Франкенштейн

      Незлое октябрьское солнце уже давно зашло за дальние башни мегаполиса, высветило их контуры алым неоном и отправилось на заслуженный покой. Киёши шёл по вечерней улице среди рекламных вывесок, поочерёдно обещающих встретить очень страшные выходные в самых лучших заведениях Токио, и прислушивался к тянущемуся с перекрестка «This is Halloween».       «Это Хэллоуин!» - кричат и фонари Джека глухой ночью.       Сегодня под мистическим покровом каждый показывает сценку: кошелёк или жизнь до тех пор, пока соседи не умрут от страха. Сегодня Хэллоуин. А, значит, сегодня баскетбольный клуб Сейрин устраивает вечеринку с зомби, сладостями и настольными играми.       Ночь тридцать первого октября Киёши всегда казалась забавной и интересной возможностью повеселиться. Назвать её жуткой, когда Рико угрожающе размахивает метлой, Хьюга придирчиво рассматривает вставные клыки в зеркале, а Куроко пугает Айду даже без костюма, язык не повернётся, а рот в улыбке изогнётся так, что не выпрямить.       Время от времени Киёши кротко улыбался, ловя на себе любопытные взгляды мумий, оборотней и ходячих мертвецов. Теппею, на самом деле, очень нравится привлекать к себе внимание. И он бы с удовольствием похвастал своим образом в ответ, но и так слишком опаздывал, чтобы потратить лишние пятнадцать минут на преображение. А если ещё пару раз свернёт не туда, то никакой костюм ему уже не понадобится - Рико насильно обмотает его туалетной бумагой и обязательно сфотографирует на память. Когда дело доходит до наказаний, Айда становится не на шутку изобретательной.       Улицы вьются как огромная паутина, монотонность движения начинает утомлять. Киёши снова и снова тычется взглядом в телефон. Навигатор обещает цель уже через три длинных дома, и тут же обновляет маршрут, предлагая срезать через дворы.       На шесть минут меньше, обещает он.       Киёши с удовольствием продолжил бы старый маршрут, но время ждать не умеет. Озирается по сторонам, ища нужный поворот. Найдя, тянется к нему,но тут же его отбрасывает на пару метров назад, как в ночном кошмаре, где с каждым шагом вперёд цель становится только дальше. Теппей даже не сразу понял, что это не ночной кошмар, а реальность. Просто какому-то нахалу в радость толкать прохожих.       - Аккуратнее. – советует Киёши его спине, но в ответ получает только взмах белоснежной мантией – надменный, царский.       Бывают же кадры.       Всё это, конечно, неприятно, но будь у Киёши даже целая куча свободного времени, он бы всё равно не стал заниматься публичным порицанием, ему это не надо. Теппей оставляет этот выпад на чужой совести и ускоряет шаг.       Снова одна улица переплетается с другой, снова навигатор раздаёт ненужные советы, и это длится, кажется, уже целую вечность. Ходить, конечно, очень полезно для здоровья, но не в тот момент, когда речь заходит о потере достоинства.       Киёши всё мучает несчастный телефон, махом оставляет позади метров двести. Мучает, мучает – следит за стрелкой навигатора до тех пор, пока зарядка благополучно не умывает руки.       «Восхитительно. Очаровательно» - мрачно думает Киёши. И что ему теперь делать?       Теппей обреченно вздыхает и обнаруживает себя в интересном месте. Вокруг него только глухие закоулки, сумеречные тени, расползшиеся вдоль узкой улицы в традициях лучших инди-хорроров, и оторванность от внешнего мира. Куда идти – одна только интуиция ведает.       На тренировках Рико очень любит издеваться. Но то тренировки, а то праздник. Нельзя было найти места для тусовки более лёгкой доступности?       