Нет места

Иногда Оборо думал, что для него было бы лучше умереть на Ракуё. Раньше он представлял себе счастье лишь умозрительно, как некую возможную линию судьбы, мимо которой он когда-то прошёл. Если бы он умер на Ракуё, ему не было бы так больно сейчас от осознания неминуемой потери всего, что стало ему дорого за последнее время. Но Небеса оказались беспощадны: он не только выжил, но и испытал настоящее человеческое счастье. И, более того, дорогой ему человек, вместо того чтобы отвергнуть его (что было бы справедливо и правильно, учитывая всё), принял его чувства и — о ужас! — ответил на них. Сколько Оборо ни спрашивал, чем заслужил такое счастье, внятного ответа добиться не удалось. Он прекратил бессмысленные попытки выяснить причины после того, как Такасуги облёк его сомнения в слова: — Я понимаю, тебе страшно быть счастливым после… всего. Оборо не было страшно страдать. Пусть его страдания и были жалким уколом булавкой по сравнению со страданиями его учителя и господина, но для него, слабого человека, они были более чем ощутимы. Он знал, как с ними справиться, а вот как выдержать тяжкое бремя счастья — не знал. Зачем Такасуги взял его к себе на корабль, да ещё и нашёл способ сохранить слабое биение жизни в теле, выжженном изнутри бессмертной лавой, а потом… Он и раньше думал о Такасуги больше, чем о ком бы то ни было из числа смертных. Думал как об ученике Шоё, которого был вынужден покалечить, дабы сохранить ему жизнь в прошлом, думал как о препятствии на пути Уцуро, которое нужно устранить в настоящем. Но всё же его рука дрогнула, когда представилась возможность добить его одним ударом. Когда Оборо представлял себе отныне и навсегда невозможную линию судьбы, в которой он мог бы стать для этих троих старшим братом в Шока Сонджуку, он никогда не думал о Такасуги как о младшем брате. Он думал о нём как о ком-то большем. *** Этот ято, сын Умибозу, всегда бесцеремонно нарушал их уединение. Оборо для себя объяснял это местью Небес. Такасуги относился к этим выходкам философски: — Мы летим на его корабле, так что он может входить, куда хочет и когда хочет. К счастью, по ночам этот ято, адмирал флота Харусамэ, очевидно, всё-таки спал и не врывался в их каюту, чтобы задать Такасуги двусмысленный вопрос, просто поздороваться или кинуть недобрый взгляд на Оборо. Но однажды он заглянул ночью, когда Такасуги не было: он курил на мостике, а Оборо лежал, погружённый в мысли о незаслуженном счастье. Секс действовал на него отрезвляюще, спать не хотелось совершенно. Этот ято, Камуи, возник неожиданно, опустился рядом. Оборо инстинктивно вскинул руку, но Камуи не собирался нападать. Он выглядел удивительно миролюбивым. — Знаешь что. Почему бы тебе не покинуть мой корабль? Ты очень, очень мне мешаешь. — Я мешаю тебе тем, что не выхожу из каюты? — Не притворяйся идиотом, всё ты понимаешь. Отправляйся к своему вороньему господину… — Камуи сделал вид, что задумался. — Ах, да. Ты не можешь теперь показаться ему на глаза. Ну тогда в любом другом направлении. Во вселенной много планет и кораблей, здесь тебе нет места. Оборо был с ним полностью согласен: в мире живых для него не было места, он должен был умереть, когда бессмертная кровь вытекла из его жил. Но жизнь всё ещё теплилась в нём, и у него была причина радоваться этому недоразумению: с ним почему-то был Такасуги. Было бы идиотизмом проворонить своё счастье. Снова. Похоже, Камуи думал в том же направлении: он считал Такасуги своим, и его раздражал третий лишний. Оборо никак не мог думать о себе как о третьем лишнем между этими двоими. Он видел, что Такасуги относился к Камуи как к другу, союзнику, но не больше. — Если я исчезну, он всё равно не посмотрит на тебя так, как ты хочешь, — сказал Оборо. Вопреки ожиданию, Камуи эти слова привели в прекрасное расположение духа. Он или не понял намёка, или же не захотел принять. — А ты исчезни, и увидим. О, давно ты?.. Оборо даже удивился, насколько притупились его инстинкты после сближения с Такасуги. Немыслимо: ни он, ни Камуи не почувствовали присутствия третьего. А ведь разговор вышел коротким и относительно лёгким — это взгляды были длинными, а мысли утомительными. В сумраке, да ещё одним глазом невозможно было разглядеть выражение лица Такасуги. Он молча указал Камуи на выход, и тот просто ушёл. Слышал ли Такасуги весь разговор или только часть — Оборо так и не узнал. Но, видимо, какие-то вопросы они между собой решили, поскольку Оборо с той ночи не раз видел Камуи, но тот больше не требовал от него покинуть корабль. *** Оборо сразу понял, что это конец, и внутри его полумёртвого сердца стало холодно и пусто. Такасуги закончил приготовления и надел копию той формы, в которой когда-то сражался в войне Джои. Смотреть на него было больно, но Оборо смотрел. — При необходимости эвакуируешься со всеми, — сказал Такасуги будничным тоном, так, словно собирался на обычную прогулку по космосу. — Ты не возьмёшь меня с собой? Думаешь, я больше ни на что не гожусь? — Я уважаю твоё желание больше не предавать его. — Это слишком длинное «нет». Такасуги смотрел непонимающе: он уже всё решил за них обоих. — Ты не спросил меня, хочу ли я пойти с тобой, — заметил Оборо. — Если я переоденусь, надену маску, никто из твоих друзей не узнает меня. Я ещё могу сражаться. Я хочу прикрыть тебе спину. Это было правдой — Оборо ещё мог сражаться. Но недолго и вряд ли бы сумел продержаться против тех врагов, в логово к которым собирался заявиться Такасуги. — Я думаю, ты уже достаточно умирал за других, — медленно проговорил Такасуги. — Пора дать возможность сделать это кому-нибудь другому. Впрочем, ты волен поступать как тебе угодно. — Мне угодно пойти с тобой. — Тогда пойдём, — и он протянул Оборо руку. Оборо не считал себя достойным счастья, но дважды в жизни оно ему доставалось. Ради счастья он был готов умирать столько раз, сколько понадобится. В этом мире для него пока ещё было место — рядом с тем, кого он хотел защитить.