Сухо брёл в казармы, чувствуя себя дурак дураком.
День выдался со всех сторон провальный, как ни крути: одни потери. За какие-то сутки Ким Сухо лишился двадцати монет, чувства собственного достоинства, новенькой подвески на пояс и личного, годами выпестованного, можно сказать, кровного врага.
Деньги, положим, он спустил на петушиных боях, а подвеску через полчаса срезал с пояса какой-то ушлый воришка в харчевне, где доблестный хваран запивал проигрыш. Но остальное...
Ким Сухо с детства был уверен в том, что ему достанется выдающаяся, необыкновенная судьба.
Мальчишкой он мечтал о подвигах и ратной славе — ибо кто, если не он? Сухо был знатен, богат, красив и отменно здоров; разумеется, Небеса должны были иметь на него особенные планы, коли с рождения осыпали Сухо такими дарами. Так что он вовсю фантазировал о блистательных победах, о каком-нибудь, скажем, пророчестве, безошибочно указывающем на него, Сухо, о тяжких испытаниях, из которых он, разумеется, выйдет с честью, ну и о любви прекрасной дамы (королевы или принцессы), коя послужит ему наградой. Ещё неплохо было бы заиметь некую отличительную черту (иначе как все поймут, что Сухо — Избранный из пророчества?), например, особую родинку. Или шрам. Шрам даже лучше. Мужественнее, что ли. На лбу, чтобы все видели — герой Священного Королевства идёт!
При таких раскладах Сухо был нужен враг. Героев без врагов не бывает, а Пэкче было противником грозным, но абстрактным. До войны с Пэкче ещё надо было дожить. Врага же кровь из носу нужно было иметь под боком, и такого, чтобы не стыдно было приличным людям показать.
Пак Банрю подошёл идеально. Он хорошо выглядел, самым злодейским образом улыбался, цедил слова, будто ему за каждое должны были заплатить, и имел наглость претендовать на славу самого блестящего молодого человека столицы — его, Сухо, славу! Банрю знал дурацкого Конфуция наизусть, составлял каламбуры на нескольких языках и числил в папашах сразу двух политических оппонентов почтенного отца Сухо.
Признаться честно, у Сухо частенько не хватало аргументов в споре, зато он всегда брал верх, когда дело доходило до выяснения отношений на кулаках. Как бы Банрю ни задирал нос, с мечом он управлялся постольку поскольку, а Сухо не зря носил звание первого бойца столицы. Отбиться же от него томиком Мэн-цзы Банрю не удавалось.
Учёба в корпусе хваранов внесла безжалостные правки в жизненные планы Сухо. Репутация непревзойдённого мечника уплыла от него на первой же неделе обучения — спасибо выскочке Сам Мэкчжону. Банрю со своим реноме умника ещё держался, но в условиях постоянной конкуренции — тихий и прилежный дедов внук Хансон наступал ему на пятки.
Да и с избранностью как-то не сложилось. В корпусе вовсю обсуждали сплетню про то, что с ними инкогнито учится сам король Чинхын, которого королева-мать годами прятала от двора, но Сухо всё-таки слишком любил свою семью, чтобы мечтать им оказаться. По загадочности и Сам Мэкчжон, и дикарь Сон У давали фору самому Будде, не то что Сухо, а дружили и враждовали так, что и Яньло-вану в аду стало бы тесно. Бледный цветочек Мэкчжон («цветочнее» него в корпусе был только увешанный драгоценностями и расписанный под китайскую вазу красавец Ёуль), чтоб его зайцы заели, оказался крепок во хмелю и бодро таскал своего дружка, пьяного и битого в произвольном порядке, от уборной до койки. В остальное время они азартно уводили друг у дружки девицу Аро, которая вроде бы приходилась кому-то из них сестрой (Сухо наотрез отказался разбираться во всей этой кутерьме). Примерно раз в неделю один из них тыкал другого в печень острыми предметами или проламывал приятелем стену учебного класса.
В общем, в один прекрасный день Сухо почувствовал себя... ну... немножко отодвинутым в тень. Вместе с Банрю.
А потом застукал его со своей собственной сестрой. Честно говоря, Сухо предпочёл бы не обогащаться знаниями о том, что Суён при поцелуях умеет засовывать язык в рот. Сухо решил, что у него душевная травма.