В общем, Киёши сворачивает книгу жалоб и включает мозг. Он знает адрес, знает номер Хьюги, но, черт возьми, не знает, как оживить телефон. Давно пора было уже поменять этого предателя – выключается в самый неподходящий момент.       Итак. Мыслим рационально. Выйти, для начала, из этой тёмной обители поближе к людям, а там, на месте, уже и сориентироваться будет реально, и позвонить попросить.Да, отличная идея. Так он и поступит.       Где-то недалеко, буквально в пятидесяти метрах отсюда гудят машины, густой россыпью расходится по улице задорный детский смех, лает собака.Совсем рядом! Киёши тянется на эти звуки, как мотылёк на свет. Дважды сворачивает направо, разок – налево,попадает в тёмную подворотню и вдруг оказывается запертым с трёх сторон.       Какие высокие стены, изумляется Киёши. Лезть на них он, конечно же, не будет.       Нет, это не переулок, это чёртов лабиринт, в который легко забрести и просто невозможно выйти. Киёши раздражённо хрустит костяшками пальцев и повторяет свой маршрут в обратном направлении. Заблудиться здесь ему ещё только и не хватало.       Вдруг в темноте Киёши услышал звук, который не смог для себя истолковать. Мягкий, шелестящий звук — странный. За ним последовал другой, и этот определился сразу: здесь явно кто-то ходит.        Киёши затаивает дыхание, чтобы вовремя поймать движение.Но ни шагов, ни действий он больше не улавливает. По небу разлились чернила, затопили даже луну. Из освещения здесь – только диода над мусорным контейнером, ничего в округе не разглядеть. Тишина иногда прерывается долгими завываниями ветра за стенами дома, и затем снова только воздух звенит от любопытства.       Может, это кошка бродит?       По спине Киёши невольно скатываются мириады мурашек. Ощущение чужого присутствия вцепилось в него до мяса рыболовными крючками и не хочет отпускать. Оно не пугает, но очень нервирует и запускает вереницу ужасных мыслей. Киёши отчетливо чувствует, как по спине его скользит чужой взгляд — пристальный, ощупывающий, очень неуютный. Он любит ловить чужие взгляды, но этот… От него по коже бежит холодок, сердце не на шутку расходится, частит в висках и набирает силу. И обуздать его не получается.       Нет, кошки так не смотрят.       Ладони складываются в кулаки. Кто бы это ни был, план действий один: подгадать момент, сделать рывок вперёд, а потом уже устраивать допрос с пристрастиями. Всё верно, так он и сделает. Киёши достаточно крупен, чтобы заломить руку, перекинуть тело через плечо и обезвредить.       - Что, заблудился?       Слова резанули слух, словно кинжал, да так неожиданно, что Киёши даже не успел понять, не успел подумать, не успел осознать. Невольно переступил на месте и, поскользнувшись на чем-то, брякнулся прямо на пол – не очень-то и мягкий.       Подгадал момент, сделал рывок вперёд и устроил допрос с пристрастиями. Пять баллов за исполнение, хвалит сам себя Киёши. Положение такое, что смешнее не придумаешь.       - Что же ты так пугаешься? Я вроде совсем не страшный, – слегка посмеивающимся и смутно знакомым голосом протягивает кто-то.       - Просто, очень люблю, когда подходят со спины, – Киёши трёт ушибленное место.       - Прости-и-и, я не специально, честно-честно. Мне всего лишь хотелось тебе помочь. Не думал я, что ты такой пугливый, – раздосадовано тянет неизвестный, и Теппей ясно уловил, как тот виртуозно мотает головой – явно кривляется.       Киёши возразил бы, но отчего-то только засуетился на месте. Благоразумный внутренний голос услужливо советовал сматываться отсюда, что есть силы. Но ничего не получается, даже подняться. Его словно в капкан поймали, его зажало, и вот он уже слышит, как частят мягкие шаги охотника.       