***
Занзас соизволил приехать, но в палату не пошел. Сказал, подождет в холле. Врач встретил Сквало у дверей. — Жить будет, безусловно, — сказал он, не дожидаясь вопроса. — Но есть проблема. Врач был давно знакомый, опытный, варийцев он штопал не впервые. Знал: любые медицинские услуги будут оплачены, что бы ни потребовалось. Значит… дело в чем-то еще? — Он… ничего не помнит. — О том, что было вчера? — Хуже. О том, кто он такой. — Да ладно! Так бывает только в долбаной фантастике! Врач поморщился. Но умерить громкость не попросил. — К сожалению, нет. Диссоциированная амнезия действительно существует. Обычно она… В общем, взгляните лучше сами, вы поймете, о чем я. Сквало ворвался в палату, готовый к дурацкой сцене из мелодрамы, вроде «я не помню, кто ты, но я тебя видел». И как на стену налетел. Человека, лежавшего в постели, опутанного проводами и трубками, он не знал. То есть… Прическа была — Луссурии. Рост, сложение, насколько можно было судить. Маникюр, в конце концов. Но вот лицо было чужое совершенно. Незнакомое. Или — нет? Сквало попытался отвлечься от привычного образа. Абрис лица. Форма носа. Форма губ. Без темных очков он Луссурию не видел лет десять, да и тогда вблизи не рассматривал. Но — да. Это физиономия Луссурии. Только выражение лица совсем не его. Лежащий открыл глаза, и Сквало невольно напрягся, словно отражая атаку. Взгляд был… неприятный. Холодный, оценивающий. Нехороший взгляд очень опасного человека. — Что ты меня знаешь, я вижу. Я тоже должен тебя знать? И голос… нет, голос-то его — приятный бархатный тенор. Только не взлетающий на втором же слове в фальцет, как обычно. И ничего женского в манере речи. Сквало почувствовал легкое головокружение. Вслепую добрался до табурета, сел. — Привет, Луссурия, — медленно сказал он. Не верить в диагноз не получалось. — Да, ты должен бы меня знать. Пятнадцать лет вместе. — Вместе? — с легким нажимом повторил незнакомый Луссурия. — Не в том смысле! То есть… Черт! Ты что, реально ни хрена не помнишь?! Слово «Вария» тебе говорит что-нибудь? — Вария… — Луссурия будто бы покатал слово на языке. Прикрыл глаза, сосредотачиваясь. — Отряд убийц, формально независимый, на деле неизменно поддерживающий Вонголу. Да. Это я помню. — Зашибись. А что ты сам — офицер Варии, помнишь? — Нет. Луссурия слегка повернул голову на подушке, и Сквало подавился воздухом: разглядел, наконец, его глаза. Один угольно-черный, зрачок слился с радужкой; другой — зеленый с золотыми искрами. «Дурной глаз», страшные цыганские сказки, шепотки беднейших кварталов. Неудивительно, что он не снимает очков. Суеверия — великая сила. Сквало, положим, в «дурной глаз» не верил, но все равно стало не по себе. — Ты сам-то кто? — уточнил Луссурия, и Сквало захотелось побиться головой об стенку. Знакомство длиной в полжизни не перескажешь на словах! — Супербия Сквало. Вице-капитан Варии. Прозвучало тускло. Нейтрально, официально. Представляться Луссурии, что за бред! — Вот как. Говоришь, пятнадцать лет? Тебе сколько? — Тридцатник. Ты старше… на три года, по-моему. Ты вообще старший из офицеров, не считая Маммон. — Кто это Маммон? — Аркобалено Тумана, — с каждым словом ирреальность происходящего нарастала. — Ты про Пламя хоть что-то… — Да. Про Пламя знаю. Правда, не помню, откуда. — У тебя — Пламя Солнца. У меня Дождь. Сквало говорил и чувствовал, что говорит не то. Что начинать надо не с этого, что человеку, забывшему себя, надо сначала, наверное, рассказывать, кто он — как звать, где родился, вырос, чем занимается, как дошел до жизни такой… Но к обстоятельному рассказу Сквало готов не был и, более того, постепенно понимал: он попросту не знает о Луссурии ничего, что было до Варии. — Слушай, — сказал он и вскочил — пожалуй, слишком поспешно. — Там сейчас Занзас озвереет, если я у тебя засижусь. Я завтра приду и буду рассказывать все подряд. По порядку. Хорошо? — Хорошо, — без тени улыбки отозвался Луссурия. Сквало подавил желание заорать — не по делу, просто от бессилия. Луссурия, который не гримасничает, не манерничает, не улыбается! Это ж самому крышей подвинуться можно! — Кстати, — вопрос догнал у двери, — кто такой Занзас? — Босс Варии, — не оборачиваясь, выдохнул Сквало и вылетел из палаты, как пробка. Занзас если и не озверел, то был к тому близок. — Какого черта, мусор, вы трахались, что ли, полчаса? — рыкнул он, завидев Сквало. Затем, по-видимому, разглядел его получше. — Он там сдох или как? Чего у тебя рожа про похороны? — Босс, ты не поверишь. Ему память отшибло. — Охренел?.. — Охренел, — безропотно согласился Сквало. — Еще как. Врач, вышедший следом, негромко вздохнул. Перспектива что-то объяснять Занзасу мало кого могла порадовать. — Так. Я не понял. Мусор, что там такое? — Босс, ты оглох? Луссурии отшибло память. Амнезия у него. — Как в кино, что ли? — на удивление, Занзас не взбесился. Возможно, его забавляло происходящее. Сквало вот тоже, пока своими глазами не увидел Луссурию, успел подумать, что это такой прикол. — Да примерно как в кино. Он не помнит, кто он такой и как его звать. Меня не помнит, тебя тоже. Занзас грозно нахмурился. Сквало готов был поклясться, что это растерянность. — Лечится оно? — Нет, — уверенно ответил врач. И пока Сквало хватал ртом воздух, добавил: — Как правило, проходит само. — Через сколько?! В смысле, когда оно у него пройдет?! — давно уже вице-капитан Варии не чувствовал себя так по-идиотски. Врач развел руками: — Неизвестно. Это расстройство может длиться дни, а может — месяцы. Известны случаи, когда фуга продолжалась около года… — Фуга? — Человек теряет собственную личность. Забывает все, что связано непосредственно с его биографией. Универсальные знания остаются при нем. Когда расстройство закончится, вернется прежняя личность, а все, что было во время фуги, в свою очередь, безвозвратно исчезнет. Занзас сплюнул. — Ушибленные головой мне не нужны. Мусор, верни его в строй. Как хочешь. Или пристрели нахрен. Он повернулся и зашагал к выходу, чересчур сильно впечатывая каблуки в мрамор пола. Врач усмехнулся, глядя вслед, и Сквало мимолетно подумал, что, вероятно, стоило бы убрать особо чуткого типа: кому нужно, чтобы какие-то там эскулапы читали в душе босса Варии? Впрочем, таким вопросом он задавался не впервые и всякий раз решал, что польза от этого умника превышает возможный вред. — Можно как-нибудь ускорить… завершение этой самой фуги? Печальное пожатие плечами Сквало не удивило. Если бы существовали способы лечения, они уже применялись или, по крайней мере, озвучивалась бы необходимая для этого сумма. Эту больницу «кормили» Каваллоне, и здесь прекрасно умели не тянуть резину и не задавать лишних вопросов. — Завтра приду.***
— Знает кто-нибудь, откуда Луссурия родом? — Да хрен его разберет. — Мы работали как-то в Лечче — он знал там каждую подворотню. Может, оттуда? — Выговор у него как будто флорентийский? — Принц полагает, что выговор у него просто дурацкий. — Что да, то да… — Ладно, замнем, — Сквало присел на подлокотник кресла. Головная боль примеривалась к виску с тупым сверлом. Треклятое варийское Солнышко оказалось самым скрытным ублюдком из всех офицеров. Не считая, конечно же, Маммон, но о ней хотя бы можно расспросить других аркобалено… — Итак. Настоящее имя: неизвестно. Место рождения: неизвестно. Образование: неизвестно. Возраст — тридцать три. День рождения — четвертое апреля, — день рождения они вспомнили в первую же минуту, но это было единственным уловом. — Он как-то сболтнул, что был чемпионом среди юниоров… — Леви! А ты случайно не помнишь, чемпионом чего, в каком году или хотя бы в каком виде спорта?! Нет?! Вот и что толку от этой информации? — Зато можно точно сказать, что он гей. — Я бы не была так уверена, что он не приукрашивает свой образ. — Нет, тут все честно. Он такой и есть. — Откуда это наш уважаемый вице-капитан… — Бельфегор. Урою! — Сквало, не пойти ли тебе отдохнуть? Что-то ты слишком переживаешь. Сквало и сам чувствовал, что с ним не все в порядке. И, между прочим, обычно в такие моменты в дело вступал Луссурия: что-то успокаивающе ворковал, подкрадывался размять плечи или сунуть в руку стакан гранатового сока, и Сквало орал уже на него, но без настоящей злости, потому что как можно злиться на это недоразумение в перьях? Недоразумение, в свою очередь, никогда не обижалось. Ха. Нынешний Луссурия на недоразумение что-то не походил. — Валите все к черту, — рявкнул Сквало и сполз в кресло. Голова противно ныла. «— Ску, милый, нельзя так себя загонять, одни же глаза остались, на вот, выпей, сплошные витаминчики… — Иди к черту с витаминчиками! Я виски хочу. — Ну подумай, на что ты будешь похож после виски, Ску! Ты двое суток не ел. Тебе станет дурно, ты будешь зелененький и прообнимаешься с белым другом всю ночь. Лучше сок и обниматься со мной, а? Этому нежному журчанию невозможно сопротивляться, заткнуть его тоже не получится, разве что из пистолета в упор, но у Сквало нет при себе огнестрела, и он сдается. Залпом заливает в себя жуткую жижу — что Луссурия туда намешал?! — и постепенно отключается, еще успев понять, что его тащат на руках, чертов педик, отпусти немед… лен… но… Утром он проснется в свой постели, раздетый, под одеялом, по-хорошему голодный и очень бодрый. И ничего не скажет Луссурии, хотя, засыпая, всерьез намеревался повыдергать ему руки».***
