Мы все сломаны. И именно в местах надломов мы часто сильнее всего.
Эрнест Хемингуэй
Ту-Ди приподнимает подбородок и сквозь неплотно сжатые губы выпускает три идеальных колечка дыма. После затхлости и темноты их квартирки было невыносимо тяжело смотреть на вымытое дождём слепящее небо, но помутневшие мозги Ту-Ди заставили глядеть его на сизую дымную каёмочку до тех пор, пока та совсем не истончилась и сама стала частичкой неба, а глаза не заслезились. От чистого и целительного, как стакан тёплого молока, воздуха беспрерывный шорох в голове начал опадать, а напряжённые мышцы — расслабляться. Одна его рука упиралась в оконную раму, не давая ей въехать в стенку напротив (стопор был сломан), вторая, согнутая в локте, — покоилась на выложенной кирпичом стене рядом. В настоящий момент это был единственный способ выкурить сигарету, не нарываясь со стороны новоустановленной пожарной сигнализации на очередной цикл тревожных перезвонов. Она появилась здесь недели три назад, когда соседи пожаловались, что из квартиры напротив доносится мерзкий синтетический запах — «будто кто-то жжёт ковры». (Ответ: три недели сэр Мёрдок Никкалс изволил накуриться в дугу и под кайфом сжечь все ковры в доме.) Взрывая в тугую пену небо за собой, по яркому небу нёсся крошечный самолёт. Его идеальный дымный след был прямее линейки: ни единого изломчика, ни одной неточности или отклонения от курса. Ту-Ди впервые за последние двадцать лет — к слову, ему было именно двадцать лет — почувствовал странную однородность с чем-то в этом мире; будто тот всё равно плыл по безучастной синеве ровно и грациозно, несмотря на то, что небо —перевёрнутый океан, в глубине которого будто запрятаны затонувшие корабли, —не хотело его принять, точно так же сделать частичкой себя. А самолётик всё плывёт и плывёт, и нет ему никакого дела до чуждого ему величественного титана — он даже умудряется оставить на нём свой жемчужный пенный след. Маленький отважный самолётик. О Боже. Как он мог раньше этого не замечать… Ту-Ди закрывает глаза. Всё вокруг начинает медленно раскачиваться. После горячей душной квартирки мир, виднеющийся в дырке между стеной и окном — мир с упругим воздухом, что резче любого формальдегида; мир с зелёными папоротниками и таким же зеленоватым светом, проходящим через лопасти его листьев — кажется другой планетой. Незнакомой зелёной планетой. Сладковатый запах марихуаны впитался в здешние вещи, как у иных пахнет в доме лимонным пирогом или старыми книжками, и, сколько ни старайся, вышвырнуть его не получится. Он уже проник в диванную набивку, закрался в стыки кухонной плитки, ездил в качестве пятого пассажира на заднем сиденье их старого «Рендж Ровера» и пропитал волосы своих жильцов — точнее, трёх жильцов и одной совершенно необыкновенной жительницы. Ту-Ди, продолжая курить в дырку между рамой и стеной, перевёл взгляд на мелькающую красным сигнализацию, похожую на маленького надменного циклопа. Мерзкая вещица. Вызывает сюда целую ватагу пожарных каждый раз, когда Мёрдок считает себя выше любых правил. Однако неожиданно он с поразительной ясностью осознал, что кроме неё ему жаловаться, в общем-то, не на что. Эта мысль буквально ошеломила его. Его жизнь упорно шла вверх, как маркеры со стрелочками на графиках каких-нибудь офисных менеджеров, одержимых ростом продаж. Группа становится популярнее. Университет — привычнее, а жизнь — спокойнее. Это, пожалуй, даже больше вершины его школьных амбиций… А единственными изломами в его жизни были руки, бедра и колени Паулы Крэкер, той самой жительницы, минуту назад сидевшей на диване, плотно сжав колени, а теперь с остекленевшим взглядом запустившей руку в хромированный умывальник с кубиками голубоватого льда. В нём в случайном порядке лежали жестяные банки с выпивкой: некоторые пустые, некоторые — полные только наполовину. Настолько знал Ту-Ди, самым полезным продуктом в их доме на данный момент была кола «ноль калорий» (правда, и то пополам с виски). У Паулы лицо в форме сердечка и огромные глаза на пол-лица. У иных людей мысли в глазах плавают, будто лепестки сакуры в японском ручье; у Паулы же глаза были стеклянные настолько, что её иногда хотелось потрясти за плечо, чтобы проверить, стучит в ней душа или уже нет. Она машинально бросила в мусорный бак две пустые баночки. Три. Четыре. Уже семь. Мёрдок лениво наблюдает за ней, сидящей на противоположном конце дивана. Её движения странно заторможены и немного неестественны, будто она играет на камеру в реалити-шоу и точно знает, что за ней следят. И когда она — наконец-то— находит неоткрытую жестяную баночку с холодными каплями влаги на ней, Мёрдок резко поднимается и выхватывает её из рук Паулы: наглый и бессовестный трюк, который котируется у него уже много лет. Попутно он оставил знатную царапину на её бледной руке. — Эй, вообще-то, я была первая! — восклицает Паула. Она недовольна, но голос у неё какой-то не очень злой. — А я у твоей мамки первый был, — безо всякого выражения отвечает Мёрдок. Кадык на его шее бешено скачет, когда он втягивает содержимое банки. Затем тонкая струйка медленно спускается с уголка его рта и опадает несколькими каплями на голой ключице. У Паулы приоткрываются губы. — Так что катись к чёрту. Ту-Ди резко убирает руку, и рама с силой въезжает в окно. Возможно, на стекле вдобавок к старой паутине трещин добавилось ещё несколько новых — однако их и без того было так много, что уже никто точно не скажет. Когда Gorillaz только заселились, они разделили между собой обязанности по дому: так, Мёрдоку выпала починка техники, мебели и всего такого прочего. Оконный стопор, к слову, сломан уже два года. — Паула, милая, почему бы тебе не уступить ему эту жалкую банку? Я немедленно спущусь в «Склад» и куплю тебе «Рэдбулла» и того печенья с шоколадной крошкой, которое ты так любишь, — примирительно говорит Стюарт. Он был не в том настроении, чтобы бросаться на Мёрдока и окунать его головой в унитаз (хотя поводов, сказать по правде, было достаточно всегда). Сейчас даже беспорядок в их квартире казался ему уютным, запах марихуаны — устранимым, а приятели по группе — милыми и упорными. Даже Мёрдок не так уж и бесит. Интересно, что это с ним? Уже и Мёрдок не бесит? Странно... Заболел, наверное. В этот момент тишина вновь разрывается под визгом Паулы. Ту-Ди немедленно оборачивается. Оказалось, Мёрдок бросил наполовину полную банку через Паулу в мусорное ведро (что было удивительно сразу по нескольким причинам: (1) Мёрдок Никкалс никогда не даёт себе труда донести что-то до мусорного бака; (2) он не оставляет ни капли от всего, что хоть отдалённо напоминает алкоголь) и пролил ей свою мерзкую выпивку на юбку. Ту-Ди знал эту вишнёво-красную юбку:она была самой любимой у Паулы. Совершенно новая и очень симпатичная юбка. Стюарт с шипением втягивает через зубы воздух. Итак, дамы и господа, — очередной вполне годный повод втащить Мёрдоку. …Но дело в том, что он — Ту-Ди —он не Мёрдок. Поэтому он сжимает зубы и молча берёт со стола смятую салфетку. Паула приподнимает руки и кладёт ему на плечи, мимоходом проводя длинными ногтями по тонкой коже за ушами. Ту-Ди практически против воли представляет лицо Мёрдока на месте пятна и начинает тереть его с такой силой, будто собирается добыть огонь трением. От этого Паула покачивается на своих четырёхдюймовых шпильках так, что Ту-Ди еле успевает подхватить её рукой чуть выше талии. Вообще-то Ту-Ди дурачок по своему британскому паспорту; ну а люди, заставляющие женщин ходить с гвоздями в пятках, разве не дураки?.. — Ничего не поделаешь, милая. — Стюарт разогнулся и заправил ей за ухо выбившуюся