Теппей пытается сфокусировать взгляд, но все попытки ограничиваются расплывшимися очертаниями–просвечивающимися в темноте, длинными, тянущимися двумя ленивыми дугами вниз, к полу. Кажется, это человек среднего роста, среднего телосложения, облачённый в мантию и, судя по всему, белоснежную. Киёши хмыкает. Какое исчерпывающее описание.       И тут все органы рухнули вниз.       Так странно, подумал Киёши. В его образе нет ничего отвратительного, нет ничего пугающего, но почему, тогда, даже силуэт в этом человеке прямо-таки кричит об опасности?       - Что же ты разлегся? Давай помогу.       В темноте что-то отливает. Убегает вверх изящной косой, режет по глазами, что ещё хуже, приближается. Киёши не верит в мистику с десяти лет, находит всему логическое объяснение с четырнадцати, но в восемнадцать совладать с собой всё равно не может.       Просмотренные за всю жизнь ужастики вваливаются в его голову один за другим. Первый рисует картинку клоуна – вполне безобидного на вид, даже немного печального, одинокого. Большие васильковые глаза его смотрят так верно, так ярко блестят надеждой, что ты не можешь позволить себе эту надежду забрать.       И вид его изменится уже через секунду – голубые глаза станут одним сплошным белком, лицо расчертит напополам, рот, и без того теперь широкий, ощерится сотней акульих клыков в два ряда, и они вонзятся тысячью стрел в руку, которую Киёши сам же и протянет.       Второй… О, Ками-сама, не надо даже представлять этого!       Киёши даже вздрогнуть не успевает, как ладонь его забирает что-то прохладное, но очень приятное на ощупь,что-то сухое и мягкое.       Сухое, мягкое?..       О, чёрт, это не акулья пасть, не щупальца и даже не когтистая лапа. Это ладонь! Человеческая ладонь! Явно небольшая, но длинная. Пальцы длинные и тонкие, один их вид завораживает - белоснежная кожа, пленительный просвет. Фарфоровые на ощупь, словно ненастоящие - кукольные.       И тем не менее:       - Спасибо, но я сам… - на всякий случай предупреждает Киёши; не незнакомца, себя.       И понимает, что сегодня всё против него – не успевает он приподняться, как, неудачно скользнув по асфальту ботинком, снова валится обратно. Явно не его день.       Глумливый смешок эхом разнёсся по всей подворотне.       - Ками-сама… Да ты не бойся, Киёши, я же тебя не обижу, и ты это прекрасно знаешь. Доверься мне.       А? Киёши?       Теппей заморгал и снова попытался рассмотреть человека в белоснежном одеянии. Нет, всё это очень хорошо знакомо. Эта опасность, эта интонация, эта растянутая манера речи, этот голос - змеиный, смеющийся и в то же время острый, как хорошо отточенное лезвие.       Как хорошо отточенное лезвие…       И тут, словно взрывной волной, на него накатывает понимание. Хотя свет был тусклый и неверный, всё же его хватило, чтобы Киёши по памяти довёл до ума знакомые очертания.       Какой нормальный человек станет дышать в спину в тёмной подворотне? Конечно же, Макото Ханамия!       Тучи словно ждали момента его озарения и в миг рассосались на небе, разрешая лунному свету ненадолго пролиться на знакомую физиономию.Луна низко повисла в небе огромным белым черепом, но полностью темнота выплюнула Ханамию не сразу – щупальца теней выпускали его постепенно, фрагментами. Белоснежные ее пальцы сначала очертили бледный абрис его лица, поднялись к густым бровям вразлёт, зарылись в хулигански разбросанные пряди, прояснили длинную кривую ухмылку, ощерившуюся острыми клыками – человеческими, но жуткими. Словно портрет нарисовали.       - Ханамия? Серьёзно? – не удерживается Теппей и останавливает взгляд на вполне реалистичном шве, который протянулся от правого уголка губ наискось до половины щеки красной впавшей дорожкой. Киёши не сразу понимает, что это всего лишь грим, и в бесящей Ханамию манере хочет поинтересоваться у него об отношении к возмездию. Но по спине невольно покатились мурашки, стоило ему ещё раз обвести рисунок глазами. Будто на живую зашивали.       