ясной лазури. Его дверь – третья, и внутри уже ждёт «вчерашнее». Комната как комната, ничего особенного: кровать, рабочее место, душевой блок, никаких окон. Тусклый голубой свет на стене кажется почти мистическим. Он скрадывает детали, размывает грубые очертания, играет тусклыми бликами в прозрачной воде стоящих на столе бутылок. Дэйв тушит сигарету, блокирует замок и делает шаг вперёд. Тут же в движение приходит фигура, стоящая на коленях справа от входа: поднимает голову и пристально смотрит, считывая личность клиента – серые глаза светятся лазурной синевой искусственного неба. Дэвид подходит ближе, ему нравится видеть, как на лице проступает узнавание. Изящные пальцы унизаны кольцами, и сейчас они касаются щеки девушки, вынуждая повернуть голову. Дэйв любуется её чертами: светлые волосы заплетены в косу, не мешают рассмотреть в подробностях. Идеальная модель для исполнения неидеальных желаний. Новинка для самого искушенного пользователя. Идеальная пара для идеальной генетики, созданной в корпорации. Одними глазами она просит разрешения подняться, после кивка изящно встаёт. Тонкие руки, кожа на них в голубом свете кажется почти белой, избавляют Дэвида от куртки, ложатся на пояс. Он наклоняется ниже, проводит языком по краю заостренного модификацией уха, целует прохладно-сухие губы. Она отвечает так горячо, как не отвечала ни одна из живых любовниц. Она пахнет антисептиком, Дэвид – одеколоном из натуральных масел. От контраста мир вновь рассыпается химией. Остаточное серебро дрожит на нервах, горячит кровь: он увлекается, привлекает к себе, распускает светлую косу, позволяет раздевать – и сам раздевает. Идеальность раздражает, небесная лазурь считывает недовольство. По желанию клиента изящная точность движений сбивается, танцует хаотично, почти как живые руки, путается в тёмных волосах, прохладные поцелуи касаются горла. Это лучше, чем то, что планировалось. Это не должно заканчиваться. Но белые пальцы натыкаются на россыпь пластырей над ремнём – и она замирает, определяя цветовой код. Серебро-лазурь-закатное солнце, пароль принят, введите команду. Дэйв зло срывает один из дермов, и вспоминает, что каждый из них здесь, чтобы делать свою работу. И эта модель предназначалась только для удовольствий когда-то очень давно. – Сегодня нам предстоит много веселья, дорогая, – кодовая фраза снимает программные ограничения, запускает процесс инициализации. Девушка делает шаг назад, к столу, идеальная даже в этом своём движении, и медленно ложится на спину, рассыпая светлые пряди по плексигласу столешницы. На ней остались только светлые брюки, и ткань вырисовывает силуэт бёдер. Дэвид неотрывно следит за ускользающей грацией, за игрой голубых теней на обнаженной груди. И только когда тело замирает неподвижным айсбергом, решается подойти к столу. Глотает восхищение и проваливается в лазурную чистоту восприятия. Руки сами собой нажимают на незаметные под бледной кожей выступы. Грудь и живот андроида медленно раскрываются, выпуская наружу периферию, хвост проводов змеится из люка в основании шеи. Дэвид подключает их к портам, спрятанными у края столешницы. Из-за искусственных рёбер и голограммы монитора достаёт клавиатуру деки, очки и троды. Фиксирует тонкий обруч на лбу, закрывает глаза линией пока ещё мёртвой черноты и опускается в высокое кресло. Предвкушение дрожью сводит желудок. Он ждёт пока на невидимом теперь голоэкране развернутся заставки системы, вслепую вбивает команду на старт – и короткий абстрактный ролик увлекает его за собой в самое свободное из возможных пространств. Один из первых киберковбоев писал: «развернулась узорчатая и радужная, переливчатая неоновая оригами беспредельной второй родины, прозрачной трехмерной шахматной доски, простирающейся в бесконечность». Дэвид любит шахматы, и любит киберпространство, но не согласен с бесспорной точностью линий. Матрица – программное обобщение человеческих ощущений, и Матрица Дэвида пластична. Изящные пальцы не просто так унизаны кольцами, не просто так золотое в украшениях только покрытие. Не бижутерия – сенсоры, которые позволяют управлять киберпространством жестами. И координатная сетка послушно сворачивается, покорная движениям: за руками стоит тончайшая вязь программного обеспечения. Купленного, украденного, написанного самостоятельно и скопированного в базах учителя. А ещё найденного там, куда мало кто решался заглядывать. Громадами вокруг вырастают купола известной, общедоступной Сети, рассыпаются лиловыми искрами, отсвечивают ледяными шипами защиты. Он ныряет глубже, отдаляется от кластеров корпораций. Лазурь в крови добавляет движениям стремительность. Заказы подождут, вчера он нащупал кое-что интересное. Его путь сегодня лежит к пределам структурированности данных, мимо сотен и тысяч лакомых целей. Туда, где начинается неизведанное. Джеральд Харбертон-Бойд входит в совет директоров корпорации и предпочитает виртуальную реальность симстима. Его сын ночами ломает чёрный лёд, избегает внимания трекеров и сражается с ручными хакерами служб безопасности. А после – торгует данными, движением рук собирает вирусы, и ищет в глубинах Сети осколки настоящего. Дэвида знают под именем Глинт, и говорят, что он никогда не представляется ковбоем. Вместо этого он зовёт себя магом, магом киберпространства. Ведь то, что Дэвид делает – его личная магия. Изящные пальцы унизаны кольцами, но настоящее золото в том, чтобы чувствовать, как под руками меняется сама суть Матрицы.