В темноте не видно лиц, впрочем, в темноте вообще ничего не видно — если бы мрак нарушался светом, это был бы не мрак, а какое-то безобразие. Только всё не вовремя, всегда не вовремя. Как же надоедает передвигаться на ощупь и вести разговоры вслепую… Если это убийство, то оно выдалось весьма изощренным — и издевательски растянутым во времени. Это не слепота и не бессилие, но нет ни сил, ни света. Есть только соль… много соли, с которой, как предполагалось, придется смириться. Смириться — звучит смешно, а шаги — не очень.
…
Как дать понять игроку-одиночке, что он не один? В намеках запутаешься сам, скажешь прямо — да посмеются над тобой, и всё… Смеяться он умеет. Год назад этот смех казался ненавистным, сейчас Робер понимал, что он сойдёт с ума, если не услышит голос Ворона. Кто узнает — не поверит, и в первую очередь Алва. Или сойдёт, если услышит, но выглядел он много лучше, чем звучал. Не так, слышишь меня?! Не так! Что они с тобой сделали, Разрубленный Змей? До чего довели? Надо уметь так держаться… презирать своего тюремщика. Жить дальше, когда все вокруг хотят твоей смерти. Если это, конечно, жизнь… без света, без воды, без ветра, без струн… Врагу не пожелаешь, но Рокэ не враг. Больше не враг, и кажется странным, что он когда-то им был.…
Эпинэ — это, по меньшей мере, странно. Либо никто не знает, что он здесь… но скоро узнают, и чье-нибудь величество лопнет от злости… Либо там, снаружи, устроили переворот, а ты не слышал. В голове шумит не море… если море — то кровавое… И сквозь него — слова. И вам сказать нечего, и нам тоже… Игра теней — единственный выход; для того, чтобы изобразить оленя, струны не нужны. А может, к Леворукому это всё и потребовать воды? Нельзя, терпи…
…
Это престранное чувство — смесь сочувствия с раздражением на грани отчаяния: еще у эшафота Робер едва не сорвался на крик, пытаясь понять, за какими кошками Ворон… впрочем, нет, понять он так и не смог, сколько ни пытался. Робер вообще был уверен только в одном — каким бы Алва ни был и каким бы ни был его, Робера, сюзерен, это чересчур. Хотеть помочь, прекрасно зная, что твоя помощь никому не нужна — нарвешься на злой ироничный взгляд или, если повезет, насмешливый отказ. Хотеть помочь… а что он может? Притащить сладкого вина? Пригрозить пистолетом несчастному тюремщику? Рассказать про коня? Ну, молодец, рассказал… Нет, Рокэ, так нельзя… с собой… Даже если это не показное, даже если тебе действительно плевать, неужели не хочется прекратить пытку?! Робер молча смотрел на человека, за короткий срок превратившегося из злейшего врага в одного из немногих соратников. Издали и не скажешь, сколько он провел в этом земном Закате… Постепенно становилось плевать на всё, кроме.…
— Возможно, то, что я сейчас скажу, будет противоречить здравому смыслу… — Здравому смыслу противоречит уже то, что вы пришли. Это бессмысленно, а для вас ещё и опасно. — Я не верю, что вас это устраивает! — Что именно? — Да всё… Здесь же пыточная камера… — Согласен, некоторые неудобства налицо. — Некоторые неудобства?! Вы не можете позволить убить себя вот так!
…
Не стоит так кричать про смерть, о смерти надо говорить тихо, особенно если она стоит на пороге. Сказать бы обо всём, что Иноходцу непонятно и понятно быть не может, но ведь придётся объяснять, а на это не хватит ни времени, ни жизни. У тебя осталось три… или даже два… кровавых прибоя, становится всё темнее.