Ханамия закатывает глаза:       - Я похож на клоуна?       Нет, Ханамия, на клоуна ты не похож. Слишком белый, слишком изящный,слишком самодовольный. Но ты похож на человека, который на баскетбольной площадке на грязные приёмы не скупился, а здесь темная подворотня. От клоуна, хотя бы, знаешь, чего ожидать.       Вдруг случилось то, чего Киёши, вообще, никак не ожидал. Макото вцепился в его руку мёртвой хваткой; улыбка его расползлась по всему лицу и стала настолько широкой, что прочертила его почти напополам, а потянул он сам с такой силой, словно собирается вырвать руку Киёши вместе с мясом.       Или, всё-таки, похож?!       - У тебя такая крепкая рука. Сильная, накаченная.– вдруг начинает ворковать он сладострастным голосом и одними подушечками гулять под курткой по предплечью. - Просто идеальная.       Киёши даже не находит, что ответить – все слова высохли прямо на губах. Наверное, это были самые странные комплименты в его жизни. Но более странно – слышать их от парня, так ещё от какого парня. От самого Ханамии Макото.       Ханамия достаточно близко, чтобы рассмотреть образ в мельчайших деталях. Белоснежная мантия оказывается просто расстёгнутым медицинским халатом, с шеи длинной змеёй свисает знакомый медицинский аппарат, косой отлив – сияющая в темноте ухмылка. И это всё тоже показалось Киёши знакомым.       Белый халат, швы, хорошо отточенное лезвие.       Главное – не дышать!       Киёши почувствовал себя пациентом в операционной. Как тогда, в Америке. Вот-вот ему в кровь запустят усыпляющий яд, и тогда уже ничто не будет в его власти. Теппея разберут на эти самые идеальные руки и ноги, выпотрошат внутренности, не побрезгуют сердцем и оставшиеся части распихают по пакетам, которые потом похоронят где-нибудь на дне реки или скормят собакам. С Ханамии такое точно не убудет.       - О, кажется, ты поранился. Давай, я посмотрю?       Поранился?       Дыхание пробивается обратно, когда длинные прохладные пальцы касаются бедра одними подушечками, и Киёши рефлекторно закусывает губу. Он был так увлечен происходящим, что даже не заметил, как поцарапался о разбросанные сломанные прутья.       - А ты… доктор? –как можно более дружелюбно спросил Киёши, и тут его передёрнуло от собственного вопроса. Он даже не ожидал, что это прозвучит настолько жутко – прижмет горло и переворошит все упавшие внутренности.       А Ханамия подошёл к выбору своего образа с умом. В конкурсе на самый страшный костюм он, однозначно, отправил бы всех в нокаут. Доктор Ханамия Макото – лучшее название для самоповального фильма ужасов, бьющего любые рейтинги за всю историю кинематографа. Даже страшно представить, какой из Ханамии получился бы доктор. Этот оборотень в белом халате будет мило улыбаться тебе, понимающе кивать головой, засыпать ладони надеждами на счастливое будущее, а в голове – рисовать картины твоих гниющих от его же лечения кишок и со вкусом облизываться, наслаждаясь твоими предсмертными агониями. Не хотел бы Киёши однажды попасть к такому доктору на приём.       Но, помнится, сегодня явно не его день.       - Доктор Франкенштейн. –важно поправил его Ханамия, делая особый нажим на первом слове, из-за чего Киёши против воли повторно перетряхивает.       Ханамия садится перед ним на корты; самодовольная улыбка никак не сходила с его лица. Из длинного кармана он достает что-то похожее на перевязочную ленту и... скальпель?       