***
— Почему тебе просто не попробовать? Не попытаться? — голос Сфинкса почти срывается на крик, но в последний момент он берет себя в руки. — Я понимаю, тебе нелегко, но нельзя же просто запереть себя в четырех стенах и просидеть так всю жизнь! — Но меня это устраивает, — говорит Слепой. — Мне нравится здесь и не нравится все, что снаружи. — Снаружи? — с какой-то странной интонацией переспрашивает Сфинкс. — Что ты вообще знаешь об окружающем мире, если почти никуда не выходишь? — Я хожу в школу, — Слепой скрещивает руки на груди, сутулится и прислоняется к стене. Разговор ему не нравится, но если Сфинкс решил в чем-то разобраться, то его уже не остановить. — Но мне там скучно. И еще мы ходим в парк. И еще много куда — разве нет? Много куда — это в еще один парк, на концерт, и один раз в кафе, когда Слепой случайно сбил со стола чашку, и за нее чуть не пришлось платить. Поначалу разозленная официантка требовала компенсации и угрожала позвать главного, но потом, когда поняла, что перед ней незрячий, резко притихла и отказалась брать деньги. Слепой отлично помнил, как сменился ее тон — стал донельзя заискивающим и жалостливым, и лучше бы они тогда заплатили за эту дурацкую чашку, чем ему бы пришлось это слушать. — Ты же понимаешь, что я не всегда буду рядом? — осторожно говорит Сфинкс. — Тебе нужно научиться самому… — Я уже умею все, что надо и даже больше. Могу, например, выйти на улицу с протянутой рукой и за три часа собрать половину твоей зарплаты. Люди ведь такие жалостливые… Не следовало этого говорить. Сфинкс дергается и коротко выдыхает, смотрит прямо на него — Слепой умеет различать, когда на него смотрят. Иногда может даже определить тональность взгляда, и сейчас он почти уверен — Сфинкс чувствует себя виноватым. Еще немного, думает Слепой, и он тоже начнет меня жалеть. И это раздражает. Чужая жалость. — Я буду делать то, что посчитаю нужным, — тихо, но твердо говорит он. — Давай решим это раз и навсегда. Я отлично знаю, что воспринимаю этот мир не так, как другие люди — и ты тоже это знаешь. Тогда почему раз за разом ты требуешь от меня, чтобы я был нормальным? Чтобы я вел себя так, как будто я нормальный? Мне сложно бывать снаружи, мне не интересно то, что любят все остальные, я так и не понял, что такое цвет, хотя ты много раз пытался мне это объяснить… Единственное место, где мне нравится — это мой дом. Слепой выдыхает и собирает все силы, чтобы сказать последнюю фразу. — Но с каждым днем все меньше и меньше. Сфинкс молчит. Он почти не двигается, только сдавленно дышит, как будто кто-то держит его за горло. Потом разворачивается и уходит. Но прежде, чем за ним закрывается дверь, Слепой слышит его мысли. «Я ужасно ошибся». Тишина в комнате почти осязаема и у нее тошнотворный вкус. Слепой прячет пальцы в рукавах тонкого домашнего свитера, который безнадежно ему велик. Сфинкс много раз предлагал купить ему свитер по размеру, но почему-то Слепой носил только этот. Он сам не мог бы сказать, почему. Он прислушивается. Сфинкс на кухне, сидит на полу у самой двери, подтянув к себе колени. Дыхание быстрое, прерывистое. Он сильно расстроен. Слепой неуверенно поводит плечами и снова проигрывает в голове весь их разговор — каждую фразу, каждый вздох, каждое движение, что он смог уловить. Он уверен, что все сделал правильно, но Сфинкс, очевидно, думает по-другому, раз до сих пор не вернулся в комнату мириться. Значит, нужно подойти первому. На кухне он ненадолго замирает напротив, а потом опускается на колени рядом со Сфинксом. Вытягивает руку и касается рукава рубашки. Протезы под ней твердые и тяжелые, и Слепой ведет руку выше. Касается плеча. У Сфинкса выпирающие ключицы, да и весь он очень худой — с годами все сильнее. Он наклоняет голову и касается щекой ладони Слепого — кожа горячая и немного влажная. Несколько минут проходят в тишине — натянутой и звонкой, как гитарная струна. А потом тишина обрывается. — У тебя есть планы на завтра? — спрашивает Сфинкс. Голос спокойный, ровный, но Слепой отлично знает, что следует за такими вопросами. И все равно отвечает: — Нет. А что? Сфинкс кивает — щека трется об ладонь. Слепой, спохватившись, перекладывает ее на плечо, на мягкую ткань рубашки. — Тогда, — говорит Сфинкс, — может быть, съездим в одно место? А вот теперь его голос дрожит. Немного, но Слепой слишком давно его знает, чтобы уловить даже тень волнения. Обычно, когда Сфинкс хочет вытащить его наружу, его интонации звучат немного по-другому. — Куда? — спрашивает Слепой. Сфинкс делает глубокий вдох, как перед шагом в ледяную воду, и медленно выдыхает. Ему стоит больших усилий разжать