Проводов и трубок поубавилось. Луссурия полулежал в постели и выглядел намного лучше, чем вчера. Очки он так и не надел, хотя они лежали рядом на тумбочке; под изучающим взглядом разноцветных глаз Сквало чувствовал себя немного неуютно. «— Оружие? Ты себе не представляешь, Ску, как легко человек ломается. Если просто нажать вот тут… или аккуратно стукнуть вот сюда… или не очень аккуратно — вот сюда… И никакого оружия не нужно… — Прекрати, идиот! Охренел совсем, на мне показывать?! — Ну что ты, милый. Я же осторожно». Тогда это выглядело безобидной, хоть и дурацкой, шуткой. Собственно, Сквало отлично знал, что Луссурия способен без особых усилий свернуть шею или переломать позвоночник мужику вдвое крупнее себя… но это знание никогда не выходило на первый план. А теперь вот вспомнилось очень уж отчетливо. — Привет, — обреченно поздоровался Сквало и уселся на все ту же табуретку. — Привет, — согласился Луссурия. — Судя по всему, я — проблема? — С чего ты взял? — На тебе написано. Сквало даже дернулся посмотреть, не надел ли он, будучи с утра в изрядно растрепанных чувствах, футболку с какой-нибудь надписью. — Да пошел ты… шутник. Луссурия неопределенно шевельнул бровью. «— Ты выщипываешь брови?! Серьезно?! — Красота требует жертв, дорогуша… — Ты это называешь красотой?! — Ну-у, Ску, если тебе не нравится… я могу этого и не делать… — Иди к черту! Хоть сбривай, мне какое дело!» — В общем, да. Есть проблема. Мы сами ни хрена про тебя не знаем. — Это за пятнадцать-то лет? Сквало скрипнул зубами. Он ходил с Луссурией на задания несколько сотен раз. Они жили в одном доме — по большей части. Целый ворох воспоминаний, мелких фактиков, наблюдений — и все это отказывалось складываться в цельный образ. Вот сейчас, к примеру, Сквало напрягался всякий раз, когда не слышал обращенного к себе привычного «милый». Или «Ску». Луссурия переставал сюсюкать только в очень дерьмовых ситуациях. Не как сейчас, а когда, предположим, у их самолета горел двигатель, кровь пилота заливала приборную доску, а у них был на двоих один парашют. Случилось такое однажды. Выжили. — Ты не палился настолько красиво, что мы это поняли только теперь, — признался Сквало. — Я могу совершенно точно сказать, что ты крутой рукопашник, что у тебя исцеляющая коробочка с павлином… про коробочки помнишь? Хоть что-то хорошо… У тебя привычка опекать всех, кто подвернется под руку, ты открытый гей, твой любимый певец Эрос Рамаццотти… — А. Все-таки гей, а не просто эпатажный придурок, — прокомментировал Луссурия, и Сквало на секунду потерял дар речи. — Охренительно эпатажный придурок, этого не отнять. А что, сам ты свою ориентацию оценить не можешь? — А у меня есть такая возможность? — в первый раз за все время Луссурия улыбнулся, кивая на аппаратуру у кровати. Улыбка сделала его лицо почти прежним, но тотчас погасла. — Как-то не до того пока. Когда Сквало пришел в Варию, Луссурия уже был одним из офицеров, но еще не страдал… наслаждался? — настолько сияющей демонстративностью, как потом. Скромно красил отдельные пряди в красный цвет, ногти — в золотой, носил лосины вместо форменных брюк и обращался ко всем «эй, дорогуша». Ирокез, дикие цветовые сочетания, боа и ласковая неумолимость «милый, я не отстану от тебя, пойди отдохни/поешь/в душ/к девочкам» появились как раз перед мятежом Занзаса. А определенный интерес Луссурии к собственной персоне Сквало заметил и того позже, и еще долго сомневался, не мерещится ли ему. При всей бестактности, с которой Луссурия влезал в повседневную жизнь и в душу соратникам, в области личных и интимных отношений он ухитрялся оставаться потрясающе деликатным, даже тогда, в свои без чего-то восемнадцать. На прямой вопрос он ответил: «Да, но тебя это ни к чему не обязывает, милый». Сквало месяца два шарахался — от некоторой неловкости: он не знал, как себя вести в таких обстоятельствах. Потом привык, перестал замечать или придавать значение. А потом и вовсе уверился, что у Луссурии это прошло — перетекло в постоянную нежную заботу как образ жизни. Теперь оставалось надеяться, что история не повторится. Щекотать себе нервы невыясненными отношениями в боевой команде Сквало отчаянно не хотел. — Ладно. В Варии это давным-давно никого не волнует. Дальше… А! У тебя вообще-то отряд под командованием есть. — Большой? — Пятнадцать человек, насколько я помню. — И что я с ним делаю? «— Луссурия! Ты набираешь девок в отряд?! — Ску, где ты видишь тут девочек? Это? О, это мальчик. Сокровище мое, подойди-ка сюда… «Сокровище» резво подбегает, рыская глазами от Луссурии к Сквало и обратно. Нда. Кадык в наличии, следы тщательного бритья — если приглядеться — тоже. В остальном… накладные реснички с кокетливым стразиком в уголке глаза, блеск на губах… — Лу, если тебе не с кем трахаться… — Минутку, Сквало. Не обижай юношу. А ты… покажи капитану, пожалуйста, что ты умеешь. Дива в накладных ресничках нежно улыбается, взбегает по ближайшей гладкой стенке, как геккон, и с той же скоростью спускается вниз головой. — Понял, — Сквало кивает «сокровищу», и оно уматывает обратно — с кем-то там спарринговаться на ножах. — Слушай, но вот это… косметика… ну нахрена, а? Даже ты не красишься на тренировку! — Милый, макияж и грим очень мешают, если к ним нет привычки. А это чудо можно нарядить девочкой почти без проблем, ты же видишь. И послать за любыми данными в любую форточку…» — Ты его тренируешь. Остроумно и разнообразно. — То есть ты не знаешь, как именно? — Что, проницательность вместо памяти прорезалась? Не знаю и знать не желаю! — на самом деле, насчет проницательности Сквало был неправ и прекрасно это понимал. «Нормальный» Луссурия не обладал талантами стратега, но вниманием к мелочам и умением сделать выводы из косвенных данных уступал разве что Маммон, и то не во всех областях. — У тебя, надо полагать, есть свой отряд, чтобы еще отвлекаться на чужие? — Ага. Вария называется… Вся целиком. — В таком случае, а что остается на долю Занзаса? Сквало открыл рот — и закрыл. Никому и никогда он не рассказывал таких вещей. Даже сам с собой на эту тему не рассуждал. Для него Занзас был вроде топлива — неважно, в Варии он находился или где-нибудь еще. Сквало был каждую минуту готов к тому, что что-то сдвинется, и Занзас из отряда уйдет: станет ли, как хотел, следующим боссом Вонголы, или плюнет на все и отправится в Тибет искать просветления. Это было совершенно неважно. Важно было только, чтобы Занзас шел к той цели, которую сам себе назначил, и получал то, за чем идет. А целью самого существования Сквало было пытаться Занзасу это обеспечить. В результате — если уж совсем честно — де-факто Варией, конечно же, командовал Сквало. Занзас работал воплощенной идеей, пуповиной, связывающей Варию с Вонголой, и главным калибром заодно. Еще он служил неиссякаемым источником мелких неприятностей, внезапных приключений и учебных тревог, переходящих в неучебные, — одним словом, скучать Варии не давал ни при каких обстоятельствах. Для Сквало это было кристально ясно, не требовало не только объяснений, но даже и рефлексии. Собственно, это и для всех офицеров было само собой очевидно. А теперь требовалось как-то сформулировать это для, по сути, постороннего человека, который, тем не менее, имел полное право знать все — либо его нужно было действительно пристрелить и списать со счетов навсегда. Но вариант с «пристрелить» Сквало рассматривать попросту отказывался. Луссурия в его сознании был ничуть не менее обязательным, чем Занзас, элементом бытия. Без топлива машина, конечно, никуда не поедет; но без масла и тосола она поедет недалеко и недолго. Как-то так Сквало представлял себе роль Солнца в их безумном коллективе и своей жизни. Хотя сейчас, конечно, Луссурия был на себя не слишком-то похож, и как дальше все это будет работать… по крайней мере, те дни или месяцы, которые продлится его умопомрачение. Но рассказывать надо. Хоть как-нибудь. — Занзас у нас, м-м-м… монарх. В таком роде. — Царствует, но не правит? — Нет. Да. Не совсем… Эй! Луссурия, ты в Варии дольше меня! Ну как я должен тебе объяснять! О черт. Что ты вообще помнишь про мафию, особенно про Вонголу? Хотя нет, не надо. Это надолго, лучше я сам. Спрашивай, если чего-то не поймешь. Рассказ вышел неровным, рваным, местами просто мучительным — когда приходилось говорить вслух о том, что, по идее, все офицеры и так знали, но никогда не обсуждали. Под конец Сквало чувствовал, как струйка пота течет меж лопаток, а в голове укореняется странная равнодушная пустота. Не стоило ли пересказать кому-нибудь эпопею с Колыбелью и Конфликтом Колец раньше? В терапевтических целях. Может, в «поговорить об этом» действительно есть смысл? Луссурия слушал так внимательно, словно запоминал наизусть каждое слово. Почему бы нет, вообще-то: сколько места освобождается в голове, если выкинуть