Наставник почему-то с ним согласился и выдал ему на ночь молока с мёдом и дополнительное одеяло.
***
— Нам нужен свой стиль, — уныло фантазировал Сухо. Последнее домашнее задание от наставника гласило: каждая команда, состоящая из двух хваранов, должна придумать знамя, символ и девиз своего гипотетического отряда. — Что-нибудь энергичное и угрожающее.
— Боевой клич? — подумав, предложил Банрю.
— Отлично, — воодушевился Сухо. — Грр, хрр, дррр... Гарридрака!!!
— Тебя тошнит? Или это отрыжка?
— Дурак, — обиделся Сухо. — Послушай, как звучит! Мощное, устрашающее рычание. — Банрю выразительно на него посмотрел. — И там есть слово «драка».
Банрю вздохнул и уткнулся лицом в сложенные перед собой руки.
— ...Ну может, и подташнивает.
***
Сухо знал Банрю как облупленного. Тот закусывал губу, если был обижен или не делал того, в чём его обвиняли, любил тушёные бобовые ростки (фу!) и не умел держать удар. Банрю знал единственный способ защититься: жестокость, а потому бил на упреждение.
Ещё он был жертвой сексуальных домогательств Суён.
Сухо считал, что как бы они ни враждовали, Банрю всё же не заслуживал всех свалившихся на него несчастий.
***
Сегодня после провальных петушиных боёв и происшествия с подвеской Сухо отправился в казармы, мечтая только добраться до своей койки и рухнуть на неё лицом вниз. Между прочим, после случайной пьяной ночёвки в обнимку с Банрю у Сухо снова была душевная травма, но на этот раз наставник почему-то одеяло не дал, зато сунул в руки подозрительный флакончик и книжку. Книжку Сухо побоялся открывать. Масло в флакончике отлично сгодилось для полировки меча.
В двадцати метрах от ворот на стене, навалившись на неё животом, болтался Пак Банрю. Со стороны улицы, оседлав стремянку, стену штурмовала Суён. Верная служанка придерживала лестницу и госпожу — за юбку; надо полагать, чтобы дева не сиганула к кавалеру прямо так — через забор и в чём была.
С другой стороны улицы к хваранским казармам на паланкине приближался батюшка Сухо и Суён, почтенный министр Ким. Его лицо медленно наливалось краснотой.
Сухо запоздало вспомнил, что отец сегодня намеревался посетить наставника — обсудить обстановку во дворце.
В критических ситуациях Сухо соображал и действовал очень быстро.
В два прыжка оказавшись рядом с сестрой, он одним движением сдёрнул Суён вниз, одновременно спихнув лестницей Банрю на ту сторону. Отправив сестрицу в сторону взвизгнувшей служанки, Сухо заслонил всю композицию широкими плечами и внушительно сказал:
— Отец, всё серьёзно.
— Что? — прорычал министр Ким. — Что серьёзно?!
— Наши отношения. Тебе придётся признать их, если не хочешь лишиться обоих детей, — решительно сказал Сухо.
— Какие отношения? — завопил отец.
— Хвала Небесам, — с чувством воскликнула Суён. — Я-то боялась, что Банрю увлечён какой-нибудь чужой бабой.
— Ну, — буркнул Сухо.
— А ты не чужая и не баба.
— Это так, — согласился Сухо. И подумал, что у них тут, слава Будде, просвещённая Святая Силла и восьмой век на дворе, а в каком-нибудь тёмном Пэкче могли бы и камнями насмерть забить.
Да что говорить, там даже на сестре жениться нельзя.
***
У Банрю по ту сторону стены был щенячий благодарный взгляд и царапина на щеке: кусты на территории корпуса были шипастые будь здоров.
Сухо поглядел-поглядел и понял, что с врагом у него тоже не сложилось. Не то что у Сам Мэкчжона и Сон У. Он попробовал почувствовать себя по этому поводу униженным, но что-то не унижалось, хоть плачь.
Не день, а сплошные потери. Да.
Сухо развернулся и побрёл к спальням: в двух шагах от изгнания из рода, не униженный и без подвески.
Банрю пошёл следом.
