На все ваши ответы будут заданы вопросы

— Герда, на фиг было идти через полконтинента по битому стеклу, если ты даже не хочешь поцеловать меня и разрушить заклятие? — надувается Кай. — Может, я просто хотела посмотреть мир. Познакомиться с интересными людьми. (с)

　　Герд было две. 　　Одна недавно перебралась в студию в новостройке, каждое утро засыпала под разгорающийся шум электропил, падая на слишком широкую кровать прямо так, не смывая с рук краску, и питалась, кажется, одним лишь вином. 　　Другая ложилась рано и рано вставала, рисовала на стикерах смайлы и ноты, чтобы детям было легче запоминать фортепианные клавиши, и жила в доме старом, помнящем не только прежних жильцов, но и их сны. 　　Первую звали Кирой. Вторую — Ксюшей. И обе любили Кая без памяти. *** 　　Вот как всё было: Кай жил с Гердой в прекрасном северном городе с дворцами, мостами и зимними садами. Они были счастливы так, как только могут быть счастливы те, кто несётся вперёд в санях на крыльях ветра и не думает о будущем. 　　А было и так: Кай встретил другую Герду, мягкую и тёплую, живую и настоящую. По сравнению с ней та, вторая, была Снежной королевой. Может, он убедил себя в том, что его пора спасать. Может, его сердце превратилось в кусок льда. Может, он посмотрел на разбросанные по квартире кусочки пазла, которые никак не желали складываться в нужное слово, и решил, что не хочет больше стараться. Он так этого и не поймёт. 　　Осколок проклятого зеркала попадёт ему прямо в голову — а от этого не спасёт никакая любовь. *** 　　Утро Киры начинается с незнакомца в её постели. Она не желает вспоминать его имя, вылезать с заляпанных краской простыней и вообще быть. Злится на себя за такие мысли, выгоняет Антона — сам представился! — за дверь и тянется к бутылке. 　　Утро Киры продолжается новостью о том, что Дима умер. 　　Она привыкла говорить всем (а больше всего себе), что он умер для неё давно, в тот день, когда она ломилась в номер отеля, куда он привозил свою новую женщину. Эту разбойницу, прячущуюся за цветными платьями, мягким голосом и страдальческим взглядом. Но одно дело — знать о том, что её Дима, её Кай существует где-то свете, завтракает, ходит в кино, творит глупости и просто живёт. И совсем другое — понимать, что ты никогда больше не сможешь с ним поговорить. Этого ведь им и не хватало? Слов? 　　Она косится на картину, которую никак не может закончить: на ней бледное круглое лицо, и катятся по нему, как питерский дождь, слёзы, прячутся в синих тенях… Кира видит это лицо во снах и никак не может перенести его в реальность. Она начинала уже трижды. В первый раз выкинула картину в окно и потом долго курила, глядя, как её заносит снегом. Во второй случайно столкнула холст с мольберта, посмотрела на него сверху вниз, взяла под мышку и утопила в ванной. Третья попытка словно издевается над ней: плачет над Димой, когда сама Кира не может выдавить из себя ни слезинки. 　　А потом мертвец присылает ей СМС. И она спешит на похороны, чтобы только удостовериться: никто не пытается над ней подшутить. *** 　　На Ксюше мамино чёрное платье. Внутри Ксюши — пустота со вкусом таблеток. 　　Она не очень понимает, где она, почему вокруг столько народа, зачем Диму забрасывают землёй, и особенно — что здесь делает Снежная королева. Прилетела из своей северной страны в санях, запряжённых оленями, чтобы позлорадствовать? Удостовериться, что ВЕЧНОСТЬ, наконец, сложилась? 　　На её волосах — зима, бледные руки вместо муфты прячутся в карманах чёрной кожаной куртки, и Ксюша вдруг задаётся вопросом: не превратится ли и её сердце в лёд и не будет ли она предлагать любому если не мир, то хотя бы постель на ночь и коньки в придачу? А потом вспоминает: Кай умер. Дима умер, потому-то его и забрасывают землёй, потому и зимняя королева стоит здесь, посреди лета. И Ксюша тонет в пустоте и сжимает в руках осколок зеркала из глаза Кая, который носит на шее и никогда-никогда не снимет. Она обещала. *** 　　Дима, конечно, мёртв. Над Кирой, конечно, зло шутят. Отвечают на каверзные вопросы — ответами, которые знал только тот, что лежит на три метра ниже уровня земли. Заставляют исполнить последнюю просьбу. 　　