оттуда все личные данные за полтора десятка лет! Хотя он всегда так слушал, если Сквало требовалось выговориться. Просто нужды в том не возникало… да давно уже. Очень давно. Забылось. «— …проснись, милый. Проснись, пожалуйста. — Лу!.. черт. Я опять, да? — Может, ты все-таки будешь отстегивать меч на ночь, Ску? Когда у тебя кошмары, это не совсем безопасный предмет в твоей постели, правда же. — Не хочу. Мне тогда снится то же самое, но что я еще и без оружия. — Посидеть с тобой? — Да твою мать, я маленький, что ли?! — А какая разница, милый? Кошмарам все равно, в каком возрасте сниться. — А при тебе, типа, они постесняются? Тоже нашелся Оле-Лукойе. Вали к себе, спи. Кинешь в стену чем-нибудь, если опять разбужу. Луссурия беззвучно исчезал в темноте, Сквало подтягивал колени к груди, свешивал с кровати руку с мечом и отрубался. Обычно в снах, приходивших после этого, ему было светло, тепло, он с легкостью побеждал все, что на него нападало. Уже много позже, когда появились коробочки, а использование Пламени стало регулярным, он начал подозревать, что Луссурия тогда все-таки оставался с ним, даже за руку держал, наверно. Подозревать — подозревал, но прямо так и не спросил». — И что, — спросил Луссурия, когда Сквало договорил, — все это время в отряде никто никого даже не пытался убить? Сквало на секунду задумался, следует ли считать попыткой убийства выстрел Моски в финале боя Солнца. Да нет, пожалуй. Даже упоминать об этом не стоит. — Ни разу. Всерьез, по крайней мере, нет. — Удивительно. Судя по тому, что ты рассказываешь… — Да. Да, черт подери, мы абсолютно больная на голову команда! Все вместе и каждый из нас! Ты тоже. — Я в зеркале видел, — смиренно подтвердил Луссурия, и Сквало вздрогнул. «— Я так понял, Луссурия окончательно того? — спрашивает Занзас. Он отчаянно пытается свыкнуться с мыслью, что прошло восемь лет. Он спокоен настолько, насколько вообще умеет быть спокойным — а на кончиках пальцев то и дело вспыхивает Пламя, дерганое, неровное… Сквало не знает, что ответить. Он привык так давно, что просто не обращает внимания. Ну — ирокез. Ну — перья. На него самого, с длинными белыми патлами, люди на улице оборачиваются чаще, чем на выпендреж Луссурии. — Надеюсь, что дальше уже просто некуда, босс, — говорит он. К счастью, Занзасу тоже плевать. — Драться не разучился он? — Не разучился. — Ну и черт с ним». В дверь заглянула молоденькая медсестра, состроила сердитую рожицу. Медики здесь бесстрашные — ко всему привыкли. Сквало глянул на часы. Пожалуй, и впрямь пора было убираться. — Завтра продолжим, — сказал он, вставая, и поморщился: затекли ноги. Горло немного саднило. Привычка громко орать у Сквало была, а вот долго болтать — нет. Выходил он из палаты в настроении скорее оптимистичном. В самом деле, справился же Занзас, которому пришлось привыкать к внезапно наступившему будущему. А в этом будущем оказались не только повзрослевшие соратники, но и интернет, сотовая связь, совсем другие автомобили, изменившиеся правила и законы, даже новые страны на карте… Занзас справился. Значит, и Луссурия сможет. Черт его дернул спросить врача, проходившего по коридору навстречу: — Есть что-нибудь новое или интересное про его, — кивок в сторону палаты, — состояние? И по лицу собеседника сразу стало понятно: есть, причем такое, что Сквало не понравится. — Полагаю, вам стоит знать, — сообщил врач, понизив голос. — Этот вид амнезии обычно не травматического происхождения. Такое случается от шока, от стресса. Уж извините, не знаю и знать не хочу, какие стрессы мог испытывать именно этот пациент, но чтобы загнать в нервный срыв носителя Пламени Солнца, нужен психический аналог монетного пресса, не меньше. — Вы уверены, что это не от удара головой? — сквозь зубы уточнил Сквало. — Нет у него травм головы, — вздохнул врач. — Утверждать с уверенностью, что амнезия именно стрессогенная, я не могу. Никто не может. Но я видел этого господина на протяжении нескольких лет, неоднократно, и есть предположение, что… — тут он нахмурился, видимо, подбирая слова попроще, — да простится мне такой сленг, но есть предположение, что ему снесло не только память, но заодно и субличность в полном объеме. Это… — Знаю, не объясняйте, — Сквало все-таки сорвался на злобный рык, но врач даже не вздрогнул. Такое он тоже слышал не раз. — Ну хотя бы тело там должно хоть что-то помнить? Как драться, как машину водить… — Да, моторная память чаще всего сохраняется. Но она проявляется, когда человек не думает, что именно делает. Да вы наверняка знаете, как это. Сквало резко кивнул и, не прощаясь, вышел. Солнце склонялось к горизонту, красноватое, распухшее вдвое среди облаков. — Господи, мать твою, ну какого черта?! — трагически вопросил Сквало у позолоченных закатом небес. Взвыла сигнализация припаркованной рядом машины. Какая-то женщина шарахнулась и поспешила прочь, оглядываясь и мелко крестясь. Небо, разумеется, не ответило. *** Назавтра наведаться в больницу не вышло. Какие-то придурки из даже не мафиозной семьи, а простой уличной банды ограбили полезного Вонголе человека. С утра позвонил Гокудера и со всем положенным почтением попросил напугать идиотов Варией. — Насколько сильно напугать? — уточнил Сквало. Такие задания редко, но случались; видимо, ограбленный был весьма высокопоставленным и ну очень полезным человеком, и это ему нужно было продемонстрировать, что Вонгола не поскупится ради него шарахнуть по воробьям ракетой класса «земля-земля». Гокудера подумал и выдал формулировку: — Так, чтобы все остались живы, даже более-менее целы, но при мысли еще раз наехать на кого-то, кто может оказаться нашим опекаемым, сразу бежали бы стирать штаны. Сквало мысленно выматерил банду, лоха, который ходит ночью где не надо, вонгольскую куртуазность и Луссурию, который обычно занимался такими делами. Подтвердил задание, собрал группу и поехал работать. Возвращались под вечер, злые, грязные и вымотанные («Варией их пугать?! Да их дустом травить надо! Разбегаются, как клопы!»), и Сквало решил в таком виде больного все-таки не навещать. А на следующий день Луссурия встретил его уже на ногах. Бледноватый, конечно, и передвигающийся по стенке, но тем не менее. На нем вообще все заживало как на собаке, Солнце же; но на сей раз Сквало не был этому так уж рад. Он малодушно надеялся, что мозги у Луссурии встанут на место еще до выписки. Выписка, однако, ожидалась прямо завтра, а изменений пока не наблюдалось. Поэтому Сквало читал лекцию о состоянии дел в мафии, о том, чего никогда и ни при каких обстоятельствах не нужно делать в Варии (предлагать Занзасу пиво, оставлять Бельфегора наедине с ранеными, говорить Маммон «какая разница, сколько это стоит» и так далее), показывал фотографии, рассказывал всякие случаи из жизни — так, создать представление о том, как вообще живет и работает отряд. Под конец он охрип, стал путаться в словах и датах, и Луссурия, впервые в этом своем состоянии проявив инициативу, предложил на сегодня закончить. — Одежду тебе завтра приволоку, — просипел Сквало. Обычно в ответ на это он получал целый ворох наставлений относительно того, какую именно рубашку и какой именно галстук нужно взять и где они лежат. Сейчас Луссурия только кивнул. И попросил: — Если там есть какая-нибудь шляпа, захвати, хорошо? — а заметив округлившиеся глаза Сквало, пояснил: — Пьяный бред парикмахера у меня на голове здорово раздражает. Но боюсь, когда мое основное «я» вернется — не обрадуется, если я все это сбрею к чертовой бабушке. — Угу, — только и смог ответить Сквало. «Пьяный бред парикмахера» был гордостью и предметом неусыпных забот Луссурии-прежнего. Когда однажды ему немного подпалило ирокез и пришлось срезать сантиметров десять, депрессия по этому поводу длилась с месяц. А теперь вот… раздражает, значит. Раньше Сквало казалось, что он обрадуется, смени Луссурия стиль прически на более консервативный. Сейчас радоваться не выходило. *** Этой ночью Сквало плохо спал. Настоящих кошмаров не было, но то, что было, заставляло просыпаться с бешено бьющимся сердцем и пытаться понять, сон это или реальность. «— Ты мне сегодня снился, Луссурия. — Правда? — счастливая улыбка, ладони прижаты к щекам — ну чисто дура-школьница. Привычная до зевоты клоунада. — В кошмаре. — О боже, как это низко с твоей стороны, Ску, так шутить… — маска «радость» сменяется маской «обида-и-уныние». Луссурия неискренен настолько, что это само по себе уже сходит за искренность: мол, я тебе вру, ты знаешь об этом, все в порядке. Сквало когда-то задумывался, а видел ли он хоть раз подлинное лицо Луссурии, или только бесконечные его маски. Но размышлять об этом сейчас некогда. Всегда — некогда». Одежду Сквало отдал медсестре и дожидался Луссурию в холле. Когда дождался — снова не узнал сходу. Обычно Луссурия выглядел, двигался, общался так, словно над ним висел транспарант «Ну смотрите же, смотрите, какой я прикольный и клевый!» Всегда чуть-чуть слишком, чуть-чуть избыточно, немножко громче или размашистее, чем нужно, самую малость — так, чтобы не нарушать приличий, но притягивать