Вечер откровений

М-21 никогда не ожидал, что будет думать о чем-то настолько нелепом в такой неподходящий момент. Но это происходит. И не в первый уже раз. И не только сейчас — постоянно. Все дело в волосах. Волосах Франкенштейна, длинных, густых, вьющихся. Зарываться в них ладонями, пропускать сквозь пальцы — черт, М-21 от одной мысли возбуждается. И их цвет — светлый, но яркий, как само долбаное солнце. М-21 миллион раз ловил себя на том, что любуется незаметно — а может, это только ему кажется, что незаметно, — но когда волосы Франкенштейна развеваются на ветру, так и тянет пригладить их, собрать в кулак эти непослушные пряди, выпустить и сгрести снова. Тянет, на самом деле, всегда. Как магнитом, и М-21 пользуется любой возможностью коснуться, провести рукой, кожей ощутить эту невероятную мягкость. — И что ты делаешь? — спрашивает Франкенштейн, и М-21 ловит понимает, что именно это и делает. Запускает ладонь, накручивает тонкую прядь на палец и любуется, пока куда более практичный Франкенштейн избавляется от одежды. — Я… ты не подумай, я не извращенец какой, — зачем-то говорит М-21. Убирает руку и тоже принимается расстегивать рубашку. Франкенштейн ждет его, но недолго, начинает мешать, отвлекая поцелуями, подводит к кровати, М-21 все пытается справиться с брюками, но не выходит. Франкенштейн берет это на себя, и пальцы непроизвольно тянутся к волосам, но М-21 вовремя себя останавливает. И добавляет, захлебываясь стоном, когда Франкенштейн сжимает его член сквозь ткань трусов: — Я про волосы, если что. Твои. — Да? — хмыкает тот. — А я уж решил, ты извиниться хочешь за то, что в прошлый раз мне всю спину исцарапал. — Черт! — М-21 морщится, толкаясь в кулак. Туше. — И это тоже… не специально. — Я думал, тебе понравилось, — Франкенштейн просовывает руку под резинку трусов. М-21 выгибается немыслимо, он даже не знал, что так умеет, но Франкенштейн все делает как-то особенно правильно — трогает, как надо, надавливает большим пальцем на головку, оглаживает пульсирующую вену и сжимает член у основания, как раз когда М-21 вздрагивает, понимая: еще пара движений, и он взорвется, а они ведь еще даже толком не начали. — Понравилось, — хрипло выдыхает он. — Но я не хотел… — Ничего, я быстро залечил, а ты отлично отработал, — улыбается тот, наконец ложась на него сверху, придавливая собой так, что М-21 даже ноги развести не может, просто толкается бедрами, стараясь потереться членом о член. — А что насчет волос… Меня вот от шрама твоего накрывает. Не собирался говорить, но раз уж у нас вечер откровений. И проводит языком ровно по линии темной плотной кожи, сверху вниз и мягко целует в подбородок. Затем наконец дает устроиться удобно, теперь М-21 сжимает коленями его бока и чувствует, как твердый член влажно скользит по промежности. — Кстати, если ты не обратил внимания, у меня все тело в шрамах, — как бы невзначай произносит М-21, когда Франкенштейн приподнимается над ним на руках. — Да? — азартно ухмыляется тот. — Значит, придется пересчитать каждый.