Неподвижность

Жизнь что пыль на ветру. Хорватия пришёл к такому выводу, кидая мелкие камушки в спокойное Адриатическое море. На солнце, сидя на берегу под плеск волн, думалось особенно хорошо, а причудливые философские выводы вырастали на крепко напоенной кровью земле легко и быстро, но оказывались слишком хрупки — и рушились от касания ветра. Он рассеянно погладил винтовку, лежавшую рядом, и неохотно проверил её. Вроде патроны оставались. На всякий случай Хорватия проверил свои скудные запасы в карманах: те же патроны, спички, мешочек соли и мешочек маковых зёрен, грубые нитки, игла, платок с вышитым флагом и горсть земли, собранной по крупице отовсюду. И славная то была землица, шепчущая в гулкой тишине. Но сейчас она молчала, и Хорватия сунул её обратно во внутренний карман, где лежали слипшиеся документы: жёлтая масляная бумага да линии химического карандаша в графах. Хорватия неохотно поднялся на ноги и растворился в горячечном полдне. Война поднялась, как ветер, и жизнь разметалась придорожной пылью. Хорватия с трудом мог припомнить, когда у него царила тишина, никто никого не резал и никто никого не толкал в горнило бесконечных сражений. Вроде бы были такие времена. Когда-то очень давно, а может, и совсем недавно. Кажется, это могло быть связано с Наполеоном, а могло просто казаться. Когда он был сам по себе? Очень, очень давно. Он помнил очень смутно, как помнят своё детство взрослые деятельные люди, что давным-давно у него были совсем другие соседи, а рядом раскинулась великолепная Византия — от которой уже давно ничего не осталось. И была совершенно иная письменность, и мир был гораздо проще. А ещё нельзя было положить на плечо винтовку, убивающую за сотни метров. Хорватия потёр лоб и бесшумно вошёл в леса Динарского нагорья. Здесь легче. Его земля, его леса, его горы — всё его, как было чуть ли не всегда. Тут он скроется разом от сербов и Сербии, у которой по лицу теперь скользит шрам — как палашом ударили. Венгрия могла, у неё жестокое сердце и холодная улыбка, никакая свадьба не смягчила бы руку привычной к конной атаке кочевницы. Но шрам появился только теперь. Или же, допускал Хорватия, найдя укромное местечко для крохотного костра, он просто не помнил об этом. Всегда было множество других дел, тем более пока он жил в доме Венгрии, пока хозяйка занималась своими делами. Наводила с метлой в руках порядок у Австрии, например. Забывала, что Хорватия ей ровня и что уния не может превратить гордого славянина… во что она хотела его превратить. Политика что медленный яд, змея на сердце. Хорватия хмыкнул, поймав себя на такой мысли. Надо же. Вместо войны теперь подбирались образы, звенели хрусталём и никуда не пропадали. Пока разгорался огонёк, Хорватия ощупал свои карманы. В запасах он не помнил, чтобы числилась записная книжка, а масляная бумага полосами больше шла на растопку. Документы были исписаны со всех сторон, слова не вставить. Или же ему так казалось, однако вынимать не хотелось. и так голову ломал, как спрятать их получше, чтобы найти было нельзя. Попасться четникам не так страшно, как усташам. Чёрт бы побрал обе стороны, пусть даже одна — кровь его, из земель хорватских вышедшая, резать её больно и весело до безумия. Хорватия знал это. Доводилось делать. Тюк, тюк, тюк. Выстрелов не слышно. Низко летели самолёты и рёвом своим убрали многие, многие звуки. Хорватия тихо скрылся в тишине лесов. Нужно было подобрать подстреленную птицу, пока охотников не понабежало. И уйти дальше, как можно дальше от своей лёжки и кучи обманок. Две пули оставили лежать на хмурой хорватской земле двух врагов. Чужих людей из чужих стран. Война бродила, как ветер, повсюду, а Хорватия держался подветренной стороны, пожёвывая травинки и чутко вслушиваясь в движения всех сторон. Вдыхал аромат крови и вспугивал птиц, предупреждая кочевья цыган и бегущих прочь евреев о близости врага. Ему это ничего не стоило, а брошенное в воду добро имело чудесную привычку не пропадать. От него шли круги, которые приводили к разным последствиям. Венгерская корона, например. Королевство сербов, хорватов и словенцев — постучал бы кто Сербии по голове, чтобы никаких не случалось восстаний и убийств. Может, это помогло бы. Во всяком случае, сделать хуже не получилось бы. Хотя глупо сомневаться в талантах родственников. Они умеют делать хуже. Дай-то Бог, чтобы они делали это не из любви. Хорватия почесал нос, перезарядил винтовку и скрылся. Слишком много чужаков. Слишком много. Следовало бы проредить их ряды. Заодно передать несколько ласковых и, несомненно, тёплых слов любителям марионеток. И не своей земли. Мешочек в кармане будто горел и наливался тяжестью. В конфликте было множество сторон. Марионеточное правительство не могло контролировать даже большую часть территории, но бодро и с песней — Хорватия не помнил, откуда он взял это выражение; может быть, от неугомонного брата далеко-далеко отсюда — развернуло с самого начала террор и истребление православных сербов. Ну, и цыган с евреями, разумеется. Разумеется, разверзлась бездна. Вспыхнула гражданская война, и конца-края не видно было. Людям. В основном. Хорватия поймал себя на том, что путается, и оставил попытки осмыслить, что у него происходит, и найти причины. А потом сделать кое-какие выводы. Где-то Сербия била по голове прикладом за свой народ. Где-то сидели партизане-коммунисты. Где-то сражалась Македония. Югославия выглядела бурлящим котлом, да только варево в нём давно уже… давно уже, в общем. Очень давно. Хорватия достал украденные у мертвецов папиросы и, прикрыв огонёк спички рукой, закурил. Хуже уже не стало бы. И так везде идёт кровавая жатва. Что ему единственная папироса, в самом деле? Маком можно отвадить Румынию. Петухов таскать неудобно, а мак не занял много места. Серебро носить опасно, осиновый кол — неудобно. Хорватия пересекал холмы Крндии и хотел увидеть мир и благоденствие. Но до этого было ещё долго. Италия вдруг изменил сторону в войне. Примчались англичане, и эти перемены выглядели так, будто лучшая жизнь точно не за горами. Но Хорватия считал, что для начала следовало бы перейти эти горы, подняться и оценить путь вниз. Пока же война не затихала ни на мгновение. Хорватия перестал воспринимать её. Ему хотелось узнать, что происходит за его границами, но выбраться из военного котла не представлялось возможным. Покидать своё, когда вокруг пух да перья? Нет, желающих урвать кусочек чьей-нибудь землицы на Балканах не перевести, даже если взорвать весь полуостров. Или просто Хорватия озлобился и устал. Он не раз ловил себя на этом, потому не находил ничего странного. Оставалось тихо прокрадываться в лагеря и незаметно уносить газеты, если они находились. Или листовки. А потом упоённо читать и поражаться, как похож мир вокруг на то, что царит в хорватских землях. Ну, или шире — на всём полуострове. Хорватия сжимал винтовку в руках, когда всё вдруг закончилось. Стало тихо. Спокойно. А значит, можно было наконец-то вернуться.