взоры. Луссурия-нынешний стал… незаметен. Точнее, даже не так: совершенно не заметить представительную фигуру в костюме и шляпе было невозможно. Но задерживать на ней взгляд не хотелось. «Посмотрел — проходи мимо». Сквало нахмурился: он знал, что это за эффект. Так стараешься не таращиться на серьезных хищников, более серьезных, чем ты сам. Отводишь глаза под давлением чужой силы, даже не сознавая этого. Вот только в жизни Сквало таких людей встречалось двое или трое, и даже Занзас в их число не входил. И вдруг — Луссурия?! Да ладно! А может, это просто от неожиданности, думал Сквало, вставая навстречу. Может, это что-то вроде неловкости, с которой смотришь на старых знакомых, сильно изменившихся за короткий срок. Хорошо, очки все же надел. А то как-то не по себе было. Впрочем, на улице оказалось еще веселее. Народу было довольно много, Сквало пришлось бросить машину за углом. Они шли вдвоем в галдящей толпе, и Сквало с легким изумлением наблюдал, как люди стараются, сами того не замечая, держать дистанцию, не задевать варийцев плечами, даже близко не подходить. Нет, когда от варийского офицера шарахаются — это нормально. От Занзаса так просто разбегаются, когда он не в духе. Сам Сквало, когда бывал чем-нибудь рассержен, тоже постоянно создавал вокруг себя пустое пространство, куда никто не рисковал соваться. Но тут было другое. Их не боялись, не оглядывались нервно, не прятали инстинктивно детей за спину — просто аккуратно обтекали, как какой-нибудь столб посреди дороги. И Сквало готов был поклясться, что из них двоих не он тому причиной. Уже выруливая из лабиринта переулков на дорогу, он вдруг подумал, что Луссурия, наверно, нехреново напряжен сейчас, и это напряжение тоже может отгонять людей, как хороший репеллент. Просто раньше такого не происходило. Или Луссурия раньше не напрягался? Сравнение с крупным хищником еще раз пришло Сквало на ум, когда они доехали до особняка и уже стояли на крыльце. Детское воспоминание: тигр выходит на арену цирка. Ступает мягко, смотрит внимательно, и только кончик хвоста подергивается, выдавая тревогу… У Луссурии хвоста, конечно, не наблюдалось, но вот положение рук — чуть-чуть согнуты в локтях, чуть-чуть отведены от тела — демонстрировало его нервозность ничуть не хуже. Причем это, наверное, и была та самая моторная память, которая не исчезает насовсем: Сквало помнил за прежним Луссурией такую позу. Все-таки оставалось там что-то знакомое, привычное, и от этого полегчало: как будто в глубине души Сквало сомневался, не подменили ли Луссурию чем-то совершенно иным, ан нет — не подменили. — Ничего себе, — сказал Бельфегор, который встретился им первым. — Принцу импонирует эта версия, можно так и оставить? — И ты здравствуй, — ровно отозвался Луссурия; Бельфегор едва заметно вздрогнул, покосился на Сквало. — Теперь понятно, почему капитан бегает по стенкам, — задумчиво сказал он. — Луссурия, ты сегодня очень стремный. Достойно уважения. С тем он и удалился. — Это был комплимент? — уточнил Луссурия. — Угу, похоже на то. Леви, будто бы случайно попавшийся по дороге, хмуро уставился на Луссурию, фыркнул и буркнул что-то вроде «Явился — не запылился». Маммон облетела два круга, повисела в воздухе, протянула: «Само проходит, говорите?..» — и тоже убралась восвояси. Занзас встречать не вышел, за что Сквало был ему душевно благодарен. Он вообще надеялся, что пока Луссурия не придет в себя, они с боссом не встретятся. — Твои комнаты, — сказал Сквало и пропустил Луссурию вперед. Правда, тот замер на пороге — пришлось обходить. Вообще-то Сквало не любил здесь бывать. Он предпочитал, чтобы дома — а особняк Варии для него был в большей степени домом, чем раз в два года посещаемая родительская усадьба или квартира на окраине Палермо, — царило постоянство. В его жилище мебель не переставлялась годами, постельное белье всегда было одного цвета, а стойка для оружия неизменно находилась на расстоянии вытянутой руки от изголовья кровати. Луссурию же чуть не каждый сезон носило по волнам дизайнерского переосмысления своего жилья. Всякий раз, заходя в эту дверь, Сквало не знал, чего ждать: винтажных комодов с вязаными салфеточками, стеклянно-металлического хайтека, зеленых занавесок в мелкий клевер, световой фантасмагории или помеси Альгамбры с вигвамом. У Луссурии был вкус, был и талант, но от применения этих качеств к реальности Сквало подчас укачивало. Нынче, однако, было еще терпимо: в последний раз Луссурии взбрело в голову освежить обстановку под эпоху «сухого закона» и гангстерское кино. — Охренительно эпатажный придурок, — пробормотал Луссурия за спиной. — Это еще что, бывало гораздо хуже! Знаешь, в своих владениях разберешься сам, давай я тебя проведу по дому пока. Сквало устроил Луссурии экскурсию по особняку: столовая, офицерская гостиная, тир, тренировочные залы, хозяйственные помещения, «казарма» (так называли крыло, где размещались рядовые), оружейная, лазарет… Заодно он делал мысленные пометки: кое-что следовало переделать, пополнить, расчистить. Нужно будет потом донести это до Маммон. Луссурия почти не задавал вопросов, и периодически Сквало даже забывал, что он не один. Впрочем, как раз это его не беспокоило — на заданиях Луссурия часто проделывал такой трюк: затыкался, становился словно бы невидимым и неслышимым. Для человека, работающего в близком контакте с противником, такое умение было, наверно, обязательным. Сквало тихо порадовался, что и это осталось в обойме безусловной, телесной памяти Луссурии. Ведь если в ближайшие дни амнезия не пройдет, то ему в таком виде работать. Однако в результате Сквало далеко не сразу спохватился, что таскает с собой по громадному особняку человека, только сегодня вышедшего из больницы. Солнце Солнцем, но у всего есть предел. — Ты что молчишь? Ты же с ног валишься уже! — взвыл он, обернувшись и увидев зеленоватого и пошатывающегося Луссурию. Тот пожал плечами: — Из твоих рассказов очевидно, что здесь принято бегать, пока не подохнешь, а потом еще столько же. Меня устраивает. — М-мать! Подыхать по-настоящему тут запрещено! Вали к себе отлеживаться. — Как скажешь, капитан. Луссурия давно скрылся за поворотом, а Сквало так и стоял, ловя ртом воздух. Он услышал голос прежнего Луссурии, его интонации, но другим было обращение, другим — выражение лица… Так можно было рехнуться уже и самому. Сквало и понятия не имел, насколько хорошо он знает Луссурию — манеру поведения, ужимки и приемчики, слова, употребляемые в разных обстоятельствах. А знал, оказывается, и дергался на каждое несоответствие, и на соответствие вот тоже дергался. Страшная сила — привычка. Слова «привязанность» Сквало постарался избежать даже в мыслях.***
Луссурия заново освоился в Варии неправдоподобно быстро. Отряд его, и раньше боготворивший начальство, теперь, похоже, влюбился поголовно по второму разу. Они отвечали на вопросы едва ли не прежде, чем Луссурия успевал эти вопросы озвучить, наперебой рвались объяснить и показать, что командир умел раньше и чему их обучил. Правда, рвение поугасло после того, как во время одной из тренировок на «вспомнить все» Луссурия сломал напарнику руку — не нарочно, просто провел, не задумываясь, какую-то связку. Когда Сквало об этом услышал — не мог решить, радоваться ли, что боеспособность Луссурии никуда не делась, или нервничать, что он себя не контролирует. «— Милый, вот так не надо делать, ладно? Не подкрадывайся. Я же испугаться могу. — А мне какая печаль? — Ах, Ску, печаль будет мне, если я тебя случайно ударю. Сквало пятнадцать лет, он жилистый, но тощий и легкий. Луссурии восемнадцать, с него можно лепить Аполлона, а еще можно получить от него пинка — не хуже, чем от страуса. — А ты тогда чего ко мне все время подкрадываешься со спины?! — Так ведь, милый, тебе на ближней дистанции не замахнуться. А мне вот как раз… — Ладно, — Сквало независимо отворачивается, — я тебя слышал. Через пару лет к Луссурии станет можно подходить из слепой зоны: они приучатся чувствовать друг друга, узнавать по дыханию, по какой-то чертовщине, которую никто не может ни описать, ни объяснить. Еще позже они узнают, что это — ощущение чужого Пламени. Но сейчас Сквало почитает за лучшее последовать совету и не подставляться. Он все-таки тощий и легкий. Угоди под удар — костей не соберешь». Но отряд отрядом, а вот среди офицеров потихоньку накапливалось определенное напряжение. Не в адрес собственно Луссурии: Сквало заметил бы. В целом. Луссурия был очень осторожен в общении. Больше слушал; не стеснялся в случае чего сказать «извини, я этого не помню». Он вообще стал похож на героя голливудского фильма: спокойный, как скала, аккуратный в высказываниях и движениях, распространяющий вокруг себя ауру сдержанной силы. Сквало, правда, сильно подозревал, что это на самом деле все то же крайнее напряжение — внимание к любому пустяку, поглощение информации ударными темпами. Луссурия выраженно стремился никого не зацепить неосторожным словом, но от этого становилось только тошнее. Слишком хорошо засел в памяти его привычный образ, а нынешний казался