Кира почти выкидывает телефон в мусоропровод, но вовремя спохватывается: экран снова загорается. Ещё одно письмо от мертвеца. На этот раз — почти насмешливое. 　　И Кира возвращается в квартиру, в которую от неё сбежали, стаскивает с постели ничего не соображающую Ксюшу, которая не хочет отдавать проклятый осколок, и собирается в путь. 　　Снежная королева похищает Герду. А её мать, вместо того, чтобы звонить охотникам, или королевским стражникам, или хотя бы в полицию, помогает им собрать чемодан. *** 　　Вьётся дорога перед ними, как вена, они по ней — как ритмичный пульс. То ли всё дальше от сердца, то ли всё ближе к нему. 　　Вьётся дорога, уводит на юг, хотя, казалось бы, правильное направление — север. На восток от солнца. На запад от луны. И прочая чушь. 　　Вьётся дорога, и слова копятся в них, как осколки стекла. Режут горло и губы. 　　— Думаешь, спасала его от злой и страшной Снежной королевы? — выплёвывает Кира первой, потому что превентивные удары всегда служили ей верой и правдой, а потом добавляет весело и зло. — Давай уже его обсудим. Как он вечно разбрасывал штаны. И приколы его дурацкие. И как он любил всё запрешать…. 　　Ксюша словно просыпается ото сна (проходит действие таблеток), почти выпрыгивает из машины — похитили! из материнского дома! — а потом ей тоже приходит письмо счастья. Видимо, в царстве мёртвых хороший сигнал. 　　Они едут на юг, туда, где должно было развеять его прах. Но от Кая остался только осколок зеркала на цепочке, которую Герда не желает снимать. 　　И королеве остаётся только гнать вперёд, пока позволяют свежеотремонтированные дороги. *** 　　Принцессе лета около пятидесяти. У неё недостроенный замок в глуши, яркие глаза и взъерошенный сын, похожий на воронёнка. Он ловит их машину на дороге и отводит их к матери. Её зовут Роза. “Конечно”, — шепчет про себя Кира, стряхивая с волос ледяные дождевые капли. “Конечно”, — думает Ксюша, завидев в гостиной замка фортепиано, а на его клавишах — цветные стикеры. 　　— Самогон будете? — спрашивает принцесса лета. И Герда вежливо отказывается, а Снежная королева охотно пробует. И ещё раз. И ещё. 　　Сквозь пьяную дрёму она слышит, как кто-то аккуратно жмёт расстроенную “ля”. Раз за разом. 　　У них одна комната на двоих. И постель тоже одна. В этом огромном отеле гостям не очень-то рады. 　　Кира в который раз обещает себе, что пора прекратить так напиваться, а потом вспоминает, как это не нравилось Диме. И ей становится так жалко: себя, его, эту разбойницу-разлучницу… всех. Если этот говнюк жив, она засунет его в пустой холодильник с висящей там искусственной мышью и забудет о нём на сто лет. А потом даже не будет целовать в лоб, чтобы пробудить ото сна. 　　Кира плачет, и дождь за окном превращается на лету в солёные льдинки. Они звучат, как выбитые клавиши и проржавевшие струны. Выстукивают какую-то незнакомую мелодию. 　　Ей снится то самое лицо, и она вдруг с особой ясностью понимает, чьё оно, и просыпается. За окном всё ещё идёт дождь, и светит неоном отельная вывеска, и Кире удушающе жарко, потому что она уснула в объятиях Ксюши. Она, сердобольная, конечно держала её, пока Кира изливалась постыдными алкогольными слезами. Пока из неё выливались воспоминания, неизменно приятные, ведь о мёртвых либо хорошо, либо ничего. 　　У Киры чешутся руки, но все краски и холсты сейчас слишком далеко. Кире хочется плюнуть на сообщения от мертвеца, снять эту комнату на пару месяцев и просто рисовать. Ещё ей хочется лежать вот так тысячу лет: она не помнит, когда её в последний раз так обнимали. Сердце её, должно быть, действительно превратилось в лёд, и только Герды такого не боятся. 　　Утром она, конечно, просыпается от холода и напрочь забывает черты того самого лица. 　　Роза даёт им в дорогу бутыль самогона и обещание: там, ближе к морю, живёт её названная сестра. Кира не удивилась бы, если б она была лапландкой, финкой или чёртовой разбойницей. Развелось их в последнее время немало. 　　Она берёт самогон — он согревает хуже объятий, но выбирать не приходится. 　　Они едут дальше. *** 　　Машину Кая они выслеживают на середине пути, сразу после кафе у дороги, в котором они находят ещё больше посланий от мертвеца. Они теперь говорят — это происходит с людьми, которых связывает смерть и любовь, в самой странной пропорции, что можно представить. 　　