лакрично-чёрную прядь. Затем доверху наполнил стакан чуть забродившим грейпфрутовым соком и протянул его Пауле. — Если и он не выведет, найдём тебе новую, точно такую же. Обещаю. Когда Паула удалилась в ванную комнату, он обернулся к Мёрдоку, уперев руки в бёдра. Они с Рассел прозвали это «позой для тёрок с Мёрдоком». Ту-Ди и не помнил, чтобы они разговаривали с ним как-то по-другому. — Итак, Мёрдок, — начал Ту-Ди,— разве я просил тебя измерить мне температуру? — Что? — опешил тот. — Нет, чёрт бы вас двоих побрал! — Тогда почему ты вечно лезешь ко мне в задницу? —прошипел Ту-Ди и попытался миновать его справа, но застрял между заляпанной кухонной стойкой и плечом Мёрдока. Когда он попытался обойти его слева, он снова встал перед ним. — Усядься уже, — с раздражением произносит Ту-Ди. Он снова принимается с разочарованием проделывать свои манипуляции со сломанным окном, хотя ещё пару секунд назад ему казалось, что сеанс забивая пеплом лёгких на сегодня окончен. Почему-то он чувствовал себя очень уставшим и раздражённым каждый раз, стоит ему только увидеть Мёрдока. В тысячный раз на ум приходит мысль, что из мест, которые вроде как неплохи, если немного потерпеть, но всё равно как-то в целом не очень, тоже нужно бежать сломя голову. — К слову, у меня есть пару соображений насчёт того, куда стоит сесть твоей подружке, — с кривой (потому-что-крутые-парни-иначе-не-могут) усмешкой парирует Мёрдок и взлохмачивает себе волосы, будто боится, что они хоть кому-то в мире могут показаться аккуратными. — Так что проваливай к чёрту! Он натянул рубашку — до этого он ходил с голым торсом: в квартире даже вечером стоял липкий жаркий воздух, будто в джунглях, — и торопливо вышел из кухни. Мёрдок был дерьмом, последним дерьмом во всём свете. Впрочем, надо признать, дерьмом весьма фигурным — особенно если учесть то, как удивительно мало он двигается. И у него всё равно было что-то такое, что в мужчинах вечно всем очень нравится. То, что у таких, как Мёрдок, была куча фанаток, очень… фрустрировало. Этот мир обречён, пока у ублюдков вроде него будет водиться столько классных девчонок. Ту-Ди подумал так и отрешённо перевёл взгляд на оранжево-синее небо. Неожиданно он почувствовал, как на секунду в желудке образовалась ужасающая невесомость. Дыхание сбилось. Пару раз он моргнул, чтобы быть уверенным: ему это не почудилось. — Эй, Рассел, — позвал он в глубину квартиры, не отрывая широко распахнутых глаз от пылающего закатом неба. Рассел, привыкший к стычкам кого угодно и с чем угодно и до этого хранивший бесстрастное молчание, поднял голову от бургера с сыром. Рассел был чёрный, но не такой чуть-чуть чёрный, каких в телике показывают, а чёрный абсолютно. — Что там такое, чувак? — спросил он своим густым, как ореховая нуга, басом. Ту-Ди затаив дыхание ткнул шишковатым пальцем в покрытое бензиновой копотью растрескавшееся стекло. Между пенной дорожкой самолёта, похожей на круто взбитые сливки, и его новым маршрутом образовался крошечный тупой угол, мелкий зазор, небольшой излом, что всё ширился и ширился. Но ширился как-то неправильно. Как-то… не так. — Рассел… что ты видишь? — с упавшим сердцем произносит Ту-Ди. Внезапно его голос резко сел. Рассел долго вглядывался в оранжево-синие небеса. Кряхтел, пыхтел, щурился и тёр подбородок. И затем с трудом произнёс: — По-моему, он падает, чувак.***