искусственным, чересчур отполированным. А любые случаи, когда Луссурия на мгновение становился похож сам на себя, вызывали нездоровый энтузиазм — и горькое разочарование после. Плюс к тому, некому стало разряжать обстановку. Вот тут и оценишь пользу от шута в хозяйстве, когда шут в отпуске! Луссурия-прежний раздражал буквально всех, но умудрялся делать это так, чтобы обходилось без жертв и разрушений, а сам не реагировал на грубость в свой адрес. На Солнце можно сбрасывать токсические отходы, ему плевать, все сожжет… Зато остальные друг на друга не скалились. Ну, почти. «— Высочество, моя радость, выпей таблеточку. Нет, ножи сегодня совершенно не у дел. Таблеточку, дорогой. Леви, сделай одолжение, принца надо подержать. Ску, там что-то босс от тебя хотел… минут десять назад, ты бы сходил? Только осторожно, он был чем-то недоволен, я так даже дверь открывать не стал. Ох, милый, ну не надо так кричать, пожалуйста, видишь, Бельфегор подавился. Леви! Держи крепче, умоляю. Он же поранится. Ле-ви! С боссом поговорит Сквало, и все будет в порядке… Ску, ты заразился у босса привычкой кидаться предметами? Какой ужас! Иди скорее, а то он сам сейчас спустится, а у нас тут принц таблеточку все никак не освоит…» Теперь ничего этого не было. И неожиданно оказалось, что без дурацкой, выводящей из себя заботы обо всех и вся — хрупкая сбалансированность их психованной компании летит под откос, разгоняясь с каждым часом все сильнее. Занзас один раз спустился в гостиную, посмотрел на подчиненных, развернулся и вышел, не сказав ни слова. Сквало выругался про себя: дурное настроение босса могло прорваться когда и как угодно, и вот только взрыва бешеного Занзасова темперамента Варии сейчас не хватало! Будучи предан боссу больше, чем самому себе, Сквало не склонен был умалять его недостатки: хоть сколько-нибудь думать о сохранности имущества и личного состава Занзас не умел и не считал нужным учиться. А отвлекать его Сквало сейчас не был готов: за собой бы уследить. Он чуял, как все ближе к обострению подходит Бельфегор — ну конечно, это Луссурия раньше за ним приглядывал, улавливая мельчайшие изменения в настроении и поведении. Насобачился за полтора десятка лет, лучше личного врача… Но теперь-то Луссурия ничего такого не помнил, а Бельфегору было, скажем прямо, нехорошо. Леви без постоянного тормошения и без хорошей драки тоже скис, стал уныл и зануден куда больше обычного. Сквало ловил себя на желании прибить обоих слишком часто — чаще, чем можно было. Маммон вообще предпочитала не появляться на глаза. На этом фоне и олимпийское спокойствие Луссурии выглядело абсолютно патологическим. Рвануло — к счастью, не так грозно, как могло бы, — когда Леви со своим отрядом вернулся с какого-то небольшого задания. Всего негатива он там определенно не успел слить, зато набрался нового: несколько его людей довольно серьезно пострадали. — Лу, расчехляй коробочку, — распорядился Сквало. Он знал, что до сих пор к коробочке Луссурия еще не прикасался, но сейчас это не имело значения. В худшем случае просто не получится вызвать павлина. Как выяснилось, насчет худшего случая Сквало ошибался. Павлин возник в нестерпимом золотом блеске, заорал мерзким голосом что-то явно нецензурное и окатил пострадавших, а заодно и тех, кто их приволок, такой волной целительного Пламени, что услуги цирюльника стали жизненно необходимы: на отросшие космы очень сложно стало не наступать, ногти завились в жутковатые спирали. Такое случалось несколько лет назад, когда коробочки только появились и все их осваивали. Но тогда и ошибки делали все — ругались, ржали над собой и остальными, учились работать с новым инструментом. А сейчас эта, в сущности, ерунда стала последней каплей для Леви. Бросаться на Луссурию с кулаками никогда не было хорошей идеей, и вроде все это знали, но Леви то ли позабыл, то ли не воспринимал Луссурию-нынешнего так, как стоило бы. Сквало рта раскрыть не успел. Леви улетел в угол по крутой дуге, скорчился там в три погибели и тихо подвывал: похоже, схватил с ноги по самому дорогому. Луссурия стоял несколько растерянный. Атаку он встретил рефлекторным движением, не задумываясь. — Сейчас поубиваю нахер всех! — взревел Сквало и тут же понял: а ведь и правда, готовность убивать — вот она. Настоящая боевая ярость. Этого только не хватало: дома, со своими… — Так! Пациенты, мать вашу за ногу, на выход и стричься! Леви, уполз! Луссурия, сворачивай зоопарк! Выполнить приказ Леви не мог, по крайней мере не так сразу. Сваливать пришлось самим. Луссурия выглядел встревоженным и виноватым. Так он был ужасно похож на себя до амнезии, и Сквало застонал сквозь зубы: как же ему надоели эти всплески ложного узнавания! — Раз ты так круто вспоминаешь всякие… техники, — сказал он, — давай, что ли, спину мне разомни. Луссурия, почуяв какой-то подвох, с интересом склонил голову набок. Сквало хмыкнул. Этого он объяснять не собирался. Луссурия умел делать массаж. И любил. По крайней мере, некоторым. В частности — Сквало. Нет, он и другим тоже мог, если нужно было, и получалось у него это отменно. Но сам предлагал только избранным. Сквало знал: это полезно. Особенно ему, с его вечным мечом и заметно перекошенной из-за этого спиной. Более того: это было приятно. Здорово же, когда ничего не ноет и не болит. Сразу хочется жить: дышать полной грудью, что-нибудь делать, куда-то нестись. Хорошо, в общем. Но Сквало не выносил чужих прикосновений. У него и с личной жизнью не особенно густо было из-за этого. И хотя доверяться Луссурии он за годы выучился, но обращался за массажем все равно только тогда, когда припекало уж совсем. «— Черт! Больно же, сволочь! — Потерпи, милый. Кто тебе мешал заглянуть раньше, пока не болело? Сейчас, еще немного, и все будет хорошо. — Да некогда было пораньше, сам не знаешь, что ли… и-и-ых! Лу! Ну твою мать! — Тише, тише… Расслабься, пожалуйста. Вот только тут еще пройтись — и больше больно не будет…» Сейчас тоже припекало, только не там. Сквало чувствовал, что если не перебьет себе чем-нибудь нарастающую агрессию, это все очень плохо кончится. А лучшего средства, чем полежать час-полтора под руками хорошего массажиста, он и не знал, пожалуй. — Пошли к тебе. — Ко мне? — Луссурия удивился еще больше. — Мне казалось, ты не очень-то… — У меня койка слишком мягкая. Ты сам всегда говорил. Это была правда: Сквало, намотавшись по миру, любил дома спать на мягком. Луссурия предпочитал матрас, сравнимый по твердости с доской. При этом именно он на заданиях, предполагавших ночевку черт знает где, обычно жаловался, что ему жестко и неудобно. Теперь Сквало не оставляло подозрение, что Луссурия ныл нарочно: на его фоне остальным не зазорно было буркнуть, что случались места для сна и получше. Привычная дрожь прошлась по спине: раздеваться, позволять себя трогать… бр-р-р! Столь же привычно отбрасывая лишние чувства, Сквало содрал с себя форму и рубашку и рухнул на кровать лицом вниз. Первые минуты будут наверняка неприятными — пока еще Луссурия раскачается довериться памяти тела… Ладони, легшие ему на плечи, показались раскаленными. Сквало дернулся от неожиданности, но ощущение ушло мгновенно: ну горячие руки, да, так ведь не утюг же. Померещилось. Неприятно не было. Уверенный темп появился не сразу, но и до того — получилось хорошо, просто на удивление: как будто Луссурия, тот, знакомый до вздоха и жеста, никуда и не девался. Только этот не комментировал. Молчал как рыба, и от этого было одновременно неуютно и сонно. По спине, по всему телу расходились волны тепла, чуть покалывало кожу. Ничего не болело. Сквало понял, что засыпает, в тот самый момент, когда Луссурия сообщил: — В общем-то, я закончил. Нужно было вставать, одеваться и убираться восвояси. Но не хотелось. Сквало с трудом подавил желание свернуться клубком и попросить одеяло. Ха, раньше Луссурия растаял бы от показного счастья, доведись ему такое услышать. Сквало буркнул: «Спасибо», набросил куртку прямо на голое тело и поплелся к себе. Желание кого-нибудь убить испарилось бесследно. Теперь невыносимо хотелось спать. «Тоже мне, Солнце… активизирует все, что шевелится… хороша активность…» «— Не спи, не смей спать, слышишь?! Луссурия! Говори со мной, идиот. Говори что хочешь… Руки измазаны в теплом и липком, запах крови не спутать ни с каким другим. В дыхании Луссурии — зловещий булькающий призвук. Сквало тоже ранен, но простреленная нога — это фигня в сравнении с… да черт его знает, с чем, тут темно, только собственные волосы — блеклое пятно, да еще лицо Луссурии, слишком белое… — Мне больно говорить, милый. Не бойся, все не так страшно. — Кто боится? Я боюсь? Я сам тебя сейчас удавлю. Кто тебя просил лезть меня прикрывать?! — Оно как-то само вышло, Ску… — Придурок. Ты же тяжеленный. Как я тебя отсюда выпихну, ты подумал? — Оставь, потом заберешь… — Хоронить, что ли?! Облезешь. Сейчас, палку какую-нибудь найду, и полезем наверх». Сквало проснулся в холодном поту. Сон был слишком похож на правду. По правде, тогда их доставал из полузатопленного подвала отряд Леви. По правде, если бы Луссурия тогда не