Киёши нервно сглатывает огромный ком и не задаётся вопросом, зачем на столь незначительную ранку расходовать перевязочную ленту. Сейчас что-либо знать о намерениях Ханамии Киёши отчего-то хочет меньше всего на свете.       Макото вцепился и не отводит от Киёши взгляда, спрятанного под зубчатой тенью густой чёлки; улыбка его столь ослепительна, словно Ханамии только что была дарована власть над миром. А Ханамию Киёши впервые видит так близко: глаза Макото, обрамлённые чёрными ресницами, тёмные, громаднейшие, как две воронки, в них даже есть что-то сладострастное, а на самом дне – затаённый недуг, давно известный не понаслышке. Теппею даже мнится, что с каждой секундой глаза его становятся всё больше, всё глубже, как бездна.       Ханамия смотрит испытывающе, томяще. Взгляд его серых глаз пронзительный, неуютный,острый. Под его острием душа расходится, как кожа под скальпелем хирурга, а затем выворачивается наизнанку. Он невыносим, сердце от него пускается вскачь, на коже остаются жгучие ожоги. Сам Ханамия просто невыносим.       Но отвернуться или перевести взгляд – самый верный признак слабости. Ханамия поставил Теппея в очень неудобное положение. Киёши чувствует себя загнанным в угол, и что бы Теппей сейчас ни сделал, что бы ни сказал - всё это будет выглядеть так, словно он пасует перед Ханамией.       Ну уж нет. Это будет слишком очевидным проигрышем. Киёши вдыхает-выдыхает и решает также пристально проследить за ним.       Ленту достаточно разматывают и прикладывают ровно к ране, придерживают и аккуратно обматывают вокруг бедра. Теппей всё ждёт, когда Ханамия выкинет хоть что-то грязное, однако ничего больше не происходит. Ханамия устал быть настолько предсказуемым или ещё не вечер? Киёши даже жмурится зря – ни одного намёка на боль, даже если захочешь, не найдешь. То ли рана, действительно, незначительная, то ли у Ханамии настолько легкие руки, будто врачебные.       Мистика какая-то.       Киёши корчит гримаску и останавливается на первом варианте. Уже выяснил, что из Ханамии доктор, как из него балерина.       Внизу блестит скальпель, и по виску бежит мокрая капля. Ханамии ложку дай, его мозгов хватит, чтобы придумать способ ею зарезать. Какой, чёрт возьми, скальпель?!       Колени начинает сводить, они подкашиваются и грозятся проломиться внутрь. Чёрт, просто неудачно встал. Положение бы сменить.       - Если будешь так трястись, я тебе ногу отрежу. Случайно, конечно же.– с самой невинной улыбкой лепечет Ханамия и, не глядя, проводит по ленте скальпелем.       В некоторых случаях Киёши повторять дважды не приходится. Он соскребает остатки стойкости и терпит. Терпит взгляд, терпит боль, терпит прикосновения – такие волнующие, немного странные.       - Порядок.       С сердца словно камень свалился. Киёши с огромным недоверием косится то на свою ногу, то на Ханамию и только с третьего раза осознает, что сегодня, действительно, день мистики. Ками-сама, он доверил Ханамии Макото свое тело, свои конечности, и без того не самые здоровые, а инвалидом не остался!       Ханамия смотрит на него и не может сдержать усмешки:       - Ну у тебя и лицо. Краше только в гроб кладут.       Эти слова царапнули Киёши слух. Лицо Теппея в миг просияло, оживилось,на губах заиграла улыбка - у него против воли даже получилось сочинить на нём что-то дружелюбное.Ничего он не испугался, ясно?       Киёши не успевает опомниться, как вдруг одной рукой Ханамия порхает к его голове, отбрасывает с его лица чёлку, другой – берёт за подбородок.       - Какой идеальный череп. – Ханамия ведет пальцем по его лбу, одной подушечкой похлопывает ровно посередине, и Теппей отчётливо видит, как тот ведёт одним кончиком языка по верхней губе.       