Тем временем Мёрдок продолжал наматывать круги у входа в ванную. — Если ты сейчас же не выйдешь отсюда, чёрт возьми, мне придётся отлить в ваш драный фикус! — гневно выкрикнул Мёрдок и с силой ударил кулаком по притолоке со сколовшейся краской. Висящая на стене рядом фотография группы — какой-то один из первых концертов — упала и разбилась. Мёрдок даже не сделал попытки её поднять. — Пару секунд, — откликнулась Паула: точно также, как и в предыдущие четыре раза. Мёрдок рухнул спиной на дверь и неожиданно почувствовал, как она приоткрылась под ним. Очевидно, она не была заперта. Он надавил на ручку и ни секунды не колеблясь вбежал в бело-жёлтую (причём жёлтую скорее от налёта, а не цвета плитки) ванную, уже готовый сдёрнуть чёрные джинсы перед мраморным троном. И так и замер с кончиками пальцев на дырочках ремня. Паула сидела в одной свободной рубашке на краю ванны. Рубашка была ей велика приблизительно на двести шестьдесят три размера и доставала практически до середины бедра. Пару верхних пуговиц застёгнуты не были, так что открывался соблазнительный вид на очаровательную затемнённую ложбинку. Юбка висела на пожелтевшей верёвке над ванной. Дробные капельки воды, скапливаясь по подолу, одна за другой маленькими ядрами разбивались о серую плитку. Мёрдок тоже знал эту юбку: как-то раз именно её Паула отстирывала от его спермы после несостоявшегося секса на заднем сидении «Рендж Ровера», поскольку Ту-Ди в тот момент спускался в гараж, чтобы помочь им отнести картонные пакеты с покупками из супермаркета. К слову, они потом шикарно оторвались у него же в спальне под одеялом. Мёрдок одной рукой проверил, хорошо ли закрыта дверь. Паула привстала. Теперь можно было не притворяться. Не прятать за маской раздражения Ту-Ди — которое якобы исключительно по инерции задевает и Паулу — это едва выносимое сексуальное напряжение, что заставляет до боли закусывать губы, видя, как она касается его, видя, как она целует, ласкает его. Мёрдок ни слова не говоря потянул девушку за галстук и впился в её чувственные, алые как маков цвет губы. На самом деле Мёрдок вообще не был уверен, нравится ли Паула ему — но дело в том, что она нравится Ту-Ди, который, в свою очередь, совершенно не нравится ему. …Помнится, когда они впервые переспали, Мёрдоку даже стало интересно, почему Паула на это решилась. — Чёрт, ну вы же такая сладкая парочка со стороны, — с толикой удивления в голосе проговорил он. …Напряжённая тишина. Затем Паула, приоткрыв свои ярко-красные чувственные губы, отчётливо произнесла: — Не устояла. Мёрдок на всякий случай сделал себе мысленную пометку: «НЕ ЗАБЫТЬ НЕ ЗАБЫТЬ НЕ ЗАБЫТЬ: если кто-то тебе изменяет—он тебя не любит». И ещё то, что можно оставаться ублюдком до тех пор, пока классные девушки вроде Паулы на тебя всё равно ведутся. Паула одним слитным движением разъединила полы своей длинной рубашки. У неё был пронзительно яркий, просто бананово-жёлтый лифчик, который немного странно смотрелся с её сияющей белизной кожей. И как он мог раньше не замечать, что жёлтый — самый сексуальный цвет на свете?.. Мёрдок, не отрываясь от её губ, потянулся к доверху забитому презервативами ящику под зеркалом, заляпанным брызгами зубной пасты. Он подхватил Паулу под ягодицы и, оставляя торопливые поцелуи на её шее, посадил девушку на стиральную машину. От мысли, что где-то в этих ярко-жёлтых трусах запрятано сочащееся влагалище, в которые ему предстоит вбиваться очередной раз, по всему телу будто разливалось нечто невероятно горячее. Парень заломил руки Паулы над её головой, чувствуя, как в грудь ему упираются тугие бутоны её сосков. Внезапно дверь открывается так неожиданно, что они едва успевают отпрянуть друг от друга. Впрочем, уже поздно, и отпечатков ярко-алых губ Паулы на его шее вполне достаточно, чтобы понять, что здесь произошло. «Какая ирония, чёрт возьми, — мимоходом уныло подумалось Мёрдоку, — а ведь это же я должен был дверь починить».***