закрыл Сквало собой, не стало бы у Варии командира. До освобождения Занзаса из ледяного плена оставалось чуть меньше года. Сунуть голову под кран помогло — по крайней мере, перестал мерещиться прилипчивый запах крови. — Мусор, где тебя носит? — донеслось снаружи. Отлично, босс зовет, а патлы мокрые. Впрочем, на влажный жгут волос через плечо Занзас внимания не обратил. — Вечером, — сказал он, — идешь и уделываешь вот этого козла. Через стол скользнула папка с бумагами и фотографиями. Отлично. Босс добыл Варии очередное развлечение. Вероятно, денежное. Еще более вероятно — связанное с громадными сложностями. Босс других не находит. — Вечером? Сегодня?! — переспросил Сквало, проглядев первый лист. — Может, мне сразу застрелиться пойти?! Дешевле обойдется. — Ты еще поспорь, отброс хренов. Идешь и делаешь. Луссурию с собой возьми, хватит ему груши околачивать. — Я Маммон лучше возьму. — Маммон занята. Сказал же — клоуна возьмешь. — Босс, ты откуда рухнул? Он не помнит ни черта, как он работать будет в таком дурдоме? — Не сможет — подохнет, — Занзас наклонился над столом, тяжело оперся ладонями. — Хватит с ним носиться, как с тухлым яйцом. — Но я… Охренел?! — Сквало почти бессознательно увернулся от летящего предмета — кажется, бронзовой статуэтки льва. — Вон пошел, мусор. Работать. Пришлось пойти вон. Спорить с Занзасом было совершенно бессмысленно. Можно было исполнять приказы по-своему. Иногда. Но задание выглядело и впрямь непростым. Да еще и срочным, ни времени на разведку, ни возможности организовать страховку. И без иллюзиониста. Нет, можно было взять одного из рядовых — были трое или четверо с Туманом, но Сквало не любил работать с прикрытием, чьих возможностей не знал. И вообще, после Маммон более-менее стоящим напарником казалась только вонгольская Хром, да и то не сама, а когда к ней в голову заглядывал Рокудо Мукуро… — Лу. Босс хочет, чтобы ты пошел сегодня работать со мной. — Я весь внимание, — сказал Луссурия, закрывая и пряча в ящик стола здоровенную зеленую тетрадь. В эпоху компьютеров писать в тетрадке казалось Сквало странным, ну да мало ли, у кого какие привычки. — Вот, — он шлепнул папку на стол. — Не знаю, как ты сейчас будешь в этом разбираться, но надо грохнуть того лысого типа, что на фото. Луссурия вытряхнул из папки бумаги, рассыпал по столу широким веером — у Сквало в глазах потемнело, так знаком был этот жест. Знакомство с очередной работой Луссурия всегда начинал именно так. — Я вижу тут две проблемы, — заметил он. — Как мы войдем и как мы выйдем. Времени удивляться столь четкой и верной реакции у Сквало сейчас не было. — Входить имеет смысл с крыши. Я посмотрел — туда можно слететь с вон тех башенок на Ало. Будет шумно, но задачи отработать тихо у нас нет. Около часа они обсуждали план действий. Получилось дольше и многословнее, чем обычно, но все равно Сквало уходил с ощущением, что Луссурия понимает в вопросе куда больше, чем положено человеку, позабывшему всю свою жизнь. Однако и это обдумывать было некогда: еще через два часа они уже выезжали. — Лу?! — Сквало чуть не поперхнулся, обнаружив на поясе Луссурии две кобуры. — Ты взял огнестрел? — Не нужно было? Ты сказал, шуметь можно. — Да, но ты же никогда… Луссурия неопределенно пожал плечами. Стрелять они умели все. Возможности, дарованные Пламенем, впечатляли кого угодно, но не так уж редко случались задания, где снайперская винтовка, пистолет-пулемет или просто один меткий выстрел из «беретты» решали все вопросы быстрее и надежнее, чем молнии, клинки или кулаки. Другой вопрос, что необходимость огнестрела оговаривалась отдельно и заранее — настолько офицеры Варии привыкли полагаться прежде всего на свои особые умения. Сквало помотал головой. Чего еще он не знает о напарнике, прежде понятном и удобном, как любимая обувь? Каких неожиданностей ждать? Неожиданность нарисовалась почти сразу, и Сквало вряд ли смог бы сказать, как он к ней относится. Прежде Луссурия избегал убивать. Как правило, после него оставались бессознательные тела, выведенные из строя надолго или не очень, но обычно не навсегда. Он мог прикончить противника, безусловно, и вряд ли терзался совестью по этому поводу, но все же старался этого не делать лишний раз. «— Чего ты этого не добьешь? — А разве он мешает, Ску? Пусть себе лежит. Очнется через часик… — А вдруг раньше? И зайдет нам в спину? — О нет, милый. Гарантирую, что нет. Но если тебя это беспокоит, прирежь его сам. — А тебе слабо, что ли? — Видишь ли, это не очень приятное ощущение, когда что-то, м-м-м… перестает жить у тебя в руках. А пистолета я сегодня не взял». В этот раз Луссурия оставлял за собой трупы. Или тела, искалеченные так, что Сквало сам предпочел бы это добить, будь у него хоть лишняя секунда. Идти оказалось тяжело. В коридорах старого здания от Ало не было проку, приходилось полагаться только на себя. Луссурия прикрывал спину, прикрывал вроде бы достойно, но Сквало не мог полностью довериться ему в новом его качестве. Это распыляло внимание, высасывало силы. Когда они добрались до цели, Сквало чувствовал себя прополосканным и отжатым в стиральной машинке. А ведь нужно было еще выбраться наружу. Лысый козел с фотографии, к счастью, оказал им услугу и сдох быстро, не пытаясь удрать или спрятаться. Кажется, его парализовало страхом. Оно было и к лучшему. Однако его охрана, даже осознав гибель босса, почему-то не спешила разбегаться или сдаваться. Уходить планировали подвалами — здесь был или, по крайней мере, должен был быть выход в старый коллектор какой-то мелкой речки. Будь у Сквало хоть день на подготовку, он бы проверил, конечно, а существует ли этот выход до сих пор. А так — что ж, у него была с собой граната на случай, если в проходе стоит решетка, стальная дверь или гипсокартонная стенка. Или кирпичная кладка в один ряд. Если там камень или бетонный блок — будет досадно. Коридор, по которому они отступали, не внушал доверия. Низкий потолок с заметными трещинами, сырость в воздухе. Бойцы покойного лысого толкались локтями, но соблюдали осторожность, близко больше не подходили, постреливали наугад из-за поворотов. Выйти и расстрелять двух наглецов из автомата — самый очевидный метод, но он уже был испробован пару раз; Сквало сбивал пули водяным щитом вполне успешно, а затем сам — или Луссурия — переходил в контратаку. Потеряв троих автоматчиков, ребятки перестали вести себя безрассудно. Рикошетившие от стен пули доставляли больше хлопот, чем фронтальный огонь. Держать щит все время Сквало не мог, это отнимало силы. Поэтому то и дело чиркало — по ногам, по плечам; не сильно, не страшно, но когда счет таким царапинам идет на десятки, начинаешь беспокоиться. Дойдя до искомого выхода в коллектор, Сквало понял, что дело обстоит скверно. Там была дверь — надежная, с хорошим замком, но кирпичная арка вокруг не выглядела прочной. Как и сам свод над головой. Взрывая здесь что-то, можно было очень эффективно похоронить самих себя. Из-за угла простучала автоматная очередь, и Сквало зашипел от злости: обожгло кожу на виске, в угол глаза немедленно затекло теплое… Луссурия смотрел вопросительно. Прежний бы уже кудахтал, заживляя царапину прямо так, ладонью: научился с год назад. Нынешний, наверное, даже не подозревал, что так можно. — Дай гранату, капитан, — попросил нынешний. — Чего-о?! Сдурел? Здесь нельзя взрывать! — Здесь нельзя, конечно, — Луссурия кивнул и неожиданно улыбнулся — очень похоже на то, как было раньше, но Сквало отчего-то продрало по спине холодом. Может, от несочетаемых улыбки и взгляда разноцветных глаз: очки разбились незадолго до того, как была настигнута цель. — Я подальше отойду. Сквало обалдел так, что вручил напарнику гранату и даже забыл спросить, а знает ли он, как ее использовать. Спохватился он, когда Луссурия текуче переместился вдоль стенки к тому углу, из-за которого стреляли. — Рехнулся?! Назад! Было поздно. Луссурия сделал шаг на середину коридора и кинул гранату на пол — не размахнувшись, чуть ли не прямо перед собой, как бросают мячик комнатной собачонке. От грохота Сквало на несколько секунд оглох. Сверху сыпались осколки кирпича, слышался неприятный звук — то ли скрип, то ли стон, с которым иной раз оседают здания, пыль встала в воздухе непроницаемой стеной. Откуда-то брезжил слабый свет: то ли чудом сохранилась лампа под потолком, то ли открылась дыра на поверхность… — Луссурия! Недоумок! Где ты?! Лу!.. — Где-то тут, — послышалось из пылевого облака. — Скажи что-нибудь еще, капитан. — Убью нахер! — заорал Сквало и закашлялся. Рядом появился Луссурия — подкопченный, равномерно грязный, немного окровавленный. — Там коридор завалило, — сообщил он, — думаю, стрелять тоже больше некому. — Прекрасно, мать… кх-х-х… твою!.. — воздух все никак не желал проходить через горло. Сквало кашлял не переставая. — Выбираться мы как теперь будем?! Луссурия пожал плечами, подошел к двери. — Подвинься, пожалуйста. Он примерился и неожиданно — для Сквало — врезал коленом по кирпичу возле дверного замка. Брызнул сноп искр Пламени, кладка осыпалась мелкой крошкой, и дверь лениво приотворилась. На штырях замка сиротливо висела металлическая планка, освобожденная из стены. — Нам сюда? — уточнил Луссурия, кивая на дверь. — Сюда, — просипел Сквало. Дышалось ему тяжело. Возможно, не только из-за пыли. Он был бы счастлив, заведись в Варии такой новичок: хладнокровный, расчетливый, почти безэмоциональный, абсолютно безжалостный. Видеть таким Луссурию Сквало было… да что там: больно. Похоже на ту боль, что не проходила долго-долго, пока он сживался — и смирялся — с тем, что вместо левой руки у него железка. С этим ничего нельзя было поделать, с этим нужно было жить, и к дьяволу сожаления, но… но больно было адски, он ночей не спал, грыз подушку, чтобы не выть в голос, жрал таблетки горстями, ходил злой, как тысяча чертей. Долго. Пока не привык. Вот и сейчас: словно часть тела отрезали и вместо нее приставили офигенно функциональное, сбалансированное, удобное — но неживое. Не свое.***