Идеальные руки, идеальный череп… Этот Франкенштейн его, всё-таки, решил разобрать его на запчасти, что ли?       Сердце зачастило в висках с новой силой. Переломать Теппея на баскетбольной площадке грубой силой у него не получилось, а вот с острым скальпелем в кармане, с исключительной хитростью Ханамии не составит никакого труда превратить тёмную подворотню в место сведения счетов. Киёши обернуться не успеет, как ему вспорют брюхо и влезут прямо под шкуру. Самому Теппею даже кроме физического превосходства особо и противопоставить нечего.       Теппей задышал так, словно игру целую отбегал. Ты, как всегда,очень нечестно играешь, Ханамия Макото.       - Эй, что случилось? У тебя такая странная одышка, мне не нравится.Подними кофту. – Ханамия неподдельно взволновался и схватился за медицинский аппарат на своей шее - стетоскоп, кажется.       Кофту?       Киёши слишком сильно тупит, очередь на десять мыслей вперёд занята ещё прошлыми размышлениями. И Ханамии приходится делать всё самому. Он рывком задирает кофту и во все глаза разглядывает Киёши – долго, жадно, непристойно.       - Дыши глубоко. – Макото произносит это на длинном выдохе.       И тут начинается что-то непонятное. Если до этого момента всё было более или менее сдержанным, то сейчас Макото вжимает Киёши в стену и начинает откровенно…лапать?Напрямую Ханамия этого, конечно же, не делает, но случайно коснуться груди, опереться на торс, живот, за ремень зачем-то зацепиться ему ничего не мешает.       Какого…       Киёши бы поинтересовался вслух, но, вряд ли, Ханамия ответит ему.Только идиотом себя выставит.       Ханамия всё продумал на пару шагов вперёд. Вот же расчётливая гадина.       Киёши хочет удержать Ханамию на расстоянии вытянутой руки, отстраниться не агрессивно, но решительно. Хочет, но у него это не получается, словно его что-то снова сковало по рукам и ногам. Что за чёрт? Теппей почувствовал смущение и растерянность от происходящего. Ханамия опять заставил его нервничать. И, кажется, Макото именно этого и добивается.       Кровь загустевает, сердцу становится тяжело её качать, герцы его вот-вот взорвутся. Одной рукой Макото водит диафрагмой под сердцем, второй –очерчивает каждый выступ его тела, дразня, обводит кубики, указательным пальцем проваливается в пупок. Киёши ну никак не понимает, что происходит. Эти руки, эти пальцы – они везде, от их слабых прикосновений остаются жгучие ожоги, горит ум, и обугливаются нервы. Прикосновения, даже случайные, настолько неправильны, настолько волнующие, что целая вселенная кажется горящей в огне. От тёплого дыхания, спадающего на его грудь, пробивает крупной дрожью.       Теппей очень старается думать о чём угодно, но только не о происходящем. Однако снова и снова соскальзывает в дурные клейкие мысли и чувствует жар даже под ногами, чувствует, что запыхался ещё сильнее.       Киёши время от времени вспоминает, кто перед ним стоит, но только заводится от этого пуще прежнего. Вот так подставиться, раскрыться серийному маньяку куда безопаснее, чем довериться Макото Ханамии. Будучи ласковым и обходительным, Ханамия не побрезгует уже через секунду всадить скальпель Киеши прямо в печень. Или в колено. Это пугает и одновременно подстегивает, распаляет. Удовольствие, граничащее с опасностью…       Стоп-стоп-стоп!       Теппей трясёт головой и напоминает себе о том, что ничего особенного не происходит. Это просто осмотр! На приём к терапевту Киёши ходит с раннего детства, с раннего детства его ровно также просили приподнять кофту, ровно также слушали врачи да ещё какие симпатичные! Ничего особенного. Ничего особенного. Ничего особенного!       