…
— Вы многого не знаете, эр Эпинэ, и не можете знать. В ваших же интересах — и, к слову, в интересах вашего так называемого сюзерена, — вам лучше как можно скорее покинуть эти Рассветные Сады. — Закатные… — Любые, Робер. У вас в любом случае мало времени до возвращения тюремщика, не тяните и уходите. — Вам это не понравится, но я отказываюсь уходить… без вас. — Безнадёжная глупость. — Докажите!
…
Робер совсем забыл о заткнутом за пояс кинжале, который он ещё по пути сюда рассеянно поправлял. Вспомнил, когда кончик лезвия царапнул шею. Не впервой! Постояв под дулом пистолета Ворона, Эпинэ уже не боялся думать о смерти, хотя его мало что пугало — тогда… — Не терплю таких пошлостей, но ситуации надо соответствовать. — Рокэ оказался за плечом неожиданно быстро, и ведь только кошки знают, сколько сил это отняло. Робер прикрыл глаза; лезвие холодное, дыхание горячее. — Эр Эпинэ, я почти польщён, что вы идёте на такой риск, но он не просто безрассуден — он не имеет смысла: я никуда не пойду… — Это я уяснил, — невольно понизив голос, откликнулся Иноходец. — И я тоже не уйду, с угрозой или без неё, так что лучше сядьте… — Так вы благородный рыцарь или лекарь? Определитесь, — ирония была такой естественной, жаль, что Робер не мог в неё поверить. Опять происходило что-то… странное, словно раздвоение, словно он видел мир за двоих, и этот мир наполовину тонул в крови, беззвучно рассыпался в прах. Эпинэ очень чётко увидел собственную шею, свои же спутавшиеся волосы и воротник, блеск лезвия, но картинка дрожала в болезненном мареве. — Насчёт этого не скажу, но я точно знаю, кем не являюсь — вашим врагом. — Вестимо, Альдо Ракан пока об этом не знает, иначе бы вы здесь не стояли. — Шум и темнота… Надо было что-то придумать и обойтись без этой дешёвой комедии, но раз уж встал… — Говорю в последний раз, уйдите и забудьте о своих подвигах. Оставьте монологи о дружбе на следующий раз, — которого не будет, если сейчас же не лечь или не выпить литр ледяной воды, но это всё не впервой. — Рокэ! Я знаю, что вы чувствуете… — Неужели? — Фердинанд, — Робер не понял, как и зачем он это сказал, а ведь такое уже было! Было и не раз, в словах, жестах, видениях, только он не умел трактовать правильно. — Он здесь, вы здесь. Если я, допустим, похищу Его Величество?.. — Допустим, — хриплый полушёпот, лезвие не дрожит, — вы тоже решили сойти с ума? — Я не знаю и не могу знать, почему, но я чувствую это… И знаешь… — Иноходец осторожно перехватил оружие, коснувшись сухих горячих пальцев, и повернулся. Боялся ли он столкнуться со взглядом, полным боли, или нет, этого не произошло — Ворон не был бы Вороном, смотри он так. Робер был уверен, что как минимум полдела в пленённом короле, не мог это объяснить — и не собирался, потому что шестому чувству доверял больше. Рокэ молча ждал, ни на что не соглашаясь, но уже не сопротивляясь — во всяком случае, в это очень хотелось верить. Удар! Так разбивается волна о камень, а солёные брызги въедаются в кожу, и кажется, что от них не избавиться уже никогда. Ты должен был — по чьему-то плану — рухнуть дней пять назад, это не тот долг, который что-то значит, но неужели дальше не пойдёт? А жаль, испытание было почти забавным, если посмотреть со стороны… Если видеть. Темно… Кинжал брякнул об пол. Неудивительно, что он всё же потерял сознание в этом ночном кошмаре, по прихоти сюзерена ставшего реальностью. Надо было действовать; Робер остался стоять, как стоял, подхватив Алву и думая о проклятой жаре. Простите, маршал, придётся решить за вас… Ещё можно найти дорогу назад, но не построить заново последний сожжённый мост. Совсем близко послышались шаги и голоса. Губы Иноходца тронула чужая усмешка. Он знал, что делать.