Ксюша рассказывает, как изменяли ей, и что она никогда не хотела становиться разбойницей. 　　Кира рассказывает, как её жизнь медленной покрывалась льдом, и что она никогда не хотела становиться Снежной королевой. 　　Они мчатся по бездорожью за машиной мертвеца, Кира выжимает педаль газа до упора, Ксюша кричит… А потом они врезаются в трактор. Посреди кукурузного поля. 　　Кира очухивается от того, что её бьют по щекам. Она никогда бы не подумала, что в руках пианистки столько силы. Куда только делась её инертность? Её “поехали до конца, мне нравится, что он жив”? 　　— Давай же… — шипит сквозь зубы Ксюша. — Давай! 　　Кира “даёт”. Открывает глаза — лицо Ксюши так близко, что она замечает все родинки, и чуть кривоватый изгиб губ, и частички размазанной туши, которые въелись в кожу. И тут до Киры доходит. Снова. 　　— Лицо, — выдыхает она. 　　— А? — Ксюша не знает, что ей делать: то растерянно улыбается, то хмурит брови, потому что они же могли погибнуть! 　　— Твоё лицо! — победно возвещает Кира, словно это ответ на все вопросы. Как будто их, этих вопросов, и так недостаточно, и нужен ещё один. 　　— Ты головой что ли ударилась? — Ксюша осторожно дотрагивается до ледяного затылка. Крови нет. 　　— Я в порядке! — Кира вскидывает руки, и где-то слева от неё тренькает бутылка. Целая. 　　Они вылезают из разбитой машины — две потерянных души посреди ничего. Родные просторы, мать их. 　　И куда им теперь? На восток от солнца? На запад от луны? 　　— Да пошёл бы он, — Кира машет рукой в сторону повисшего над полем тонкого лунного серпа. 　　Ксюша поджимает губы. Комкает свою длинную цветастую юбку — позиция шестая, ноги вместе. 　　— Ты так на самом деле не думаешь… — произносит она, и ночью, в свете луны, это звучит однвременно как выстрел и как самый мягкий в мире шёпот. Потому что кроме него в ноги нет ничего. 　　— Может, мы с тобой тоже того?.. — Кира облокачивается на плетень и прикладывается к бутылке с самогоном. 　　У Ксюши такие глаза, словно они только что сбили кролика. Да у неё всегда такие глаза. 　　—...умерли? — заканчивает Кира и утирает рот кожаным рукавом. 　　Ксюша думает, настоящая ли это кожа, а потом сама и отвечает — конечно, нет. Раньше бы подумала, то у неё никакого уважения к животным. То ли разбойница, то ли Снежная королева... 　　— Замок этот... сны, блин... машина сраная... сообщения... 　　Ксюша молчит. Она злится, и в то же время ей ужасно смешно. И горько. И печально... Какой вообще лимит эмоций у человека с ледяным сердцем? 　　— Знаешь, я тут недавно читала, — Кира продолжает пить, словно только так она справляется с окружающим миром. Может, это и правда. Может, в этом даже виновата Ксюша. 　　— Читала страшилку одну… Любопытная штука. Вроде как журналистское расследование. Про дорогу. Ксюша вспоминает последнее утро. То самое последнее утро, когда Дима ещё дышал ей в шею, обнимал и шутил. 　　— Вернее, про игру… Типа, садишься в машину и поворачиваешь. Влево-вправо, влево-вправо… И на каком-то по счёту повороте… 　　Ксюша слушает вполуха. Она вспоминает дурацкие шутки. И как штаны разбрасывал. И как сделал предложение: посреди озера, в общем-то, и не давая ей никакого выбора. Она ведь не умеет плавать. 　　— Сорок втором, скажем… Ну, жизнь, Вселенная и вообще… 　　Ксюша вспоминает, как Снежная королева всегда была рядом: белым идеальным призраком в воспоминаниях Кая. И он сравнивал. Не мог не сравнивать. 　　— И на это повороте ты въезжаешь на дорогу, которая очень хочет тебя убить. 　　А Герда любила. Для чего ещё нужны Герды, как не для того, чтобы шли на край света, вопреки, сквозь лишения, износив башмаки и потеряв самих себя? 　　— Как Трасса 60, только не абсурдно-опасная, а по-настоящему опасная. Может, мы как раз на ней? “Детей кукурузы” не смотрела? 　　Ксюша качает головой и принимает протянутую ей бутылку. Делает глоток. Кашляет. 　　— Ты бы полегче что ли, — Кира пытается забрать самогон обратно, но куда там. 　　Оленя они находят под кустом с красными ягодами, как и было завещано. Может, он им обеим кажется. Может, это опять один из его подарков. Они слишком устали, чтобы это проверять. 　　