Но дыхание удерживать всё равно не получается – оно просто-напросто давно уже порвалось. Сердце ухает, в штанах, к его стыду, стоит колом, рука сама цепляется за выступ в стене и сжимает его. Если Киёши не будет сейчас хоть что-то сжимать, он полностью потеряет себя.       Чёрт, а в порно всё выглядит куда проще.       В порно?..       Лента, пестрящая фрагментами из фильмов ужасов, сменяется чем-то очень непристойным. Киёши запрещает себе даже сравнивать, но сегодня неудачника лучше миру не найти. Сотни сцен с хорошим сексом бегут перед глазами, но ни одно страстное шевеление бёдрами не идёт в сравнение с происходящим. Легкие содрогания Теппея становятся резче, флюиды внутри него устремились к центру, где, казалось, кипели, как в котле. Одно только движение прохладных пальцев Макото по обнажённой коже, его непредсказуемость, что зачаровывает, его опасность – всё это похоже на хороший секс.       Ни капли не похоже!       Всё это время Макото наблюдает за ним, смотрит из-под густых ресниц, как его голова содрогается, норовя начать мотаться из стороны в сторону, а глаза прикрываются от блаженства. Смотрит, как мелко дрожат его ресницы, почти незаметно вздымается и опадает его грудь. Киёши тяжело выдержать его взгляд, но и сделать с этим он ничего не может.       Какой стыд…       - Превосходное сердце… - томно шепчет Ханамия где-то далеко, и от этого легкого шёпота Теппей не может больше сдерживать приток.       Ему необходимо облегчение, финальное свершение. Но Ханамия, похоже, привык контролировать в этой жизни абсолютно всё, даже чужой оргазм. Эта томящая пытка продолжается ещё минуту. Минуту Киёши плавится под этими ощущениями, растекается, как мороженое на солнце, сдерживает учащённое дыхание. Минута, и до блаженства остаётся ровно секунда, ровно одно прикосновение Макото к нему. Киёши недооценивает эту секунду, ведь она длится целую вечность.       Теппей промачивает пересохшие губы. Ещё чуть-чуть. Ещё чуть-чуть, и эйфория затопит его…       Но тут ладонь Ханамии сходит с его тела.Слёзы хлынули, застилая глаза, и Киёши захрипел, как подраненный зверь. Вообще не его день. Вообще…       - Ханамия?..– сдаётся Киёшии опускает на него взгляд – обиженный, неудовлетворённый.       - Осмотр окончен, Киёши Теппей. Тебя хоть в космос запускай.–довольно объявляет Ханамия и улыбается самой святой из всех улыбок.       Киёши недобро усмехается. Снова издевается, гадёныш. Не только Рико знает толк в издевательствах.       - С-спасибо, Ханамия. – голос его глухой и хриплый. - Спасибо за такое исключительное внимание к моему телу.       Макото щёлкает своими длинными пальцами:       - Всегда пожалуйста, Киёши. Я же волнуюсь за тебя.       Киёши слишком плывет, чтобы хоть как-то рассмотреть его глумливую физиономию. Но то, что серебристая радужка огромных глаз затянута зрачком, Киёши почему-то видит отчётливо. Ханамия сам не на шутку распалился, но, конечно же, попросту это проглотил.Ведь Макото Ханамия быстрее удавится, чем потеряет свою маску.       Мысли склеились, дыхание сорвалось, колени подкашиваются, низ живота болит от упущенного оргазма. Прекрасный набор, фыркает Киёши. И что ему с этим делать? Не Ханамию же просить о помощи…       Не Ханамию?       Теппею не хочется заканчивать на этой ноте, горло стягивает невероятная обида и раздаётся легким шепотком вокруг ушей. Макото использует слишком нечестные методы и всегда выходит из воды сухим. Киёши понимает, что сейчас самое время, всё-таки, превратить тёмную подворотню в место сведения давних счетов. Ему хочется вернуть Ханамии все его должки, хочется отомстить за все унижения, припомнить запятнанную спортивную карьеру и,как бы случайно, включить сюда и похищенное удовольствие. Схватить Макото, вжать в стену, позволить откусить руку, отхватить парочку-другую смертельных ран…Но любой ценой получить своё.       