зубы, и потому выходит почти невнятно. — В Дом. За окном шумит вечерний город, а на кухне тихо и немного пахнет сигаретами — Сфинкс курил пару часов назад, прежде чем они поругались. Слепой вслушивается, ждет продолжения, но его нет — и пока что Слепой не очень понимает, что Сфинкс только что сказал и какой дом имеется в виду. Разве они и так не дома? Но слово кажется смутно знакомым, и та интонация, с которой его произнесли — тоже. Слепой перебирает воспоминания — с последних недель до самого первого дня, сохранившегося в памяти — когда Сфинкс забрал его из приюта, и наконец находит то, что нужно. Когда они в детстве приезжали к Рыжему в гости, взрослые кроме всего прочего обсуждали и Дом. Оттуда же пошли все их клички и общее прошлое, общие знакомые и понятные только им шутки. Но на этом воспоминания заканчиваются. Сфинкс никогда не говорил с ним о Доме. — Зачем? — Слепой сжимает его плечо и сам этого не замечает, пока Сфинкс не пересаживается по-другому. Он мало что знает о Доме, но отчего-то чувствует, что это важно. Для них обоих. И прежде всего для самого Слепого. — Хочу посмотреть, что от него осталось.***
За много лет на месте Серого Дома так ничего и не построили. Несколько строительных компаний перекупали участок друг и друга, но ни одной из них не хватило даже на то, чтобы снести старое здание. Из соседних пустырей уже давно тянулись к небу зубцы Расчесок, а Дом так и стоял неприкаянным, неловко прячась за ржавым сетчатым забором. Автобус едет долго, то медленно набирая скорость, то резко тормозя у очередного светофора. Пассажиры ругаются, шуршат газетами, входят и выходят, а дорога все не кончается, и Слепой уже давно хочет спросить у Сфинкса, меняется ли хотя бы пейзаж за окном? Но наконец они выходят, и автобус тут же растворяется вдали, как будто его никогда и не было. — Теперь пешком, — говорит Сфинкс. — Идти придется долго. Асфальт под ногами неровный, то и дело попадаются бугры и впадины, но Слепой не жалуется — ему не привыкать. Гораздо больше дороги его волнует нарастающее в груди волнение, от которого ладони становятся влажными и липкими, и иногда перехватывает дыхание. Такого не было даже когда они пошли в кафе, даже в первый день в школе, даже в первую поездку к Рыжему. Он чувствовал что-то похожее только один раз в жизни — в день, когда познакомился со Сфинксом. Идти тяжело, но остановиться — еще хуже. Ему то жарко, то холодно, волосы прилипли к мокрому лбу, но он продолжает двигаться вперед. Сфинкс идет рядом, и он непривычно тихий — как будто чего-то боится, но с каждым шагом пытается растоптать свой страх. Дорога и в самом деле оказалась длинной. Серый Дом встречает их скрипом дверей, шорохом наполовину облетевшей листвы и запахом осени — и это немного успокаивает Слепого, дышать становится легче. — Здесь крыльцо, — говорит Сфинкс. — Три ступени, перила почти отвалились. Но Слепому не нужны перила, он уже поднялся и теперь ощупывает провал входной двери. Сфинкс стоит поблизости, наблюдает за ним, а потом делает какое-то странное движение, как будто прижимается к облезшей кирпичной стене. — Холодный, — тихо говорит он. — Надо же. Слепой ни о чем не спрашивает. Дом кажется мертвым, пустым и немного страшным, внутри наверняка все давно заросло пылью и превратилось в груду обломков, не оставив и следа прежних обитателей. Но вместе с этим — есть в Доме что-то знакомое, давно забытое, а теперь вдруг всплывшее в памяти. Как будто это место, где он был когда-то. Как будто это старый друг, которого он неожиданно встретил долгие годы спустя. Слепой в последний раз прижимается ухом к стене — и неожиданно слышит тихий шепот. Словно кто-то его зовет. Он отшатывается — сердце бешено колотится в груди. Сфинкс встревоженно смотрит на него, потом осторожно кладет протез на плечо. — Нужно уходить. Но Слепой выскальзывает из металлических объятий, снова возвращается к входу и, собравшись с духом, делает шаг вперед. Внутри холодно — холоднее, чем на улице, затхло и неуютно. Но это впечатление скоро проходит — Слепой шагает по коридору, и половицы приветливо скрипят под ногами. Сфинкс отстает на пару шагов, но даже так чувствуется, что он вовсе не рад снова здесь оказаться, и при первой же возможности вытащит Слепого отсюда, сбежит и больше никогда не вернется. Но пока этой возможности нет — Слепой идет слишком быстро. Дом словно подсказывает, куда делать следующий шаг. Уже дважды Сфинкс пытался предупредить о провалах в полу, но Слепому это не нужно, он знает и так. Забавно, но он почти уверен, что даже если шагнет мимо, Дом все равно подложит доску под ноги и не даст упасть. «Я