Ксюша никогда не ездила на мотоцикле и так сильно вцепляется в рёбра Киры, что она шумно вдыхает через нос. Но ослабить хватку не просит. 　　Ей кажется, что лёд начинает таять. *** 　　У названной сестры Розы рыжие волосы, домик у озера и дочь, которая однажды станет разбойницей. Иначе у детей осени и выйти не может. Зовут её Алёной, и она больше похожа на владелицу эзотерического магазина, чем на атаманшу. 　　У неё нет замка, но гостевая комната всё равно одна. Но зато у неё есть мольберт. И кисти. И краски. 　　Кира не спит. Кира рисует, пока в памяти ещё жива каждая чёрточка, пока пальцы выводят ненавистные когда-то черты, пока где-то на чердаке воет ветер. 　　Она замечает, что Ксюши нет в доме, только когда гроза накрыла домик осени плотным облаком, и ветер поднял на озере волны. 　　Герда стоит у кромки воды рядом с перевёрнутой лодкой. Дрожит, потому что никогда не была так далеко на севере. Старается не опускать взгляд, потому что так и не научилась плавать. 　　Она не слышит криков за своей спиной — они теряются в раскатах грома и вое ветра. Стаскивает с себя цепочку с осколком зеркала — в нём на миг отражается её подсвеченное молнией лицо — и делает замах… 　　Всё, то осталось от Кая, плюхается почти в середину озера, в самое сердце грозы. Снежная королева ныряет следом. Потому что ей отпускать куда сложнее. 　　Герда идёт за ней: она научилась отпускать, но не научилась плавать. 　　Обе выпадают на берег, как брошенные об лёд рыбы, хватают ртом воздух. 　　— Ты чо, дура, удумала? — выталкивает из себя Кира вместе с озёрной и дождевой водой. 　　— Тебя… спасала… — выдыхает Ксюша. 　　— Спасительница, блин, — Кира стучит зубами, потому что совсем недавно отдала Ксюше свою куртку. Рыцарь нашлась. 　　Они обе видят его: Кая, застывшего посреди озера, как привидение. Хотя почему как? В сказках ведь и не такое бывает. 　　Он тонет, а вместе с ним его дурацкий план, и его дурацкие приколы, и сообщения, и штаны его тоже… 　　Они возвращаются в тепло, и Кира бежит за полотенцами, а Ксюша застывает у мольберта. 　　— Знаешь, а ведь он никогда не говорил, что ты рисуешь. *** 　　Так всё заканчивается: не на берегу моря, куда вёл их голос мёртвого — или продуманный план его лучшего друга, но это уже не столь важно, — а под крышей чужого дома, в котором есть краски, и старое фортепиано без всяких стикеров и наклеек. 　　Они прощаются с хозяйкой и едут дальше: ведут мотоцикл по очереди, потому что Кира такая же глупая, как Ксюша, и разрешает ей попробовать порулить. 　　У них нет направления. Нет камня на распутье. Нет расчерченных кем-то дорог. 　　Они, конечно, вернутся домой. Ненадолго. Ксюша — чтобы обнять маму. Кира — чтобы забрать краски и, может быть, пару бутылок вина. 　　У Герд огромный опыт по снятию ледяных проклятий — хоть открывай соответствующее бюро. Всего и делов-то: берёшь ледяное сердце в свои тёплые руки (никаких перчаток!) и греешь его, оставляя на холодной поверхности собственную кровь и кусочки кожи. Процесс небыстрый, но это только в сказках всё бывает быстро. Раз — влюбился. Два — поцелуем снял заклятие. Три — сыграл свадьбу и живёшь долго и счастливо. 　　Ни у одной из них не было свадьбы. Но обе носили белое — снега, скорбь и предательство. Но зима проходит. Всё проходит. 　　Изморозь почти сошла с волос Киры — посмотришь на неё и не поймёшь даже, что была когда Снежной королевой, крала чужие сердца и замораживала одним взглядом. 　　Ксюша носит чёрное — не потому что так надо, а потому что ей хочется. И живёт. Потому что этого ей хочется тоже. 　　Она вновь сочиняет: за белым роялем, который не выдерживает климата и начинает скрипеть, и фальшивить, но это тоже часть жизни. Ксюша записывает мелодии за ветром, за волнами, за криками чаек, которые так любит копировать Кира. Вроде бы кричит противно и надрывно, а выходит… освобождаюше. Ксюша улыбается каждый раз, когда слышит её из соседней комнаты. 　　Кира вновь рисует. Теперь, когда она нашла лицо из своих снов — далеко ходить не нужно, пару десятков шагов до белого рояля, — можно больше не топить холсты в море. Но она всё равно это делает. Не чаще раза в месяц. 　　Когда-то, в самом начале пути, их связывала смерть. 　　Теперь этих связей несоизмеримо больше. 　　Мёртвые остаются мёртвыми. Живые продолжают дышать.