Киёши слепо протягивает руки вперёд, но сотрясает только воздух в пустом остатке. Ханамия уже успел утечь из пальцев, словно песок.Был так близко, а оказался так далеко. Слишком неуловимый, чтобы поймать, слишком скользкий, чтобы удержать.       - Киёши, ты будь аккуратнее. У тебя просто отличное тело, такого больше не найти. Мне будет очень печально, если ты себе случайно что-нибудь поломаешь. И да…       Ханамия вдруг замедляется, показывает свой профиль, чётко очерченный лунным светом, выдерживает драматическую паузу. Губы медленно складываются в знакомую улыбку-оскал, тянутся всё шире – и вот, улыбка его просто ослепительна. Глаза засверкали дьявольским огнём так зловеще, что Киёши отбросило назад, шага на два, а голос Ханамии зазвенел:       - … Колени-то я всё ещё не достал.– медленно проговорил он, чеканя каждое слово.       И Киёши снова не совладал с собой –всем своим нутром задрожал, как маленькая испуганная мышка, бездумно касаясь левого колена, которое, естественно, на месте.       - Повеселимся же! –вдруг пустил по стенам веселое эхо Макото.       Ханамия взмахнул халатом одновременно и как сумасшедший ученый, и как царь и, рассмеявшись над вытянутым от удивления лицом Киёши,позволил чёрным щупальцам затянуть себя обратно во мрак.       И снова только воздух звенит от любопытства. Желание бежать вслед растворилось вместе с Ханамией. Киёши ещё с минуту стоял на месте, словно громом поражённый, и всматривался в чёрное ничто перед собой.       Удивительно всё это.       Трясущимися руками Киёши поднимает свой рюкзак, кое-как стряхивает с него осеннюю грязь, а с себя – оцепенение, и, идя куда-то вперёд, не без содрогания прокручивает всё случившееся в голове. Как по заранее написанному сценарию сыграно. Жаль только, что Киёши этот сценарий почитать заранее не дали.       Но, всё-таки, доктор Макото Ханамия – это нечто умопомрачительное.       Глазам неожиданно открываются знакомые рекламные вывески, обещающие встретить очень страшные выходные в самых лучших заведениях Токио; собака лает на переодевшуюся в кучку привидений детвору. Ну, хотя бы к людям вышел целым и невредимым, пытается ободриться Киёши.       - Так вот ты где, балбес! – спину так неожиданно прошивает лёгкая боль, что Киёши чуть ли не пищит от ужаса, но вовремя прокусывает губу.       Теппей оборачивается слишком резко, чтобы показаться нормальным, но тут же расслабляет свою потную физиономию. Белые клыки, овальная оправа, суровый взгляд – всё это медленно плавится в одно имя. Хьюга.       -Мы уже полчаса тебя одного ждём, ты где бродишь? – Джунпей выдерживает небольшую паузу, затем склоняет голову к плечу и непонимающе вскидывает брови. - А… это что сейчас было?       Киёши вновь отправляет куда-то вперёд пленённый взгляд и даже не думает над ответом:       - Ханамия… - он не сразу успевает стряхнуть со своего голоса лёгкую хрипотцу, и ему приходится тут же переговаривать всё заново. - Ханамия Франкенштейн.       Хьюга непонимающе смотрит то вдаль, то на Киёши, и, проницательно разулыбавшись, забрасывает другу руку на плечо:       - Не знаю, что тут произошло, но…мне кажется, или кто-то испугался?       Киёши оборачивается к Хьюге и вновь весь лучится:       - Тебе показалось, Хьюга-кун.       Ночь тридцать первого октября Киёши всегда казалась забавной и интересной возможностью повеселиться. Назвать её жуткой, когда по тёмным подворотням собирает своё совершенное существо доктор Франкенштейн, язык, всё-таки, повернётся.       Но жизнь не весела без хорошего испуга.