вернулся», — думает он. — «Я наконец-то вернулся». Он поднимается по лестнице на второй этаж, перепрыгивая через две ступени. Сворачивает и продолжает путь, ведя кончиками пальцев по стене. На ходу отколупывает штукатурку и отправляет в рот — вкус из прошлого, до боли знакомый. Он знает каждую надпись, что была на этой стене, каждое окно, заложенное кирпичами, каждую комнату, спрятанную за скрипучими дверьми. Не знает только одного — что ждет его в конце пути. Сфинкс скользит за спиной, след в след, ни на секунду не упуская его из виду. Он тоже знает здесь каждый кирпич, он жил здесь так долго, что сложно представить, и пережил такое, что едва ли можно вообразить. Слепой читает его историю по выщербленным стенам как книгу, написанную шрифтом Брайля, и — странное дело — на каждой странице видит себя. На двери в комнату — меловая четверка, давно стертая временем, но оставшаяся в памяти Дома. Слепой прислоняется к дверному косяку, проводит по нему ладонью и заходит внутрь. Он чутко вслушивается в каждый шорох, осторожно ступает, чувствуя теплый солнечный свет на лице, и вдруг застывает на месте, словно наткнувшись на стену. Дом все так же рассказывает обо всем вокруг, и Дом не может ошибаться или обманывать Слепого. Напротив него в центре комнаты, среди сломанных кроватей с продавленными матрасами, в последних лучах заходящего солнца стоит он сам. Двойник поднимает голову, тускло блестит серебристыми незрячими глазами и шагает вперед. Теперь они лицом к лицу, на расстоянии меньше вытянутой руки, прислушиваются и принюхиваются друг к другу. Двойник наклоняется вперед и довольно скалится, и у Слепого ёкает в груди — двойник не совсем человек. Скорее уж что-то, желающее притвориться человеком. Но все его мысли прерывает скрежет открывшейся двери — Сфинкс наконец-то его догнал. Какое-то время он смотрит на них обоих, не решаясь подойти ближе, и Слепой хочет крикнуть и предупредить, чтобы он был осторожнее и не доверял двойнику, но не успевает. Двойник срывается с места, в нос ударяет крепкий еловый запах, а потом воздух прорезает звонкая пощечина, и Слепой слышит свой — почти свой — шелестящий голос: — Как ты мог? Сфинкс молчит и тяжело дышит. Подбирает слова — но их слишком много для простого ответа и слишком мало, чтобы вместить все прошедшие дни, все отчаяние и одиночество, и потому он оставляет только самые главные: — Прости, Бледный. Пол под ногами зарастает высокой травой, стены расступаются, и Дом исчезает, оставляя вместо себя бескрайнее поле, высокое синее небо и убегающую вперед пустынную трассу. Вдалеке проступают контуры леса, ветер приглаживает верхушки деревьев, но Слепой смотрит совсем не туда. Он первый раз в жизни смотрит на Сфинкса. Первый — и последний. Он это знает. Сфинкс старше, чем ему всегда казалось — наверное, из-за взгляда, а может, здесь он выглядит как-то по-другому. Глаза зеленые как трава, руки теперь живые, настоящие, а на скуле наливается красным синяк. Сфинкс смотрит в ответ и грустно улыбается. У двойника волосы гораздо длиннее, чем у Слепого. Темные, спутанные, с запутавшимися листьями и ветками. Старый вязаный свитер сполз с костлявого плеча, обуви нет, а кожа в самом деле очень бледная — почти белая, как и у самого Слепого. Ветер доносит шорох листвы, издалека пахнет собирающимся дождем, и, обернувшись, Слепой замечает, что лес как будто бы стал ближе. — Если ты позовешь, он тебя примет, — говорит двойник. Слепой не сразу понимает, что слова предназначались ему. Он удивленно кивает. Сфинкс закрывает глаза и опускает голову. Обнимает себя за плечи, кусает губы и тихо спрашивает: — Зачем ты пришел? Двойник смотрит на темные кроны деревьев вдалеке, на небо, на траву под ногами — и на Сфинкса, долго, впитывая каждую черту, навсегда отпечатывая в памяти. — Затем же, зачем и ты, — говорит он. — Исправить старые ошибки. Между бровей Сфинкса залегает тонкая морщинка и тут же разглаживается, но глаза остаются настороженными. — Я ухожу, — говорит двойник. — Ухожу с тобой. Так понятнее? Листья шелестят уже совсем близко, падают на траву под ногами. Лес ждет Слепого, но расставаться слишком тяжело, даже если знаешь, что наконец-то нашел свое место. «Я буду скучать», — думает он. — «Прости, я так и не смог полюбить тот мир, но по тебе я буду скучать». Сфинкс смотрит на него, и Слепой уверен — слышит все его мысли. Он кивает, не отводя глаз, а потом медленно исчезает, растворяется в воздухе вместе с двойником, который крепко держит его за руку. Деревья бросают тень на траву, закрывают кронами небо. — Прощай, — успевает сказать Слепой, прежде чем лес обступает его со всех сторон.