Гулкими переходами коллектора они прошли полпути. Потом выбрались на поверхность, срезали дорогу по каким-то закоулкам и палисадникам до одного заведения, где офицерам Варии всегда рады были предоставить машину, можно и с шофером, если эти офицеры на ногах не держатся от усталости. Разговаривать по пути не хотелось. Сквало и молчал, для него это было нормально; а Луссурия молчал тоже, и это было совершенно ненормально, но Сквало больше не мог удивляться и дергаться, его словно огрели мягкой, но тяжелой подушкой, приглушив остроту восприятия. Когда они добрались до дома, Сквало первым делом отчитался Занзасу о выполнении задания. — Придурок этот живой? — Живой. — Ну и все, — заключил Занзас, ставя жирную точку в вопросе о дееспособности Луссурии. Добравшись до своих комнат, Сквало немедленно отправился в душ. Многочисленные царапины и более глубокие ранки пощипывало, кое-где тонкие струйки крови смешивались с мыльной пеной. Сходить к Луссурии, чтобы починил? Дело может кончиться лишним метром волос, но такие «ошибки» Сквало не стеснялся срезать. Длиннее, чем есть, волосы у него естественным образом уже не росли, и его это устраивало. Но Луссурия… Нет, он починит, наверное. Можно даже рассказать ему про исцеление касанием — пусть попробует, он это часто делал в последнее время, вдруг вспомнит. «— Я понял. Ты просто изобрел удобный способ лапать других, чтобы не получить по морде. — Ну, Ску, а даже если и так? Подними руку, у тебя тут такое… осел лягнул? Ах, об угол! Так вот: мне приятно, тебе полезно, все довольны, не так ли, милый? — Как только Леви такое терпит. — А он не терпит. Он ко мне с мелочами не ходит, предпочитает гордо страдать, бедняжка. — Болван. Вот тут еще поправь, ладно? Не спрашивай, я не помню, обо что это…» Да. Луссурия все сделает. Молча. Вежливо улыбнувшись. Сквало приложился лбом о стенку кабинки — пластик загудел. Что ж так хреново-то, а? Да было бы легче, если б он сдох, а не памяти лишился! Когда ж это кончится уже? Кончится ли когда-нибудь?! На полотенце, когда он вытирался, осталось столько кровавых полос, что Сквало все-таки решился идти к Луссурии. Иначе еще несколько дней все это будет тянуть, мешать, чесаться, заживая… к черту. Есть возможность зарастить все махом — надо пользоваться. А свои переживания можно и в угол задвинуть. Луссурия вытряхнулся из ванной, похоже, раньше — уже и хохолок свой разноцветный успел высушить. Но все равно встречал визитера в одних домашних брюках (чего, кстати, он-прежний себе никогда не позволял; Сквало и вовсе не мог припомнить, а видел ли он Луссурию дома неодетым). — Подштопаешь шкуру? Руками, без коробочки? К большому удивлению Сквало, Луссурия кивнул, не переспрашивая. Уже знал? Рассказал кто-то из его отряда? Или Маммон еще могла. — Ты сядь, наверное. А лучше вообще ложись. — Покрывало уделаю. — Велика важность. Ложись, так удобнее. Ну разумеется, и тут все было с ног на голову. Обыкновенно Луссурия очень берег убранство своего жилища от посторонних загрязнений. Особенно пятен крови. Особенно чужой. Сквало улегся ничком, подложил руки под голову. Ему до зубовного скрежета не хотелось видеть сейчас лицо Луссурии в дрожащих золотистых бликах — сосредоточенное, брови сведены к переносице, ни улыбки, ни шутки. Черт, его же всегда бесило это неизменное балагурство, так что ж теперь, когда оно исчезло, стало так тоскливо? Амнезия сделала Луссурию идеальным боевиком, визитной карточкой Варии. Любая Семья могла бы гордиться таким офицером. Но вот что-то не получалось гордиться. Радоваться не получалось тоже. — И когда ж тебя обратно развернет, — пробормотал Сквало горько. Он не рассчитывал, что Луссурия услышит. Однако… Руки, скользившие над ним, согревая, но не касаясь, замерли. — Мне так плохо удается моя роль? — осведомился Луссурия. Спокойно, без обиды или гнева. О господи! — Забей, — выдавил Сквало сквозь зубы. В конце концов, какого хрена кто-то обязан соответствовать его ожиданиям и привычкам? И нет ничьей вины в том, что его приложило именно так! Луссурия не ответил — только, помедлив, слегка сжал его плечо. Сквало едва не взвыл: это был жест из прошлого, нечастый, но запоминающийся. Луссурия редко позволял себе дотрагиваться до Сквало без надобности, еще реже — утешать или ободрять таким образом. Но зато всегда угадывал, когда это будет к месту. И да, черт подери, хоть и подвинутый крышей, но все-таки это он — его Пламя, его руки, его внимание к мелочам. «— Ску! Остановись, пожалуйста. — Чего?! — Остановись. Сядь, выдохни, давай я тебе выпить налью. Перестань метаться, милый. Ты скоро дорожку в полу протопчешь, как в мультфильме. — Да я… ох, проклятье. Я… как… что делать-то?! Что нам теперь с этим… Что мне делать?.. — Сква-ло. Подумай о чем-нибудь другом. — Не могу я! Черт! Я восемь лет, понимаешь ты, восемь лет об это убивался! И вот, пожалуйста, Занзас… а я… мы же тогда думали хором, знаешь. С полуслова… а теперь я смотрю и не понимаю. Ничего я не понимаю, ни что он думает, ни чего хочет! Что не так? Что сломалось? Почему я его… не слышу совсем?! — Ты вырос, Ску. Ты уже взрослый. Взрослые никогда не понимают подростков, ты же знаешь. Подожди немного, милый. Ты привыкнешь. Занзас наверстает эти годы. И все будет хорошо…» — Я привыкну, — сказал Сквало вслух. — Один раз получилось же. Лу, сделаешь мне спину опять, а? Намахался сегодня. В общем-то, особой необходимости в массаже не было, но Сквало не отказался бы от хорошего снотворного, как вчера. Луссурия утвердительно хмыкнул, Сквало слегка вжало в постель, когда деревянно-твердые основания ладоней уперлись ему в загривок. Немного резче будет уже смертельно, вспомнил он. Короткий хруст — и все, никаким Пламенем не выправить сломанную шею. Но Луссурия знает, пусть даже не сознательно, все о том, как можно обращаться с человеческим телом, как сам Сквало знает все о взаимоотношениях плоти и заточенного металла. И это движение в полушаге от непоправимого — совершенно безопасно. Пламя Солнца пробиралось под кожу, мелкими фейерверками гуляло в крови. Сквало вряд ли мог бы разобрать, где его касаются руки, а где — упругие волны энергии. Такого раньше не бывало, но это ощущалось восхитительно, и он отдался во власть чувственного восприятия. Ожидаемый сон не пришел. Вместо этого тело наполнила бодрость, небывалая после тяжелого дня. С непривычки Сквало даже не сразу понял, что это такое. Секса хотелось. И нет, это не было банальное возбуждение — утренний стояк, душ, примитивная гигиеническая процедура. Ничего подобного: хотелось по-настоящему. Жизни, страсти. Брать и отдавать. Быть… с кем-то. Чувствовать партнера всем телом, ловить дыхание, слушать и быть услышанным. Ну да, разумеется, Пламя Солнца, сообразил Сквало. Расшевелит даже полумертвого. Во всех смыслах расшевелит. Прозвище Луссурии заиграло новыми красками. А ведь раньше не вытворял такого… хотя мало ли, какие пятна и вспышки на Солнце порождает эта самая, как там ее, фуга. Но выводы выводами, а назревала проблема. Сквало всегда очень трудно было найти себе партнера. Его недоверие к миру и людям просто не позволяло взять и перепихнуться с кем попало. Ну не мог он, и все тут. Ему и за руку-то здороваться претило! Зато, если уж попадался человек, которому почему-то получалось довериться, начинался полный беспредел: парень, девушка, снизу, сверху… не имело никакого значения. Только попадались такие — редко. Вот Занзас, скажем, мог бы рассчитывать на взаимность, если б захотел: ему Сквало не просто доверял, а принадлежал с потрохами. Но Занзас был строго по девочкам и затруднений с подбором не испытывал. Подыскивать себе личную жизнь на стороне не было ни времени, ни возможности. Сквало вел вполне аскетический в этой сфере образ жизни, и в целом его это устраивало. Излишнее напряжение всегда можно было сбросить в бою или на тренировке, а поскольку бои и тренировки случались у него каждый день, то обычно либидо благополучно «уходило в меч». А вот теперь вместо здорового сна совершенно внезапно и просто-таки нестерпимо хотелось трахаться, ближайший подходящий кандидат в партнеры болтался сейчас где-то в Намимори (и то не факт, что согласился бы), и будь прокляты специфические свойства Солнца! — Перевернись, — скомандовал Луссурия, Сквало послушался, не успев подумать, и немедленно об этом пожалел, потому что тело слишком уж явно выдавало его состояние… …а потом пожалел еще раз, потому что встретился взглядами с Луссурией. И это было похоже на выстрел в упор: когда успеваешь понять, что ты влип, а потом из дула вырывается пламя, и — все. Луссурия закусил губу и отвел глаза, но было поздно. Сквало увидел все разом: и голодную тоску, и хищное желание, и что-то еще такое… безнадежность? Если у Луссурии-прежнего былые чувства и переплавились в заботливую привязанность, то нынешний через это не проходил. А может, у прежнего просто контроль Пламени был получше? И теперь наружу выглянула тщательно скрываемая невесть сколько времени, но несомненная страсть. И ведь никогда, ни разу даже в голову не пришло, что Лу, ближе которого и не было… что все его шуточки на самом деле никакие не шутки… столько лет — и ни разу… Выстрел в упор — это очень быстро; Сквало успел подумать полсотни мыслей разом, а сделать только одно. Он выдохнул: — Я потом тебя убью! — и рванул Луссурию за плечо на себя. И окунулся в Солнце с головой.***