Со стороны ванной комнаты послышался глухой деревянный треск, потом — такой звук, будто нечто килограммов под семьдесят рухнуло оземь, затем раз пять кряду — отвратительный хруст с примесью какого-то влажного хлюпанья и беспрерывного мокрого кашля. — Что ты, чёрт возьми, делаешь?! — прохрипел Мёрдок. В его голосе проступили визгливые нотки полуночного ди-джея — нотки настоящего Мёрдока: того Мёрдока, который не пытается казаться независимым или крутым. Ту-Ди, прежде с упавшим сердцем отрешённо следивший за терпящим крушение самолётом в небесах, чья трагедия будто охватила всё небо, весь мир, и теперь всё вокруг бы будто целиком пылало, сорвался с места. По пути он распихивал в стороны пустые коробки из-под пиццы и сваленные грудами на пол их концертные костюмы. На задворках сознания будто неоновой вывеской сияло напоминание о том, что в эту сторону, вообще-то, пошла его Паула. — Что здесь происходит? — спросил он… и внезапно почувствовал, будто комната вокруг него слегка накренилась и медленно поплыла влево. Мёрдок, заплёвывая пол кровью — отчего-то перемешанной с кусками стекла — держался за свой искалеченный нос. Рассел тяжело дышал и, морщась, встряхивал правую кисть с разбитыми в кровь костяшками. Его просто трясло от гнева. Однако самым чётким в памяти Ту-Ди стало изображение Паулы в солнечно-жёлтом купальнике, которая испуганно прижимала ладони ко рту с размазанной помадой. Этот купальник они покупали вместе, потому что собирались скоро поехать отдыхать вдвоём на Гавайи. Всё это навсегда запечатлелось в HD-качестве в его мыслях как тот самый миг, что изменил его жизнь навсегда. Эта сцена отпечаталась на обратной стороне его век: её он видел во всех шокирующих подробностях каждый раз, стоило только закрыть глаза. Стюарт запустил пальцы в волосы и отвёл их назад. Вот почему Паула и Мёрдок вечно пропадают где-то вместе… Вот почему она так напряжена, когда они втроём… Вот откуда он знает, что у неё родинка на бедре… Вот откуда у неё на шее вечно какие-то «незнакомые» засосы… Всё мгновенно обрело смысл и тут же его потеряло. Ту-Ди прикрыл глаза ладонями и взглянул на бледные ноги Паулы сквозь решётку своих пальцев. В груди будто сплёлся тяжёлый узел, который не давал ему дышать. Мог ли он представить, что сегодня он дотрагивался до неё в последний раз?.. Стюарт же всегда знал, что Паула слаба, всегда знал, на что Мёрдок способен; так чего же он ожидал?... «Ну как-то всё равно не этого», — пролепетал тонкий голосок в его голове. Мёрдок. Мёрдок мог всё это предотвратить. То есть вообще всё. Тут Ту-Ди собрал в кулак всё своё мужество. — Паула, — спокойно произнёс он, — мы на Гавайи с тобой не поедем.***
Ночью Ту-Ди стоял с наспех собранным чемоданом на крыльце дома под стеклянным козырьком. Дома, который он так долго звал своим. Оранжевый огонёк сигареты тихо тлел перед глазами и казался будто бы живым — единственно живым во всём ночном проулке. «Ну же, приятель, взгляни, я живой, — словно говорил круглый, как крошечный апельсин, огонёк, — так что и ты живи». В небе с охристыми краями из-за света уличных фонарей — теперь чернично-фиолетовом— всё ещё висел дымный излом отважного самолётика, рухнувшего где-то за лесом. Даже пожар ещё не потушили, и он сиял красным заревём, освещающим полосу горизонта. Об этом успел выкрикнуть ведущий телеканала новостей, когда Стюарт в спешке собирал свои вещи по всей квартире. Хвала Небесам, самолёт оказался грузовым, и погибших нет. Это было так хорошо… Стюарт бросил окурок в высокую сухую, как после конца света, траву под сверкающими бриллиантами окнами. Их планы создать всемогущую группу отменились — фактически навсегда. И произошло это, по сути, даже не из-за Паулы и её измены. Это произошло из-за одного-единственного человека, которому его немереное эго было дороже друзей, собственной любимой девушки и будущего группы, — причём именно тогда, когда Ту-Ди только-только начал верить, что у них в жизни всё налаживается. Стюарт ступил на вымощенную плитняком дорогу и искренне понадеялся, что хотя бы со своими чертями Мёрдок Никкалс наконец-то будет счастлив.