Он проснулся очень поздно — судя по тому, как хотелось жрать; даже глаз не открыл. Лежал, не шевелясь, медленно впитывая звуки и запахи, возвращая себе ощущение реальности. Вчерашнее помнилось на удивление отчетливо — и на удивление же не вызывало желания побегать по потолку. Остатки солнечного огня еще бродили по венам, было легко и до странности весело, как в далеком детстве, когда очень напрягало прыгнуть с пятиметровой вышки в бассейн, а потом вдруг выяснилось, что это прикольно до невозможности и хочется еще. Спать рядом с Луссурией оказалось уютно — это несмотря на жесткую кровать и на полное отсутствие привычки делить с кем-то одеяло. Ровное дыхание щекотало плечо, горячая рука покоилась на груди. Черт знает что — а впрочем, если у Луссурии чердак покосился от какого-то там шока или стресса, то почему Сквало нельзя? Что у него, стрессов в жизни мало? А вот любопытно: подавленное влечение, оно тоже стресс? Что-то такое Сквало читывал, что-то слышал краем уха, но на деле этой областью знания никогда не увлекался. Теперь полузнакомые слова бродили по кромке памяти: фрустрация, сублимация, еще какая-то хрень. Психический аналог монетного пресса, да? Чем вообще могло так придавить Луссурию, легкого и понятного, как дневной свет. Скрытного до упора, как выяснилось. Что он там писал в своей зеленой тетрадке, которой Сквало раньше никогда не видел? Хотя… и не надо. Сквало поморщился и молча пообещал себе забыть про тетрадку и не вспоминать о ней больше никогда. Один раз на его памяти кое-кто сунул нос в личные бумаги отца — и к чему это привело? Так вот, копаться в дневниках и прочей макулатуре, принадлежащей своим, Сквало зарекся насовсем. Не стоило оно возможных последствий. Невзирая на прекрасное самочувствие, в глубине души скреблось нехорошее. Сквало попытался отвлечься, перестать думать, наслаждаться покоем — не получалось. Скрестись продолжало. Поганая это штука — совесть: вечно вылезает, когда не ждали. Нет, о том, что он переспал с Луссурией, Сквало не жалел и очень сомневался, что Луссурия пожалеет: нынешний — так точно нет, прежний… вряд ли, да и то — он об этом может вовсе не узнать. Тогда что? Все тот же «стресс»? Может ли так быть, что Луссурию укатало в амнезию чувство, которому он не давал хода? А так вообще бывает? Да ну, бред какой-то. Они людей убивают много лет разными способами, грешат так, что на Страшном Суде ангелам фантазии не хватит все это квалифицировать — и тут вдруг психическое давление из-за того, что кому-то кто-то не дает? И снова не в этом дело, мрачно сознался Сквало сам себе. А дело попросту в том, что ему не хочется допустить даже мысли о том, что в случившемся с Луссурией он, Сквало, виноват. Хоть на кончик пальца. Почему-то эта мысль мешает спокойно жить. Очень сильно мешает. Даже если это полная чушь и такого просто не может быть. — Мадонна миа… — прошелестело рядом. Сквало дернулся и распахнул глаза. В комнате оказалось непереносимо светло, солнце шпарило прямо в окна, и он, моргая, как сова в полдень, уставился на бело-зелено-черное пятно, которое по мере того, как глаза привыкали к свету, все больше походило на лицо Луссурии. — Знаешь, милый, — произнес голос с до боли знакомыми интонациями, — последнее, что я помню, был взрыв. И я согласен считать, что умер и попал в рай, но меня беспокоит твое здесь присутствие. То задание так плохо закончилось? — Лу, — хрипло позвал Сквало. Горло стиснула невидимая рука. — Лу… ты вернулся, да? — Смотря откуда, радость моя, — с сомнением отозвался Луссурия. Он полулежал, опираясь на локоть, отчаянно щурился, и на лице его была написана определенная растерянность, и еще неуверенное счастье, такое — а вдруг отберут?.. И сама эта гамма выражений уже яснее ясного говорила: да. Вернулся. Сквало еще секунд десять всматривался, а потом коротко выдохнул и обнял Луссурию: плечо к плечу, щека к щеке, так, как никогда и ни с кем. — Не поверишь, но я скучал. Я просто охренительно скучал, пока ты… был не ты. — Милый, ты меня пугаешь, — ответное объятие тоже было каким-то несмелым. Недоверчивым. — Меня похитили инопланетяне? Приходил в гости Мукуро? Пожалуйста, Ску, объясни, что произошло. — В гости приходила твоя другая субличность, что-то вроде этого. Такой терминатор! — Сквало даже коротко рассмеялся от накатывающего облегчения. — Но знаешь, крутых парней у нас и так полно. А вот тебя не хватало. — Никогда не подозревал у себя шизофрении, — почти жалобно пробормотал Луссурия. — И как, э-э, долго все это продолжалось? — Почти три недели. Только произнеся это вслух, Сквало прочувствовал весь потенциальный ужас, грозивший им. Фуга могла длиться и год… Год! Да они тут меньше чем за месяц чуть с ума не посходили! Он резко выдохнул, представив себе на секунду возможное развитие ситуации. Прижался губами к мерно вздрагивающей жилке на шее Луссурии, словно опасаясь, что ни с того ни с сего совершится обратное превращение, и стремясь это предотвратить. И ощутил некую неправильность происходящего. — Эй. Тебе неприятно, что ли? Луссурия заметно вздрогнул в его руках. — Нет, милый. Вовсе нет, я как раз совершенно счастлив. Только… — Только? — удивительное дело, обычно это Луссурия клещами вытягивал из Сквало, что не так и в чем проблема. — Мне, видишь ли, хотелось бы понять, что случилось за три недели такого, чтобы мы с тобой вдруг оказались в столь… близких отношениях. Не пойми превратно, Ску, я… рад. Ты не представляешь, насколько. Но это… сводит с ума, честное слово! Еще бы, согласился Сквало мысленно. Просыпаешься вот так после взрыва в одной постели с… а кстати. — Вот ты мне скажи. Ты правда, что ли, все это время, я даже не знаю сколько, сох по мне? В смысле, не прикалывался, а… правда? Он отстранился, чтобы заглянуть Луссурии в лицо, и снова об этом пожалел. Вот он, подлинный «дурной глаз» — непроглядный, бездонный как колодец черный, по-кошачьи светящийся зеленый, да на подвижном, чуть искаженном грустной улыбкой лице… смотрелось поистине демонически. Правильно Лу носил очки: глаза его выдавали. Никак нельзя сойти за белого и пушистого с таким взглядом. — Правда, милый, — ровно сказал Луссурия, и у Сквало екнуло сердце, потому что одно дело потихоньку догадываться, и совсем другое знать наверняка. — Вот с самого первого раза, как увидел. — Так что ж ты тогда, — Сквало неожиданно для себя перешел на шепот; возможно, потому, что иначе заорал бы в полный голос, — что же ты молчал-то?! — Молчал?.. Но, радость моя, я честно говорил об этом каждый день, и не по разу. Разве нет? Сквало открыл рот, чтобы возразить: что-то он такого не замечал… и закрыл, так ничего и не сказав. Калейдоскоп его воспоминаний рассыпался и сложился заново. Все эти «милый», и «радость моя, разве так можно с собой обращаться», и «посидеть с тобой?», и еще сотни, тысячи моментов, слов, ситуаций. И верно, ну как еще яснее сказать «люблю тебя», разве что совсем прямым текстом, как обухом по лбу? Так ведь и это было, и Сквало потом долго обходил Луссурию по широкой дуге. Больше тот и не повторял рискованных экспериментов, понятное дело. — Вчера, — медленно проговорил Сквало, — ты сказал так, что до меня наконец дошло. Он отпустил Луссурию, улегся навзничь. Прикрыл глаза. Солнце выжгло на внутренней стороне век яркие зеленые круги. — Ску?.. — Давно не чувствовал себя таким бараном, — сознался Сквало. — Но такое дело: пока тебя тут терминатором подменяло, я с потолка не слезал. И вообще… — он ощупью нашел руку Луссурии, притянул его к себе. — Мне так нравится. Лучше, чем было. — То есть, — выдохнул Луссурия ему в волосы, — я и правда могу считать себя в раю, да? — Рай — это когда ты сдох, Лу. Так вот хрен тебе. У нас тут Вария, — мстительно сказал Сквало и с готовностью запрокинул голову, подставляя горло осторожным — поначалу — поцелуям. Так, действительно, было гораздо лучше, чем раньше.